Дмитрий Федоров - Шпилевое братство Страница 10

Это была вытянувшаяся в сладострастном порыве голая дама из серебристого металла. Если ей нажать на интимное место, то изо рта вырывалось пламя. Огромная струя. И вот это сокровище Клипа потерял из-за книжонки Фоминго. Клипу посадили в такси на переднее сиденье, чтобы он мог зачитывать куски своей исторической прозы водителю, а нас не трогал. Цифры на счетчике замелькали, как палочки в руках барабанщика. Клипу все это не занимало нимало, он неожиданно захлопнул Фоминго и весело сказал:

– Будем брать Куликово поле! Будем брать…

Мы даже не возражали: надо – возьмем. Какие проблемы? Взять Куликово поле? Да ерунда. Тех же шапкозакидательских настроений на завтрашний вечер придерживались болелы, обгонявшие нас с флагами и шарфиками. Когда подъехали к гостинице, счетчик настрекотал на сорок долларов. Высветились, конечно, турецкие деньги, но водила уверенно сказал, что это и есть сорок долларов по курсу. Тютелька в тютельку. Клипа дал пятьдесят. Водила убедил, что у него нет сдачи. На том и расстались.

Фрагмент 23. Накурил на приключения

Клипа забронировал отель с мудреным названием – «P.Loti». Клипа сказал, что это похоже на «плати!». По части денег у Клипы фантазия работает. Номера оказались достойными. У меня сингл, а на себя Клипа отчего-то пожадничал – утрамбовался в дабл вместе с Ванечкой. Видимо, чтобы было кого использовать в качестве слуги. Пока я знакомился со своим номером, Клипа снова полез в книгу, а Ванечка по заданию жены пошел на шопинг с длинным списком. Почти со свитком. Я в результате остался один на один со Стамбулом. Обменял двести долларов, чтобы чувствовать себя уверенно, и двинул вдоль трамвайных путей. Под вопли рыжих и конопатых англичан. Они за своего приняли – за один и четыре. Потому что я в майке «Ливера». Я не болею за «Ливер» – просто ненавижу итальянцев. Все эти «Лацио», Ди Канио, Матерацци и прочие – один сплошной фашизм. Итальянцы – смазливые подонки. Вот в чем их фишка. Лупят друг друга по ногам, а потом целуются, как голубые. А потом опять – по ногам. И так до бесконечности. И одни «низы». Бесчеловечные, душераздирающие «низы». А я «низы» не люблю. Это получается, что болеешь против игры. Чтобы не забивали. Для тех, кто ставит на «низы», лучше всего, чтобы матч начался и сразу закончился. А какое тут удовольствие? Да, кстати, об удовольствиях…

Запах чего-то запретного раззадорил ноздри, и я стал искать его источник. И нашел. У кладбища. Конечно, мусульманские покойники и их надгробные камни так благоухать не могли, поэтому я шмыгнул в арку, разделявшую кладбище на две равные части. На арке было многозначительно написано «Mistic Waterpipe Garden». А на плитах кладбища развлекались кошки. Я разлегся на пестром пуфе, мне принесли кальян, и тут все стрессы и печали улетучились вместе с дымом в просмоленном потолке злачной хибары. Кажется, и восточные красавицы посетили меня в эти минуты умиротворения. С открытыми пупками в обрамлении блесток и с закрытыми лицами. Или ничего такого не было, а просто было хорошо? В конце концов, все это не так уж важно – было или не было…

Я расплатился и вышел. Сумерки не уменьшили столпотворение. Даже наоборот. Болелы занимали уличные кафе по национальному признаку, и между глотками пива переругивались через трамвайные пути. Турки снисходительно улыбались. А я не улыбался – я решил уйти с большой улицы, чтобы меня не доставали итальяшки. Взял вправо после большой серой мечети, прошествовал под мостом и по неведомой душевной прихоти свернул направо – в узкий коридор. И тут люди закончились. До этого их было много. Даже слишком много. Сначала показалось удивительным, что они могут закончиться. Никого нет. Даже кошек. Не исключено, что люди совсем рядом – просто притаились… Но от этого еще тревожнее. Кто знает, что им в голову придет? Басурмане, может, затаились в своих халупах с неизвестными целями, и чуть что – прыгнут на меня с саблями. С них станется – вон додумались же конюшню из церкви устроить. И при этом она вроде действующая – с крестами и с подземным сортиром при входе. Церковный сортир – это круто! Стоит посетить. Но церковную конюшню в первую очередь.

