Елена Чижова - Планета грибов Страница 11

Свернула к кассе, одной рукой прижимая к себе коробку, другой нащупывая кошелек.

– В отделе проверили? – баба, сидевшая за кассой, осведомилась строго.

– В отделе нет продавца, – ответила наобум, но твердо: не хватало тащиться обратно.

Твердость сработала. Вздохнув, кассирша взялась за коробку: распечатала, сунула вилку в розетку:

– Греет, – рука с перламутровым маникюром лежала на конфорке. – Маша, подай-ка бланк.

Девица, прозябавшая за соседней кассой, порылась и протянула.

Красный сарафан сопровождал тележку с рулоном. Тележка выруливала к свободной кассе. Девица, подавшая бланк, встала:

– Галин Степанна, я – попи́сать, покараулите? – удалилась, цокая каблучками.

Тележка, на секунду замерев в недоумении, покорно отъезжала назад.

– Пять тысяч триста семьдесят.

Открыла кошелек, вынула карту. Кассирша нахмурилась и покачала головой:

– Принимаем только наличными.

– Почему? У вас же… Вон… – смотрела на считывающее устройство.

– С утра не работает. Телефон отключили.

– А… когда подключат?

Тетка развела руками:

– Может, завтра. А может…

– У меня… – порылась в кошельке, – только пять… – вынула тысячные купюры, расправила веером.

– Ну а я-то чего! Приходите завтра…

– Так, – стояла, оглядываясь. – Где у вас банкомат?

– У нас? Нету. Или возьмите другую. Отечественную… – в голосе посверкивало тайное удовольствие.

Тетка в красном сарафане прислушивалась, словно принимала участие. Судя по выражению лица, на стороне кассирши.

Перемогая вязкое бессилие, двинулась обратно.

Стояла, смотрела на ценники. Будто поставили на одну доску – с красной теткой, с пестрым, в дрыздочки, линолеумом, с убогим торшером…

«Идиотка. Привыкла, что везде банкоматы… В принципе, подъехать к конторе, там точно есть… – тут только сообразила: разница – триста семьдесят рублей. Если бы не дала конторской девице… Развернулась и пошла к выходу. – Там их не будет», – нащупала темные очки.

Эти заканчивали погрузку. Супруг разматывал веревку. Толстый рулон торчал из багажника синих «Жигулей».

Подавая назад, поймала взгляд отечественной женщины.

…Не хочу… Не хочу и не могу… Молчат. Все равно слышу – каждое слово. Почему?.. Господи, да потому! Потому что сама состою из этого…

Работала, вертелась как белка в колесе. Лет пять назад наступило равновесие. Так в бизнесе не удержишься. Любое равновесие неустойчиво: либо вперед, либо – назад. В позапрошлом году поняла: здесь, в России, вперед уже нельзя. Всё начинает буксовать – прибыли, затраты. Вымогатели совсем оборзели. Но дело не только в этом: что-то еще, не вполне ясное. Ощущение смутной опасности, которое стоит в воздухе: надо валить! Не так как в начале девяностых, не на свой страх и риск, не очертя голову. Есть время, чтобы отойти на заранее подготовленные позиции…

– Да, – ответила, притормаживая.

Партнер говорил медленно, на своем туговатом русском. Дослушала, не перебивая.

– Нет… Возникла небольшая задержка, но, надеюсь, через несколько дней. Максимум через неделю… Да, я знаю… – смотрела на высокий забор, рядом с которым остановилась. – Не в городе… Нет, – помедлила. – У родителей.

С той стороны установилась недоуменная тишина.

– Оформляю документы. Долго объяснять, – подумала: и не к чему.

За сплошным забором высился кирпичный дом, аккуратно оштукатуренный. Углы обложены декоративным камнем. Тарелка на крыше. У себя в Репине не обратила бы внимания: там такие дома – обычное дело. Можно сказать, средней руки. «Старый снесли, построили новый… Еще повезло с местом. У самой дороги. Есть где развернуться цементовозу, грузовикам с песком и гравием».

Агент, продававший участки, предлагал на выбор: Репино или Комарово. Дача в Комарове – мечта отца, писательский рай, в который, как ни старался, так и не сумел проникнуть. Честно говоря, екнуло: «А что, если?.. Так сказать, идущие за нами…» А потом представила: за каждым забором – писатель и жена писателя. Родители – многократно умножившиеся, населившие эту землю…

Второй этаж выдавался широким балконом. Сквозь балясины проглядывала ротанговая мебель: стол и три кресла. «Выходят, созерцают убогие окрестности: дома-развалюхи, времянки, сараи… Воображают, что отделились от соотечественников… Зажили новой жизнью…»

– Конечно, позвоню. Чао-чао…

Подъезжая к ДЭКу, подумала: «Или все-таки покрасить?.. Нет, – на этот раз решила твердо. – Не успеть. Пока вызову, пока… —

– А подите к черным!

