Падение Эдварда Барнарда - Моэм Сомерсет Уильям Страница 6

- Чему это он тебя научил? - изумленно воскликнул Бэйтмен.

- Как жить.

Бэйтмен иронически рассмеялся.

- Хорош учитель, нечего сказать. Так вот почему ты упустил случай разбогатеть и теперь зарабатываешь на жизнь, стоя за прилавком в грошовой лавчонке?

- Он удивительный человек, - сказал Эдвард, добродушно улыбаясь. Может быть, вечером ты и сам поймешь, что я хочу сказать.

- Я не собираюсь обедать у него, если ты это имеешь в виду. Никогда ты меня не уговоришь переступить порог его дома.

- Сделай это для меня Бэйтмен. Мы столько лет были друзьями, ты не можешь мне отказать, ведь я прошу тебя.

В тоне Эдварда было что-то совсем незнакомое Бэйтмену. Он говорил мягко, но перед этой мягкостью трудно было устоять.

- Ну если так, придется мне поехать, - сказал Бэйтмен с улыбкой.

И потом, рассудил он, совсем не вредно узнать Арнольда Джексона поближе. Ясно, что он забрал большую власть над Эдвардом и, если предстоит бороться с ним, необходимо понять, в чем состоит эта власть. Чем больше он беседовал с Эдвардом, тем явственней понимал, как тот переменился. Он чувствовал, что следует быть осторожнее, и решил не открывать истинной причины своего приезда, пока не нащупает верный путь. Он принялся болтать о том, о сем, о своих успехах в делах за время поездки, о политических новостях в Чикаго, об общих знакомых, вспомнил те времена, когда они вместе учились.

Наконец Эдвард сказал, что ему пора возвращаться в лавку, и обещал заехать за Бэйтменом в пять часов, чтобы вместе отправиться к Арнольду Джексону.

- Между прочим, - сказал Бэйтмен, выходя вместе с Эдвардом из сада, - я думал, ты живешь в этой гостинице. Кажется, здесь это единственное приличное место.

- Ну нет, для меня тут слишком роскошно, - засмеялся Эдвард. - Я снимаю комнату за городом. Там дешево и чисто.

- Насколько я помню, в Чикаго для тебя было важно совсем другое.

- Чикаго!

- Что ты хочешь сказать, Эдвард? Чикаго - лучший город в мире.

- Верно, - сказал Эдвард.

Бэйтмен быстро взглянул на него, но лицо Эдварда было непроницаемо.

- Когда ты думаешь вернуться?

- Сам не знаю, - улыбнулся Эдвард.

Ответ Эдварда, его тон потрясли Бэйтмена, но, прежде чем он успел спросить, в чем дело, Эдвард помахал рукой проезжавшему в машине метису.

- Подвези-ка меня, Чарли, - сказал он.

Он кивнул Бэйтмену и побежал к машине, остановившейся в нескольких шагах от ворот гостиницы. Бэйтмен остался один разбираться в путанице впечатлений.

Эдвард заехал за ним в расхлябанной двуколке, в которую была запряжена старая кобыла, и они поехали берегом моря. По обе стороны дороги тянулись плантации кокосовых пальм и ванили, изредка попадалось на глаза огромное манговое дерево, в пышной зелени которого прятались желтые, алые, пурпурные плоды; порой за деревьями на миг открывалась синяя гладь лагуны, и на ней там и сям - крохотные островки, увенчанные высокими пальмами. Дом Арнольда Джексона стоял на пригорке, и к нему вела лишь узкая дорожка, поэтому они распрягли кобылу, привязали ее к дереву, а двуколку оставили на обочине. "Ну и порядки", - подумал Бэйтмен. У дома их встретила высокая, красивая, но уже немолодая туземка, которой Эдвард крепко пожал руку. Потом он представил ей Бэйтмена.

- Это мой друг, мистер Хантер. Мы будем у вас обедать, Лавиния.

- Очень хорошо, - сказала она, и лицо ее осветилось улыбкой. - Арнольд еще не воротился.

- Мы пока искупаемся. Дайте-ка нам с мистером Хантером парео.

Женщина кивнула и вошла в дом.

- Кто это? - спросил Бэйтмен.

- Да это Лавиния. Жена Арнольда.

Бэйтмен сжал губы, но ничего не сказал. Через минуту она вернулась со свертком, который и вручила Эдварду; крутой тропинкой мужчины спустились на берег в кокосовую рощу. Они разделись, и Эдвард показал другу, как превратить длинный красный лоскут, называемый парео, в аккуратные купальные трусики. Скоро они уже плескались в теплой неглубокой воде. Эдвард был превосходно настроен. Он смеялся, кричал, пел. Совсем как пятнадцатилетний мальчишка. Никогда прежде Бэйтмен не видел его таким веселым; а потом, когда они лежали на берегу и курили, пуская дым в прозрачный воздух, Бэйтмен только диву давался, глядя на беззаботного, ликующего Эдварда.

- Ты, я вижу, доволен жизнью, - сказал Бэйтмен.

- Вполне.

Они услыхали какой-то шорох и, оглянувшись, увидели идущего к ним Арнольда Джексона.

- А я за вами, - сказал он. - Понравилось вам купание, мистер Хантер?

- Очень, - ответил Бэйтмен.

Арнольд Джексон уже успел снять свой щеголеватый полотняный костюм, теперь на нем было только парео. Он был босиком, все тело покрыто темным загаром. Его белоснежные кудри и лицо аскета странно не вязались с этим туземным нарядом, но держался он уверенно и свободно.

- Если вы готовы, пойдемте в дом, - сказал он.

- Сейчас я оденусь, - сказал Бэйтмен.

- Да разве вы не захватили для своего друга парео, Тедди?

- Он, наверно, предпочтет свой костюм, - улыбнулся Эдвард.

- Ну, разумеется, - мрачно отозвался Бэйтмен, видя, что Эдвард опоясался набедренной повязкой и уже готов идти, а сам он еще и рубашку не надел.

- А ногам не больно босиком? - спросил он. - Мне показалось, дорога каменистая.

- Ну, я привык.

- Приятно переодеться в парео, когда возвращаешься из города, - сказал Джексон. - Если бы вы собирались остаться на Таити, я бы очень советовал вам позаимствовать эту привычку. Я, пожалуй, не видывал одежды разумней. Прохладно, удобно и недорого.

Они поднялись к дому, и Джексон ввел их в просторную комнату с выбеленными стенами, где стоял накрытый к обеду стол, Бэйтмен заметил, что на нем пять приборов.

- Ева, - позвал Джексон, - выйди покажись другу Тедди и приготовь нам коктейли.

Потом он подвел Бэйтмена к широкому низкому окну.

- Смотрите, - сказал он и торжественно повел рукой. - Смотрите хорошенько.

Кокосовые пальмы беспорядочной толпой спускались по крутому склону к лагуне, и в вечернем свете она вся переливалась нежными красками, точно грудь голубки. Неподалеку на берегу ручья теснились туземные хижины, а у рифа четко вырисовывался силуэт челна и в нем - два рыбака. Дальше открывался беспредельный простор Тихого океана, и в двадцати милях, воздушный, бесплотный, точно сотканный воображением поэта, виднелся несказанной прелести остров Муреа. Красота была такая, что у Бэйтмена дух захватило.