Городок мой, Сиривада - Мадхурантакам Раджарам Страница 23

Он прошел на задний дворик; и большом медном сосуде была вода, нагретая солнцем. Рамаджоги облился несколько раз, и дочь подала ему еду. Поев, он посидел немного на скамейке у входа и вдруг вспомнил: жена заявила, что в доме кончается мыльный порошок.

— Эй, Баламма! — позвал Рамаджоги. — Положи в мешок мыльных орехов, я пойду смелю.

На фабрике-крупорушке в этот день было полно народу. Кто молол рис, кто — красный перец, кто — куркуму, кто — просо. Машина для помола производила адский шум и скрежет, люди громко кричали; чтобы добиться здесь толку, надо иметь крепкие голосовые связки, а у Рамаджоги был тихий голос. Поэтому, придя раньше других, он простоял долго. Да еще из корзины какой-то девчушки в нос и глаза Рамаджоги попал толченый красный перец, и, пока он чихал и протирал глаза, его очередь прошла. В общем, придя на фабрику в три часа, Рамаджоги вернулся домой в пять. Из дому он отправился в библиотеку, где имел обыкновение проводить один вечер в неделю. Получив книгу, которую он давно хотел прочитать, Рамаджоги просидел над ней до закрытия библиотеки. Когда он вышел на улицу, темнота уже разлилась над землей и электрические фонари казались белыми лотосами в черном озере ночи.

В Типографском переулке Рамаджоги встретил Суббарамаю.

— Что же это вы, Рамаджоги?! — с недовольным видом сказал ему коллега. — Ваш сын приехал, а вы и не подумали мне сообщить!

— О-о, действительно, Суббарамая-гару, виноват. Вам-то я в первую очередь должен был сообщить, ведь это вы раздобыли сто рупий для его поездки.

Рамаджоги вовсе не грешил забывчивостью, дело было в том, что он не встретил Суббарамаю в школе. Не мог же он прямо сказать, что тот в школе почти не бывает. (Суббарамая утром расписывался в книге, некоторое время маячил перед глазами директора и уходил через заднюю дверь.)

— Ну и как? Много денег привез сынок?

— Где там, всего ведь два месяца работает! Купил себе часы, сандалии да еще кое-что…

— То купил, это купил… Дай срок, всего на свете себе накупит, только вот о родителях не подумает…

— Да я не знаю, много ли он будет зарабатывать… Говорил, что на этой службе повышения добиться трудно…

— Ну и простак же вы, Рамаджоги… Все зависит от места. Есть такие выгодные места, что рассыльный там больше зарабатывает, чем директор нашей школы.

— Да что вы говорите!

— Кстати… Насчет вашей дочери… Она готовится к экзаменам? Завтра уже начинается сессия.

— Как бог поможет на этот раз… А трудится она усердно…

— Ну конечно, усердие тоже нужно… Но сверх того есть еще сто путей, чтобы добиться успеха.

К сожалению, Рамаджоги был известен только один путь — тяжелый, упорный труд, зато Суббарамая в совершенстве изучил остальные.

К девяти часам вечера Рамаджоги добрался домой. Рамамани молча сидела на пороге; Баламани, не поднимая головы, корпела над учебниками; Сундарам о чем-то размышлял, прислонившись к скатанной на день постели. Рамаджоги сразу почувствовал, что тишина в доме не предвещает ничего доброго. Так замирает природа перед порывом бури, а потом разражается гроза с ливневым дождем.

— Когда твой отпуск кончается, Сундарам? — спросил Рамаджоги, снимая рубашку и вешая ее на гвоздь.

Сундарам, вместо того чтобы ответить, широко раскрыл глаза и удивленно уставился на Рамаджоги, потом на мать. Мать посмотрела на сына. Потом они оба уставились на сандалии Рамаджоги.

— Откуда вы взяли деньги, отец? — изумленно воскликнул Сундарам.

— Деньги? — только теперь Рамаджоги вспомнил, что в кармане его рубашки были деньги, полученные от Нагарадзу-гару. Две бумажки по десять рупий упали на пол, когда он снимал рубашку, и лежали у ног Рамаджоги. — Деньги?.. — повторил Рамаджоги. — Да, деньги… Один человек мне дал, Сундарам.

— Кто дал? За что? — резко спросила Рамамани.

— Отец, вчера вечером понадобились деньги, и вы заявили, что у вас нет ни одной рупии. А теперь вам кто-то за здорово живешь дает двадцать рупий!

Сундарам говорил строгим тоном, как молодой следователь, допрашивающий старого преступника.

— Хавва, хавва! — горестно воскликнула Рамамани. — И он твердит, что нам его жалованья не хватает! Да почему бы ему и вовсе не бросить работу школьного учителя, если какие-то щедрые люди осыпают его деньгами?! Можешь ли ты поверить таким небылицам, Сундарам? Я-то никогда не поверю.

Рамаджоги прошел на задний дворик, чтобы помыть ноги, и тем прекратил дискуссию. Рамамани замолчала, но тут к ней сочувственно обратился Сундарам:

— Что ж ты весь день кусочка в рот не взяла, мама? Сари пропало, так с этим пора примириться, не к чему себя голодом морить.

— Да разве я в силах хоть кусочек съесть, когда у меня все сердце изболелось от досады? Не обидно ли видеть, что какая-то тварь расхаживает по улицам в нашем сари? А когда я ей сказала, так негодяйка меня же изругала!

— Да, этакая за словом в карман не полезет, — заметил Сундарам.

— Ведь я своими глазами видела, что это наше сари, сынок! — не унималась Рамамани. — И метка для дхоби[43] наша. Да как оно к ней попало, к этой шлюхе?! Я бы ее за волосы сгребла и в колодце утопила!

— Да о ком вы говорите? — вмешался наконец сидевший на табурете Рамаджоги.

— О ком же еще, как не о Чиннамми? — ответила Баламани. — Знаешь эту тварь, которая носит воду из колодца за железной дорогой. Она ходит по улицам в моем сари, негодяйка!

Изумление Рамаджоги было безграничным. Женщина, которой он ночью отдал сари, показалась ему совсем непохожей на Чиннамми. Та была высокая и красивая.

Подавая отцу еду, Баламани продолжала изливать свою обиду:

— Я не в силах это терпеть! Мы должны опозорить ее перед народом. И деньги пусть отдаст!

— Каждый получит возмездие за свои грехи, дочка! —