Фрагмент 24. Готический шпиль

Церковь за аркой в стене напоминала елочную игрушку, и в ней действительно отдыхали лошади. Я спустился по ступенькам, открыл дверь и, несмотря на полумрак, сразу же углядел их при входе, в правом углу. Меня поразили не столько уздечки с дорогими камнями, сколько огромные полотняные уборы на головах лошадей, подвязанные на шеях изысканными шнурками. В разных углах церкви горели свечки, но не перед иконами, а просто так. Несколько перебитых икон валялось на полу. Подсвечники тоже находились в нерабочем состоянии – ими, наверное, здесь все подряд крушили. Тусклый свет больше пугал, чем помогал разглядеть смутные контуры предметов и людей. Из алтаря доносились нечленораздельные выкрики – кажется, на итальянском. Шесть рыцарей сидели на ступеньках у входа – точнее, у пролома. Дверцы были снесены неким мощным антирелигиозным телом.

Один из охранников двинулся ко мне, но главный сделал жест, чтобы он меня оставил. И я заглянул за иконостас, откуда доносились возгласы. Тут было значительно лучше с освещением. Если сравнивать с остальной частью церкви, то это следовало, не мелочась, назвать иллюминацией. На большом столе в центре спала девушка. Ее голова свесилась вниз. Распущенные длинные волосы прикрывали лицо. Девушка не утруждалась приличиями и позволяла себе находиться в присутствии мужчин без одежды. Правда, благородные вельможи, возлежавшие рядом, вероятно, из чувства стыдливости накрыли ее священническими одеждами с крестами. Сами вельможи – а глядя на их прикиды, не приходилось сомневаться, что знатные – расположились вокруг выломанного из стены камня, на котором мозаикой изображался какой-то святой с блюдцем нимба вокруг головы. Рядом виднелась дыра, и мне не составило труда предположить, что в нише за святым хранились богатства. Они лежали на полу блестящей кучей у ног почтенных игроков.

В странноватом воздухе церкви порхали знакомые, разгоняющие скуку флюиды. Шпилевые флюиды! Аристократы бросали кости на огромном камне – он выполнял функцию игрового стола. Я сразу понял, что эти из наших. Возлежали они на множестве красных подушек и попивали вино из золотых церковных сосудов.

Мне стало стыдно за мою ливерпульскую майку и белесые джинсы – выгонят сейчас из приличного общества, как бомжа. Но зато у меня на указательном пальце был перстень Цезаря, в который они вперились. А еще меня спасла обувь. Мода, конечно, глупая, но иной раз просто необходимая штука. Благородная троица вместе со слугами уставилась на мои шузы. Загиб их носовой части вызвал смятение и шепоток. Все ожидали реакции старца, у которого, как мне показалось, не двигались глаза, но зато каждая черточка лица жила напряженной обособленной жизнью. Возникало ощущение, что под кожей старцевой физиономии проходит битва микроорганизмов – с маневрами, фланговыми ловушками, предательствами и героизмом элитных воинов. Старец в пурпурных сапогах выслушал склонившегося к его уху халдея и поприветствовал меня:

– Здравствуй, чужеземец! Я дож Венеции Энрико Дандоло. А это Бонифаций Монферратский – король Салоник. – Он указал на задумчивого и грустного мужчину, кивнувшего патлатой головой. – А вот Балдуин Фландрский – император Византийский. – Жест не потребовался, так как, кроме бочковидного увальня, аристократов в алтаре не наблюдалось. – Мы хозяева Константинополя, – продолжал дож. – Мы взяли его оружием и нашей доблестью, посрамив нечестивых схизматиков-греков. Нам покорилась почти вся Византия. А скоро и Иерусалим откроет святыни нашим рыцарям, принявшим знак креста.

– Не стоит торопиться в Иерусалим. Нам и тут хорошо, – хихикнул, сунув мордочку в кубок, Балдуин.

– Вот молодость… Все знает, всех уму-разуму учит, нас, стариков, ни во что не ставит. О мире горнем забывает.

– Вы бы, дож, вспомнили о горнем мире, когда требовали с нас долг в пятьдесят тысяч серебряных марок за переправу войск через море. Если бы вы нас сюда в погашение долга не привели, мы бы уже давно в Иерусалиме слезы покаянные пускали, – подал голос Бонифаций, превратившийся из печального рыцаря в рыцаря саркастического.

– Ничего, Гроб Господень за это время не заплесневел, – заржал Балдуин.

Дож вспомнил обо мне и вернулся к допросу с элементами знакомства:

– Сам, увы, почти ничего не вижу, чужеземец, но у меня есть внимательный слуга-докладчик. И ты, судя по его словам, мусульманин?

Тут я почувствовал серьезное затруднение. Мне всегда казалось, что принадлежность к религии – вопрос формальный. То есть я крещен, и что с того? Но те, с кем я хотел пошпилить, считали данный вопрос важным (за один и семь), а значит, если мой ответ их не устроит, то могут быть последствия (за один и два). И мне придется отвечать за свою веру, то есть за ее отсутствие. И поймут ли они вообще слово «атеист»?