Владимир Царицын - Я, или Человек без тела (сборник) Страница 10

– Милый, – спросила Вика, – А ты не хочешь переехать в Москву? Ты такой крутой бизнесмен, а живёшь в этом тухлом городишке. Я так хочу жить в Москве!

– Мне хорошо здесь, – едва сдерживаясь, чтобы не наорать на неё, ответил я. – Мне комфортно здесь, в этом тухлом городишке, и ни в какую Москву я переезжать не собираюсь. А если и соберусь когда-нибудь, то… Почему ты вдруг решила, что я возьму тебя с собой? В Москве, что ли, шлюх мало? В Москве их больше, чем в нашем тухлом Полынограде. Они туда со всей России съезжаются.

Вика обиделась. Она не хотела со мной разговаривать весь вечер, а после ужина уехала к себе, оставив меня без «сладкого». Прощение мне удалось вымолить только на следующий вечер. Заехав с работы в модный бутик, я купил Вике новое платье. Платье было сильно декольтированным, длинным, ярко-красного цвета, сгущающегося к талии и зрительно её сужая. В нём Вика была похожа на красотку из американских комиксов.

Кстати, и сегодня оно было на ней.

– Забыл? – прошипела Вика. – Напомнить?

– Не надо, я помню. Прости, тогда я сказал пошлость. И, кажется, я уже извинялся за свои слова…

– Ты тогда сказал правду. Да, я шлюха. – Вика уже успокаивалась. – Но Артур мой брат. Мой младший братишка, и я всё сделаю, чтобы ему помочь. Нужно будет – в бордель пойду! – сказала она с вызовом.

Официант как раз принёс нам наш заказ, и, услышав последние Викины слова, с интересом посмотрел на неё. Кроме интереса, во взгляде паренька я увидел плотоядное восхищение прелестями моей дамы. Было ясно, если Вика выполнит своё обещание, этот официант будет первым её клиентом. Если, конечно, успеет прийти раньше других.

Есть расхотелось совершенно. Вика отрезала кусочек от своего бифштекса и лениво жевала, я ковырялся вилкой в салате, соображая, что придумать, чтобы разрядить обстановку.

Ничего не придумал.

Не успел.

Не успел, потому что в зале снова появился Артур. Он подошёл к нам и, глядя куда-то в сторону, сдавленно произнёс:

– Они требуют проценты. За задержку.

– Сколько? – встрепенулась Вика, и перевела тревожный взгляд на меня.

– Сто, – ответил Артур, он по-прежнему не смотрел ни на меня, ни на Вику.

Я достал бумажник и отдал сотню Артуру, хотя видел, что Вика уже протянула руку. Артур взял деньги и ушёл.

Сегодняшний ужин был испорчен окончательно.

Чтоб ты сдох, подумал я, глядя в спину удаляющегося Артурика.

– Спасибо, – Вика поблагодарила меня вместо брата.

Не стоит благодарности, хотел ответить я, но тут в моей голове вдруг что-то щёлкнуло, я выпал из реальности.

Вокруг было темно.

Темно и тихо. И пахло так, как пахнет весной на кладбище – прелой листвой, дымом, ржавым железом и ещё чем-то… смертью, наверное. Я снова не ощущал своего тела, даже не мог определить – сижу я, стою, или лежу?

– Вот и я, – услышал я знакомый голос.

«Человек Без Тела?»

– Собственной персоной!

«Ты уже сделал то, что хотел?»

– А именно?

«Когда мы расстались, ты сказал, что у тебя срочное дело»

– А, это? Не было у меня тогда никаких срочных дел. У меня вообще никогда никаких срочных дел не бывает. Здесь, у порога преисподней, нет срочности. Здесь время течёт неторопливо, его целая вечность. Ты можешь себе представить вечность?

«Не могу»

– Правильно. Её никто представить не может. Пока здесь не окажется и не пробудет здесь лет этак сто. И только потом…

«А зачем ты мне наврал?» – перебил я Человека Без Тела.

– Так мне захотелось.

«Ты дал мне шанс вспомнить обо всех моих грехах?»

– А ты вспомнил?

«Знаешь… как-то времени не было…»

– Понятно. Все вы, подлецы, начинаете вспоминать свои грехи, когда жареным запахнет, когда адский огонь ваши пятки лизать начнёт. Тогда вы начинаете раскаиваться, совершенно непонятно зачем. Ведь тогда уже поздно. Из преисподней нет хода наверх. Попал – всё! С концом, на веки, так сказать, вечные.

«Что сегодня делать будем?»

– О грехах говорить, чего ж ещё? Детские грешки кончились, наступил черёд о серьёзных вещах поговорить. О предательствах и убийствах, тобою совершённых. Напомню тебе, подлецу и убийце, о том, что ты за свою сознательную жизнь осознанно наворотил. Сколько душ со света белого спровадил. Скольких близких тебе и любящих тебя предал.

«Постой, постой! А ты не заговариваешься? Что значит – предал? А уж убил… Ты, что, совсем уже? Я никого не убивал»

– Ты?

«Да, я»

– Ты?!

