Сказание о Доме Вольфингов - Уильям Моррис Страница 9

Вождь виден не по доспеху – по крови, алой как мак.

Ран не получит столько кметь, подневольный трэл.

Вождь, выходя из битвы, никогда не бывает цел.

И все же, улыбнувшись, она сказала в ответ:

Внемли мне, о Волчий Пастырь; скажи, коли жизнь в бою

Окончишь, неужто Волки смерть не оплачут твою?

Тот, кто хочет согреться и разводит костер,

Не станет к стволу яблони прикладывать свой топор.

Или должна я в могилу от горя навечно сойти,

Лишь потому что в битве – ты словно вихрь на пути.

Так что внемли моей просьбе, и на твоих плечах

Кольчуга пусть будет и если забудут все о мечах.

Тогда придешь невредимым с южных ратных полей,

Сядешь со мной среди буков и будешь живого живей.

И она поцеловала мужа, и прижалась крепко, и положила руку на грудь ему; он же, радуясь, ответил со смехом:

Мудрость твоя известна, долго дано тебе жить,

Но люди часто горюют о том, что лишь может быть.

Ты сердцем ныне как дева, нежная словно цвет,

Что расстается с любимым на самой заре своих лет.

Ты знаешь секиры тяжесть и остроту меча,

Знаешь как под ударом, широким замахом сплеча,

Рушатся и железо, и силы с опытом власть.

Однако жива будет слава, а вирд воина – пасть.

Чем может лихое железо, металл, что ковали рабы,

Устрашить Короля народа, сына своей судьбы?

В свой черед засмеялась она… громко, но так нежно, что сладость голоса ее сплелась с первой песней только что пробудившегося на ветке рябины дрозда:

Хоть и Божия дочь я, но все же неведомо мне

Откуда сия кольчуга, в каком ковалась огне.

Но ты будешь в ней на поле, покуда играет меч,

Хоберк сей не раскроишь, мечом его не рассечь —

Жизнь твою сохранит он, примет любой удар.

И клянись, что не снимешь Божьего племени дар.

Тут она протянула руку и, немного пошарив в росистой траве, извлекла из нее темно-серую, ниспадающую мягкими складками кольчугу. Вновь распрямившись, она опустила железную рубаху на колени Тиодольфа. Тот взял ее в руки, принялся крутить, рассматривать и думать. А после спросил:

Какое лежит проклятье на этой стене мечей,

Крепости моего тела, сокровище для очей?

Ибо не добрые люди сплетали кольца в прочную сеть,

А гномы: их радость и горе нам равно беда и смерть.

Она попыталась утешить его объятием рук и отвечала голосом более нежным, чем у любого земного создания:

Нет в кольчуге проклятья ни для меня, ни тебя.

С заботой ее искала, дарила ее любя.

В дарованной мною жизни должны мы идти вдвоем.

И не для нас разлука и горе с его острием.

Если ее наденешь и выедешь в поле на рать:

Не плакать мне на кургане, не плакать и не рыдать.

Слез моих не увидит охотник, мимо пройдет пастух,

Ночные мои слезы ничей не встревожат слух.

Ветер жалоб моих не подхватит, ему нечего будет мчать,

И мне на твоей могиле в бессилии не лежать.

Жены Вольфингов не услышат стенаний моих,

Прясть – вот их дело, дом хранить – обязанность их.

Так что выполни мою просьбу, выполни, племени Князь,

И не падешь убитым в кровавую битвы грязь.

Она так и никла к нему, а он все не говорил ни да, ни нет, но наконец все же покорился ее объятиям, и кованная гномами кольчуга упала с его колен на траву.

Так пребывали они на лужайке посреди леса, пока не рассеялся утренний сумрак и солнце не поднялось повыше. И когда Тиодольф вышел из темных буковых зарослей на освещенный солнцем простор, тени листьев орешин, которые ласково перебирал утренний ветерок, ложились на укрывавшую его от шеи до колен кольчугу – серую, блестящую, сработанную в древние времена гномами.

Глава IV

Племя выступает в поход

Когда Тиодольф вернулся назад к родичам, весь дом уже шевелился: свободные женщины и трэлы обоих полов сновали между хижинами, кузнями и чертогом с последними доспехами и воинским снаряжением. Почти все ратники находились возле Мужской Двери, сидели в чертоге, наблюдали за женщинами и трэлами, суетившимися в центре просторной поляны, находившейся посреди веси, где находились повозки. В основном все они уже были загружены, и на лугах за наделами уже собралось целое стадо – говяда в пищу и кони для воинства – окруженное трэлами. Некоторые из лошадей были уже взнузданы, других как раз седлали.

Сами же повозки людей Рубежа были сделаны из крепкого ясеня, а по бокам обшиты осиновыми досками, покоились они на широких колесах, дабы ехать и по неровной земле, и по гладкой. Их укрывали высокие навесы, устроенные на вогнутых ивовых прутьях и покрытые находящими друг на друга – как дранка – квадратами черных шкур; на эту нужду шли самые грубые руна, ибо у людей Рубежа было много овец. Повозки эти при необходимости служили родовичам домом в походах; там хранили они свой припас – и съестной, и битвенный. Ну а после сражений туда грузили раненых – тех, у кого не хватало силы усидеть в седле. Не следует умалчивать и о том, что воины рассчитывали привезти из похода и сокровища Юга. Кроме того, терпя поражение в битве, народ сей, не обращаясь в бегство, часто отступал за ограду, составленную из этих возков, которые охраняли немногие трэлы, и там ожидали нового натиска противника, сумевшего заставить их отступить с поля. Такую ограду именовали Колесным Бургом.

Вот и тогда три подобных фургона, запоздавших со сборами, стояли невдалеке от чертога, подъяремные животные лежали возле них, еще свободные от упряжи. В самой же середине находился возок, непохожий на все остальные; не такой длинный, он был повыше и имел форму квадрата. Сделан он был полегче, но и покрепче – так воин сильнее и рослого кметя, и блюдолиза, трущегося в чертоге. В середине же сего возка была укреплена длинная жердь, на которую пошла высокая и прямая ель.