Владимир Царицын - Я, или Человек без тела (сборник) Страница 11

Колун!

Маша называла меня Колуном!

– Что, вспомнил?

Первая любовь не забывается…

Не забывается? Я думал, что забыл.

Я ошибся.

Оказалось, что я помнил о Маше всегда. Я помнил всё, до самой мельчайшей подробности. Я помнил Машу. Её огромные серые глазища, пепельные волосы, её смех и её слёзы…

Маша Абарова появилась в девятом классе. Все пацаны, едва она вошла в класс, выпали в осадок. Я не выпал. Я, конечно, отметил, что новенькая – просто красавица, но внешне никак не выказал своего восхищения, потому что уже тогда в шестнадцатилетнем возрасте умел контролировать эмоции и трезво оценивать ситуацию. Куда она денется? Я – лучший. Если захочу, Маша Абарова будет моей.

Не знаю, что это? Откуда у меня эта уверенность?

Может быть, гены сыграли роль? Может, я получил такой набор хромосом от своего отца, прошедшего путь от простого токаря до директора завода? Папа сделал карьеру, потому что всегда поступал правильно. Он всегда знал, что делать, никогда ни с кем не заигрывал и ни с кем не советовался. Поэтому никто не знал, как он поступит в той или иной ситуации. Он был предсказуем лишь в одном: итогом любого дела, за которое он брался, была победа.

А может, это приобретённое? Я формировал свой характер на основании прочитанных мною книг. А книгами этими были «Зверобой», «Следопыт» и «Кожаный чулок», Фенимора Купера, главный герой которых, суровый и немногословный, никогда не выставляющий своих чувств напоказ Нат Бумпо, был моим идеалом. Вторым таким идеалом был для меня не конкретный литературный персонаж, а некий собирательный образ, слепленный моим воображением из героев произведений Джека Лондона. Что-то было в нём от Смока Беллью, что-то от Элама Харниша, что-то от капитана Ларсена. А третьим моим идеалом был человек вполне реальный, не книжный и не придуманный – мой тренер по каратэ Андрей Ильич Кумарин, который помимо стоек, блоков, ударов, ката и прочих японских премудростей, учил меня и моих приятелей по секции в спортивном клубе имени Гагарина тому, как, по его мнению, должен вести себя настоящий, уверенный в своих силах мужчина. И не только словами учил Кумарин. Мне нравилась его гордая осанка, его неторопливость в движениях и словах, его почти лишённое мимики лицо и редкие, но резкие выбросы энергии тогда, когда это требовалось, и в направлении того объекта, который он должен был поразить молниеносным и сокрушительным ударом. Я обожал своего тренера и всегда старался быть на него похожим.

Вообще-то официально Федерация каратэ была основана Алексеем Штурминым только в тысяча девятьсот семьдесят восьмом году. Это так, но неофициальные секции существовали в СССР уже с начала семидесятых. Во всяком случае, у нас в Полынограде такая секция была, и я начал заниматься в ней, когда учился ещё в седьмом классе. Правда, называлась она не школой каратэ, а «школой мужества» и в ней, кроме каратэ, занимались боксом и вольной борьбой, и эти два вида спорта были основными. Где Кумарин обучился искусству японской борьбы, и как он заработал второй дан каратэ Шокотан, я не знал, да мне это было и неважно. В секцию каратэ я ходил не для того, чтобы стать великим спортсменом. Не ради кубков, медалей и почётных грамот. И не ради того, чтобы, хорошенько отработав приёмы и поставив удар, набить кому-нибудь при случае физиономию. Этих целей добивались мои приятели. А я просто хотел быть таким, как Кумарин – сильным, мужественным и умеющим за себя постоять. Я хотел быть бойцом, но не в буквальном, кулачно-пяточном смысле, а в более широком – я хотел быть бойцом по жизни.

Теперь, когда мне уже почти сорок пять, я удивляюсь самому себе. Себе, шестнадцатилетнему. Я мыслил иными категориями, нежели мои сверстники. Может быть, поэтому я – состоявшийся бизнесмен и небедный человек, а многие из них влачат жалкое существование, считают копейки, экономят на еде и одежде и живут в хрущёвках и в коммуналках. А некоторые уже и вовсе не живут. Те, что, научившись у Кумарина ломать челюсти и вышибать ударом пятки воздух из лёгких своих противников, ушли в бандиты, а у бандита, как известно, век недолог.

Как я справедливо рассудил, впервые увидев Машу, она и правда никуда не делась. Буквально через несколько минут, прошедших с начала первого урока, я почувствовал на себе её взгляд. Машин взгляд не опалил мою щёку огнём, как пишут в романах, он погладил по ней очень нежно и ласково. Маша продолжала смотреть на меня (её посадили в первый от двери ряд за соседний с моим стол, за партами мы уже давно не помещались), а я делал вид, что ничего не замечаю.