«Я, я. Или ты снова про кузнечиков и майских жуков вспоминать будешь?»

– Мы с детством закончили. Так что не о насекомых речь. Помнишь Гретту?

«Гретту? – удивился я. – При чём здесь Гретта, это наша собака. Она от старости умерла. Мы её все очень любили. И мама, и папа, и я. Гретта у нас тринадцать лет прожила в тепле и уюте. Мы её мясом кормили и творогом. А ещё она винегрет любила. Мы ей ни в чём не отказывали, она была членом нашей семьи. Так что ты тут обмишурился, уважаемый Человек Без Тела. Или у тебя информация неточная. Гретту я не убивал»

– Убил, – настойчиво произнёс Человек Без Тела. – Вспомни, как умерла ваша собака?

«Она старая стала. У неё лапы задние стали отказывать. Падала, подняться не могла. И ещё она ослепла почти, и слышать плохо стала. И тогда…»

Я замялся с продолжением.

– Ну-ну, – подбодрил меня Человек Без Тела.

«Папа увёз её в лечебницу, и Гретту там усыпили» – сокрушённо признался я.

– Только не говори мне, что ты здесь ни при чём, что это была только папина инициатива. И не говори, что это ветеринар поставил ей смертельный укол.

«А разве это не так?»

– Подлец ты всё-таки, Колян! – вздохнул Человек Без Тела. – Ты кажешься мне омерзительным в своём желании отвертеться от содеянного. Да, Гретту отвёз на усыпление твой отец. Да, инъекция на совести ветеринара. А ты? Ты ни в чём не виноват? Ты – белый и пушистый?.. Виноват ты, Колян, ещё как виноват! Виноват в том, что не спорил с отцом, не убедил его в том, что Гретта должна умереть своей смертью, не бегал по ветеринарным аптекам в поисках витаминов и стимуляторов. Тебе так было проще. Нет человека (пардон, собаки) – нет проблемы. Не надо за ней говёшки убирать и лужи подтирать, не надо её по десять раз за прогулку с земли поднимать. Да и вообще, гулять не надо, время своё драгоценное тратить. Тебе Гретта мешала!

«Но так многие делают! – пытался сопротивляться я, хотя уже согласился с Человеком Без Тела. Я уже понимал, что это я, пусть только отчасти, виноват в смерти Гретты. – Так поступают все. Усыпляют своих питомцев, когда понимают, что их конец близок. Чтобы не мучились»

– Все? Да, все. Потому я и называю всех вас подлецами. Вы решаете – жить или не жить. Вы. Сами. За других. А право вы на это имеете? А ты спросил у своей Гретты, хочет ли она умирать? Она, собака твоя, смерти не боялась. Животные смерти не боятся, они не знают, что это такое. Они с вами, с подлецами, расставаться не хотят. Они вас любят.

Я был растоптан, а Человек Без Тела, казалось, наслаждался моим поражением и моим раскаяньем.

Он меня добил:

– Гретта прожила бы ещё четыре месяца и восемь дней. Немного. Но эти четыре месяца и восемь дней она была бы рядом с тобой.

Если бы я мог сейчас, завыл бы, как пёс, или разрыдался бы, как ребёнок. Я вспомнил грустные всё понимающие глаза Гретты, когда её уводили на смерть. Отец надел на неё ошейник, снял с крючка намордник (о том, что намордник необходим, сказал ветеринар) и повёл Гретту к выходу. Она не сопротивлялась, она просто поплелась рядом с отцом, а у двери повернула голову в мою сторону и посмотрела на меня долгим взглядом, прощаясь навсегда. Теперь я понимал (тогда нет, а теперь понимал!) – Гретта знала, куда и для чего её уводят. Мне стало плохо, так плохо, как бывало не часто. Я чётко осознал: я – подлец.

«Я подлец, – признался я Человеку Без Тела. – А теперь отпусти меня. Я хочу… Я не знаю, чего я хочу. Но мне душно. Мне плохо! Я хочу увидеть свет!»

Я задёргался, вернее, хотел задёргаться, хотел вырваться отсюда и убежать куда глаза глядят. Но, как и тогда, во сне, я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Словно у меня их не было. А может я тоже – Человек Без Тела?

– Э! – прикрикнул на меня мой обличитель. – Ты чего дёргаешься? Куда? Мы с тобой только начали вспоминать твои тяжкие преступления. Убийство Гретты – тяжкое преступление, но не самое тяжкое. Не дёргайся и давай вспоминать остальные.

«А что, были ещё?» – подумал я чисто машинально, а может быть, из чувства противоречия, потому что прекрасно понимал: мой незваный гость знает обо мне всё, и помнит всё, что я творил на этом свете сорок четыре года, почти сорок пять, помнит о каждом моём шаге.

– А ты вспомни Машу Абарову, Колун!

Если бы мне было чем, я бы вздрогнул. Это было ударом ниже пояса, хотя Человек Без Тела по другому и не бил.

Маша!

Колун!

Маша называла меня Колуном!

– Что, вспомнил?

Первая любовь не забывается…

Не забывается? Я думал, что забыл.