Городок мой, Сиривада - Мадхурантакам Раджарам Страница 10

Итак, Видьюнмали удалялся от клуба, где шла карточная игра, и наконец остановился перед небольшим домом. На веранде прикорнул на скамье помощник Дипалы Доры Хануманту; заслышав сквозь сон шаги начальника, он мигом вскочил на ноги.

— Эй, Хануманту! — обратился к нему Дипала Дора.

— Слушаю, сэр! — откликнулся тот.

— Найди-ка ты мне эту Чиннамми и…

— Ясно, сэр!

Если Хануманту в делах надзора за осветительной сетью города вовсе не разбирался, то начальника он знал как свои пять пальцев — ведь иначе он не мог бы столько лет занимать эту должность.

Хануманту незамедлительно пустился бежать, будто у него выросли крылья. Он осмотрел все закоулки базара, прочесал улицу Бондили, обследовал улицу Старого караван-сарая. Как в телескоп, оглядел все переулки и переулочки. Дойдя до автобусной стоянки, он обратил взор в сторону железнодорожной станции. Дорога, по которой ходили автобусы, шла с севера на юг, а параллельно ей, на расстоянии двухсот метров, была проложена железнодорожная линия. Их разделял зеленый луг, на котором кое-где росли деревья ним. Через этот луг от железнодорожной линии к городским переулкам было протоптано несколько тропинок. Хануманту занял удобный наблюдательный пост; отсюда он должен был увидеть Чиннамми — или у колодца за железнодорожной линией, рядом со старым бараком путевых ремонтников, или на одной из тропинок. Однако она не появлялась, и Хануманту начинал сердиться. В самом деле, эта Чиннамми то и дело попадается на улицах Сиривады, так и лезет в глаза, а как только она понадобилась начальнику, ее нет как нет. Хануманту нахмурился и закурил сигарету.

Есть поверье, что люди с тяжелой судьбой посылаются в этот мир в наказание за какой-то прежний грех. Чиннамми относила это поверье к себе и не уставала жаловаться на свою участь. Действительно, за тридцать пять лет своей жизни она успела намыкаться, испытала всякое. Не думайте, что родители назвали ее Чиннамми[20], — это было прозвище. Ростом она невеличка, вот и прозвали «маленькой». Похожа Чиннамми на куколку, слепленную из темной глины или камедной смолы; фигура у нее странная: сплюснутая с боков и круглая, как барабан, спереди. У Чиннамми не было второго сари на смену, зато она носила несколько прозвищ, придуманных для нее жителями Сиривады. Некоторые звали ее Городские часы. На рассвете, когда город только начинал пробуждаться, Чиннамми неизменно отправлялась за водой с кувшином на голове. К восьми часам вечера Чиннамми опускала на землю свой пустой кувшин — наступало время Сириваде ложиться спать. Звали ее и поэтическим именем Дзалаканья — Водяная девушка. В колодцах Сиривады вода была плохая, соленая, единственный колодец с хорошей водой находился за железнодорожной линией. Женщины попроще сами ходили туда, а в богатые дома воду носила Чиннамми. Когда она, налив воду в кувшин, ставила его на голову и несла по дороге, сари ее нередко намокало, поэтому ей дали еще одно прозвище — Купальщица или Купающаяся красотка. Правда, ни один из мужчин, прозвавших Чиннамми Красоткой, не выразил реально своего восхищения, — она так и осталась незамужней. Никому не было дела до ее пустой жизни и горячего сердца. Чиннамми сама нашла способ заполнить пустоту и утишить пламя. Она не утруждала для этого свой ум, зато не давала отдыха языку. Язык ее молол как мельница, причем в собеседнике Чиннамми не нуждалась.

— О, да уже светает. На улице еще нет никого… Где ж мой милый кувшинчик? Ну, я пошла! Ох ты, как холодно, иней какой выпал! Впору простудиться. Ну и ладно… Простужусь, так простужусь. Чиннамми любая болезнь нипочем — хоть простуда, хоть лихорадка. Смотри-ка, мальчишки костер развели… Погреюсь и я немножко. День-деньской таскаешь воду, а больше двух ан за кувшин никто не дает, как хочешь, так и живи! Еще смотрят во все глаза, чего бы из дому не утащила! Они спать не могут при мысли, что у Чиннамми лишняя денежка заведется… За что ты мне такую судьбу послал, боже? Возродиться бы им в моей шкуре!.. А, вот паровоз гудит! С этим поездом Венкатасами приедет, наверно… Как меня увидит, обязательно пошутит: «Эй, Чиннамми, красавица, почему со мной в Баллари не прокатишься?..» — И так без конца.

Всякий, кто слышал этот разговор Чиннамми с самой собой, понимал, что ум ее так же, как и тело, остался недоразвитым.

В то время, когда Хануманту бегал по всему городу, разыскивая Чиннамми, она в доме Камакшаммы-гару толкла в ступке горох. Праны[21], поддерживающие жизнь в организме человека — числом их пять, — невидимы глазу. Лепешки из гороховой муки, которые пекла Камакшамма, вполне видимы, и их по праву можно назвать шестой праной. Однако у Камакшаммы были свои трудности в создании этого шедевра. Она нанимала двух женщин, чтобы толочь горох, но, когда лепешки пеклись, Камакшамма не могла переносить чада от пригорающего масла. Поэтому причастность Камакшаммы к гороховым лепешкам заключалась в том, что она их ела. Пекла же Чиннамми, которая получала за это пару лепешек и была на седьмом небе от радости.

Чтобы продлить наслаждение от божественной еды, Чиннамми разламывала лепешки на маленькие кусочки и отправляла их в рот один за другим, смакуя, как шоколадки. Доедая последний кусочек, она проходила мимо чайной лавки Киштаи с пустым кувшином на плече, когда ее, наконец, встретил Хануманту.

— Ох, Чиннамми, я тебе голову оторвать готов! Сколько времени искал тебя по всему городу, дух из тебя вон! Господин начальник давно уже тебя ждет, сердится…

— Да что вы, Хануманту? Я же раненько принесла в дом вашего господина два кувшина воды, что ему еще нужно?

— Чего нужно, не мое дело. Господин приказал тебя найти и привести к нему немедленно… — И Хануманту, схватив Чиннамми за плечо, пихнул ее в сторону дома Дипалы Доры.

— Да у меня в кувшине и воды нет. Вот схожу на колодец, тогда принесу, — упиралась Чиннамми. Но, когда она повернулась назад, Хануманту снова схватил ее за плечо и крутанул, как волчок, после чего она наконец устремилась в нужную сторону. Хануманту проводил ее рассерженным взглядом.

Как обычно, в это