– Абарова! – вдруг строго сказала Елена Аркадьевна Маше от доски. – Якушев, конечно, очень симпатичный юноша, но если ты забыла, я напомню: идёт урок математики, и я объясняю всему классу и тебе новую тему.

Я повернул голову и увидел, что Маша сидит красная от смущения, с опущенными глазами. Потом она подняла их и украдкой взглянула на меня, проверить, не смотрю ли я на неё. Наши взгляды встретились, я улыбнулся и подмигнул. Не обидно. Маша улыбнулась в ответ и снова опустила взгляд в столешницу.

– Через сорок минут перемена, – продолжала математичка. – Тогда и налюбуетесь друг другом.

– Хорошо, Елена Аркадьевна, – громко сказал я, и класс заржал, как небольшой табунчик лошадей.

– Успокоились! – строго сказала Елена Аркадьевна. – Продолжим урок. Итак…

Я слушал вполуха и кожей правой щеки изредка ощущал Машины взгляды. На перемене я первым подошёл к ней и сказал:

– Меня зовут Николай.

– Маша.

– Хочешь, я договорюсь с Зинкой Перепеченовой, которая сидит рядом с тобой, и мы с ней поменяемся местами.

– Хочу, – просто сказала Маша. – А она не обидится на меня?

– За что? Я же сказал: договорюсь. Любой договор формулирует условия, удовлетворяющие обе стороны.

Маша восхищённо посмотрела на меня снизу вверх и сказала:

– Какой ты умный!

Я рассмеялся. Эту фразу я не сам придумал, я часто слышал её от отца. Как и подобает порядочному человеку, каким я себя тогда считал, я честно признался:

– Так мой отец говорит.

– А кто твой отец? – спросила Маша.

Она просто так спросила, без всякого умысла, я был в этом уверен.

– Мой отец – главный инженер на ПЭМЗе, – хвастливо ответил я. – Но скоро будет директором. Приказ, подписанный министром, скоро должен прийти. ПЭМЗ – это Полыноградский энергомеханический завод.

– Я знаю. Моя мама тоже работает на ПЭМЗе, в заводской библиотеке. Она недавно туда устроилась.

– Здорово! – сказал я. – Ну ладно, пойду с Зинкой договариваться.

С Зинкой Перепеченовой я договорился легко. У нас с ней ничего не было, с Зинкой. Ничего амурного. У Зинки был друг, его звали Никифор. Мы с ним вместе ходили в секцию Кумарина и даже немного дружили. Никифор учился в другой школе в десятом классе. А ко мне Перепеченова относилась неплохо, даже хорошо, считала меня парнем что надо.

Хитро улыбнувшись, Зинка сказала:

– Смотри Якушев, только успеваемость не понизь. – Зинка Перепеченова была нашей старостой.

– Не переживай, – успокоил я её. – Наоборот, я успеваемость повышать собрался. Через два года в институт поступать.

Следующим уроком должна была быть история, но пришла Елена Аркадьевна и сказала, что будет ещё одна математика.

– Надежда Николаевна ещё не вернулась из Сочи. Задержали самолёт.

– У-у-у! – завыли мы. Математику мало кто любил.

– А я смотрю, у вас некая рокировка произошла! – Елена Аркадьевна посмотрела на нас с Машей. – Я не против, но если вы будете отвлекаться и мешать мне вести урок…

– Мы не будем вам мешать, – заверил я Елену Аркадьевну, отвечая за себя и за Машу одновременно. – И отвлекаться не будем. Мы с Абаровой решили поступать в технический ВУЗ. Так что математика нам необходима. Как воздух.

– Ну, ну, – с сомнением в голосе сказала Елена Аркадьевна, и начала урок, а Маша посмотрела на меня недоумённо, пожала плечиками и стала внимательно слушать то, что рассказывала математичка. Позже я понял причину Машиного недоумения.

После уроков я проводил её до дома. Мы разговаривали о пустяках и о серьёзных вещах, таких, например, как наше будущее. Я узнал, что Маша не хочет поступать в технический ВУЗ. Что она любит литературу и историю, и что она ещё не решила, куда идти после школы – на филфак, или на исторический. Скорей всего, всё-таки на филфак. Маша призналась, что она сама пишет стихи, что у неё уже целая общая тетрадка. Я попросил её почитать что-нибудь, но она застеснялась, пообещала сделать это в другой раз.

Другой раз был на следующий день. Стихи в принципе я не любил, но одно дело брать в руки учебник или книгу со стихами и читать самому, а совсем другое, когда стихи читает другой человек, да к тому же – человек, который тебе нравится, да к тому же стихи собственного сочинения.

Я обалдевал, но всё же больше от Маши, чем от её стихов.

То, что я влюблён в Машу по уши, я понял сразу, с самого первого дня – когда проводил её и вернулся домой. Я не стал обедать, улёгся на тахту, и, заложив руки за голову, стал мечтать о том, что завтра приду в школу и снова увижу ЕЁ. Думаю, что Маша мечтала о том же.