Городок мой, Сиривада - Мадхурантакам Раджарам Страница 24

Извержения вулкана можно было ожидать и раньше — из-под земли уже вырывались струйки дыма и красные язычки пламени, но теперь раскаленная лава хлынула стремительным потоком:

— Айо! Нет сил больше слушать эти лживые слова! — во весь голос кричала Рамамани. — Пусть сари исчезло, пусть его собаки едят. Я хочу только добиться правды. Вчера вечером в этот час сари висело на вешалке. Значит, воры вошли в дом, чтобы украсть только одно сари?! Или у него ноги появились, и оно удрало? Крылья выросли, и оно улетело? Ну, что ты сидишь и молчишь, Сундарам? Разве я не говорила тебе? Человек, который уносит из дому сари и продает, способен убить свою жену и детей!

— Т-ты говоришь обо мне? Я в-взял сари и продал? — изумленно спросил Рамаджоги, кладя горсточку риса, которую он поднес ко рту, обратно на тарелку и безуспешно пытаясь улыбнуться.

Итак, обвинение было предъявлено; теперь подозреваемый преступник мог еще представить доказательства в свою защиту. Но из его уст не вылетело ни одного слова. Рамаджоги встал, оставив еду на тарелке, вышел из дому и сел на лавке у ворот. Еще полчаса на кухне раздавался звон чашек и тарелок, которые мыла рассерженная Рамамани. Затихал город, стало тихо и в доме.

Баламани, засидевшаяся над учебниками, пошла налить себе питьевой воды. Она заметила, что входная дверь открыта, и увидела отца, сидящего в сумерках на лавке.

— Вы будете тут спать, отец? — удивленно спросила она.

— Да! Принеси мне, пожалуйста, матрац и подушку.

Баламани исполнила его просьбу, потом вернулась в дом и надежно заперла дверь изнутри.

Рамаджоги вытянулся на лавке и попробовал укрыться своим ангавастрамом, но, если он натягивал накидку на голову, ноги оказывались голыми, а если были укрыты ноги, то голова и грудь оставались незащищенными. Пожалуй, голова-то важнее, подумал Рамаджоги, но тут москиты яростно набросились на его открытые ноги. Рамаджоги поджал колени к животу, уткнулся подбородком в грудь и кое-как укрылся. В кинотеатре начался второй вечерний сеанс. Тишину нарушало только пронзительное пение москитов.

Рамаджоги, конечно, никак не мог уснуть на непривычном месте. Больше всего донимали москиты. Давно не чищенный канал недалеко от дома Рамаджоги был просто раем для москитов. Полчища москитов кружились над Рамаджоги, а в полночь робко подошла собака. Это было ее место, и вдруг оно оказалось занятым! У богини сна добрая душа, и где-то около часу ночи Рамаджоги все-таки заснул. Он не слышал, как к нему, постукивая палкой, подошел человек с факелом в руке. Это был ночной сторож Синг, гуркх[44] из Непала.

— Эй, что это ты спишь на лавке, братец? — Он наклонился над Рамаджоги и потрогал его своей палкой. Рамаджоги вскочил; свет факела, направленный ему прямо в лицо, ослепил его.

— А, Синг! Ты что, за вора меня принял?

— Ах, это вы! Простите, сэр… Я никогда не видел, чтобы вы спали на лавке. На лавках обычно бродяги спят, а потом, воспользовавшись случаем, заходят в дом и что-нибудь уносят…

— Ничего, ничего. Это же твоя работа, и нелегкая притом. Всю ночь бродить по городу…

— Не бродить, а патрулировать!

— Да, конечно. Ничего, ты мог бы даже меня стукнуть своей палкой, если принял за вора. Ты добрый человек. Сколько у тебя детей?

— Откуда дети, если жены нет? — засмеялся Синг.

Он казался всем неразговорчивым, но это оттого, что мало кто интересовался его жизнью. А жизнь была довольно трудная; заработок — сто рупий в месяц, из которых двадцать он платил за квартиру, — не позволял ему никаких излишеств. Питался он пшеничными лепешками и чаем, выпивая пять-шесть чашек в день. Правда, он не мог преодолеть страсти к курению и тратил часть заработка на сигареты. Так что на какие деньги мог бы Синг содержать жену и детей? А где бы он нашел девушку своего племени — родина его была за две тысячи миль отсюда! У Синга не было и родных. Отец его эмигрировал из Непала в Бомбей и умер там пятнадцать лет назад; Синг, оставшись сиротой, бродил по всей Индии и осел в Сириваде.

— Вот моя история, хозяин, — вздохнул он. Рамаджоги сочувственно погладил его по руке, но в душе подумал: не лучше ли вообще не иметь семьи, как Синг, чем иметь такую, в которой тебя считают вором.

Синг ушел, а Рамаджоги снова заворочался на скамье. Он не мог дождаться, когда же кончится эта ночь, ставшая для него бессонной ночью перед праздником Шивы. Под утро москиты утихли, и он задремал.

Но Рамаджоги не суждено было проспать и пяти минут, потому что к его дому приближался вихрь, принявший образ человека с коротко остриженными волосами, в мятых брюках и легкой рубашке, с небольшим саквояжем в руке. Это был Мангапати.

Бог дал человеку ноги для ходьбы. Мангапати был одним из тех людей, которые наилучшим образом использовали этот дар по назначению. Как кошка с обожженными лапами, он не мог ни минуты стоять на месте. Он вечно был на ногах, носился по всей округе. Мангапати позаботился о том, чтобы приспособить обувь к своим нуждам — на подметки его сандалий была набита резина от старых шин в дюйм толщиной. Прибивать ее пришлось полудюймовыми гвоздями с широкими шляпками, поэтому сандалии Мангапати звонко клацали на ходу. Когда они застучали по цементному порогу, Рамаджоги вскочил и, протирая глаза, воскликнул:

— А, это ты, сынок!

— Я, тестюшка! — отозвался Мангапати.

— Да как же это ты добрался глухой ночью? Ни автобус сейчас не ходит, ни поезд…

— О, это длинная история! — Кинув на землю свой саквояж, Мангапати сел на лавку рядом с Рамаджоги. — Ведь у Балы-то завтра экзамены, сами знаете, вот я и решил попросить отпуск на несколько дней. Директор разрешил мне, а когда я стал у него же отпрашиваться с последних уроков, то отказал наотрез. Знаете, есть притча о том, как один человек не обратил внимания, когда у него украли тыкву, а закричал «караул», когда стащили