Он моргнул. Фраза, повисшая в воздухе, на слух напоминала ругательство.

В ДЭКе ответили: рабочих нет, ищите частников. Потоптавшись у вывески, направился к рынку. Овощные бабки стояли за прилавком. Кабачки, мутные банки, ягоды в пластмассовых майонезных ведерках – на этот раз только крыжовник. К черным его послала костистая, самая высокая из трех.

– Да уж тогда к белорусам! – другая, одетая в мужской пиджак с широкими подложны́ми плечами, перебила.

– К белорусам! Белорусы-то сдерут! – третья, у которой вчера купил смородину, сбрызнула пучки: укроп и петрушку.

– Так зато и сделают. А черные – чего? Вон у меня, прошлый год, – костистая распрямила спину, став еще выше, – надо яму. Подрядились копать. Ладно, говорю, ройте. А они: бала́-бала́ по-своему, – она замолчала, будто ожидая ответной реакции слушателей.

– И чего, вырыли? – бабка в пиджаке сверкнула глазами, предвкушая страшный рассказ.

– Вырыть-то вырыли, – костистая признала не-охотно. – А все равно. На двор выйдешь, а они: бала́-бала́, бала́-бала́… Прям не по себе делается. Белорусы хоть говорят по-нашему…

Он слушал, не веря своим ушам: минуту назад она отправляла его к кавказцам, а теперь заняла сторону белорусов? Впрочем, черт с ней! Какая разница!

– А где их… кого-нибудь… найти? – вклинился в разговор.

– Да везде, – бабка в пиджаке махнула рукой не-определенно. – Вон, у дороги. Или там. Ходют у лесопилки. И чего ходют… – она бормотала безумные слова.

У дороги, прижавшись к обочине, стояли грузовики. На бортах белели крупные косоватые буквы, мелом: «Дрова», «Песок», «Гравий». Подходя, он задавался недоуменным вопросом: зачем писать, если нагружено с верхом?..

Водители, собравшись у головной машины, курили солидно и неспешно.

С каждым шагом становилось все больше не по себе, как в детстве, когда выходил во двор, где заправляли здоровые парни. Чувствовали себя хозяевами жизни. К этой общей жизни он не был допущен. Пытался, но не мог приспособиться: перенять их ужимки, особые словечки, которыми они обменивались. Что ни скажешь – всегда некстати. Хохотали, тыкали пальцами. Он помнит до сих пор: хохот стаи, уверенной в победе.

Однажды подслушал разговор. Одни стояли за углом. Один сказал: «А этот, урод-то наш, где? Чего-то давно не видно…» Другой ответил: «Явится. Куда денется…»

Эти выглядели испитыми и тощими, но в их глазах стояла та же неотчуждаемая правота: мир, к которому они приспособили свое существование, состоял из дров, песка и гравия. Ничьих. Как молочные реки с кисельными берегами: вырубай, насыпай, черпай. Главное, найти слабаков, согласных платить живые деньги.

– Интересуетесь? Дрова сухие, березовые. Шесть тысяч. Если требуется, наколем. Но, как говорится, за отдельную плату, – первый водитель хохотнул радушно, по-хозяйски.

– Сами-то строитесь или – как? – затушив прицельным плевком, второй отшвырнул окурок. – Песок чистый. С карьера.

– Мне сказали… Где-то здесь можно нанять человека…

– На какие работы? – третий включился по-деловому.

– Замок. Сломался. Может быть… Кто-то из вас?

«Зачем я спрашиваю? Я же знаю: эти не согласятся», – чувствовал неловкость, похожую на стеснение в груди.

Они смотрели молча и сурово, не удостаивая ответом.

Он двинулся дальше, к хозяйственному магазину, который бабки назвали лесопилкой. Когда-то давно на этом месте стоял кинотеатр: щелястый сарай. По субботам крутили кино. Старые фильмы, давным-давно прошедшие первым экраном. Теперь территорию огородили. За прутьями ограды лежали штабеля досок, высокие стопки шифера, рулоны металлической сетки – зеленые, словно облитые масляной краской. Вспомнил слово: рабица, похожее на женский род существительного раб. В родительские времена сетка-рабица продавалась одного, железного, цвета. Чтобы не заржавела, приходилось красить масляной краской.

– Простите…

– В десять, открываемся в десять, – парень в футболке и красной кепке, ходивший между штабелями, бросил через плечо.

– Я просто хотел… Мне… очень… нужен слесарь, – он попытался придать голосу уверенности, хотя бы чуток. – У меня сломался замок.

– Там, на той стороне, – продавец махнул рукой. – Вообще-то лучше пораньше, часов в девять, – сунул в карман рулетку. – Или в восемь. Чурки рано приходят. В девять – это белорусы.