Александр Козин - Найденные во времени Страница 11

– Да вот, вышел покурить… Заснул, было, но проснулся от голоса Алины, – соврал я.

– Вы с отцом полуночники! А ведь завтра – на рыбалку. Иди-ка ложись, закрой глаза и представь что-нибудь хорошее. Ромашковую поляну, например. Ты переутомился, вот и заснуть не можешь. А сон – это здоровье! Может быть, тебе валерианочки дать?

Я мотнул головой, еще раз пожелал доброй ночи и быстро поднялся к себе. Юркнул под простыню и мгновенно заснул. Во сне я пилил осины, коловоротил ямы под столбы… Но когда, открыв глаза, увидел подходившего ко мне отца, понял, что выспался. На пруду, после купания, мы таскали мелких ротанов одного за другим, и я попробовал возобновить вчерашний разговор. Но даже мои вчерашние мысли при взгляде на звезды не подействовали на отца. Он либо отшучивался, либо ловко переводил разговор на другую тему. Наконец, он взглянул на часы и сказал:

– О! Уже без десяти девять. Мать заждалась. Сворачиваем удочки.

День прошел в выполнении вчерашних планов матери. Обед был поздним – в пять часов. А после него отец вызвался проводить меня до станции. Я простился с матерью и сестрой. И мы отправились. В пивной на станции, куда мы зашли в ожидании электрички, отец, запив пивом соленую баранку, вдруг сказал:

– Ты прости, что я не поддержал твой разговор на рыбалке. Мне давно самому хочется разобраться во всем этом. Только… не получается. Не сходится… Вот найду кончик клубка – мы обязательно поговорим.

Я смотрел из окна тронувшегося вагона, а он махал мне рукой. В дороге ни о чем и ни о ком не думалось. Разве что об отце. Какой он у меня замечательный! А я – у него?..

…Дома я долго ходил из угла в угол своей комнаты… Внутри меня стучалось в сердце какое-то ожидание чего-то. И вдруг вспомнил, что Силыч говорил мне про какую-то Иисусову молитву. Интересно!.. Я зашел в комнату родителей и стал вынимать из книжного шкафа книги… Ага, вот она, во втором ряду… В моих руках было Святое Евангелие, оставшееся после смерти бабушки, маминой мамы, Наталии Алексеевны. Я завалился на свой топчан и раскрыл книгу.

«1914 год» – удивился я дате издания. Листы были вертикально разделены пополам. Справа буквы были похожи на русские, многие с какими-то закорючками наверху, и большинство слов – непонятно. Слева – можно было прочитать, правда, спотыкаясь на всяких «i», «ѣ», «Ѳ» и некоторых других. Слова читались, но как-то отдаленно, не проникая в меня…

Внутри книги обнаружилась картинка на ткани – икона Богородицы – уж это я знал! Она, видимо, служила бабушке закладкой. Я вгляделся в нее… И она вдруг, словно ожила и смотрела на меня, чего-то ожидая… Какого-то поступка. И лицо ее… Нет не лицо, а лик – это более поэтично, возвышенно и в то же время естественно – было прекрасно. Опять – не то! Я не мог найти слова, чтобы выразить эту красоту. Это был лик не просто Женщины, не просто Матери, а Матери всех матерей на земле. Я сбегал в комнату родителей, принес английские булавки и за самые кончики уголков приколол иконку к обоям над моим топчаном. Долго смотреть на нее я не мог. Глаза слезились. Слезы щипали. Стояли они и в горле… Отчего это? Что это со мной?..

Я лежал в своей походной палатке с открытыми полами на войлочной попоне и никак не мог заснуть. Духота. Изредка перекрикивались охранники-готфы. Мои дружинники применяли птичий крик.

В памяти у меня возникали то злорадные глаза Гердериха, то бледное, испуганное личико королевы-вдовы, так близко находившееся от моего лица, когда я поднял ее с земли, то сцена захоронения останков колодников. Вспомнились и их лица: спокойные, сосредоточенные и светящиеся живым небом глаза. В них не было ни страдания, ни испуга… Они же прекрасно понимали, что идут погибать. И шли без оружия… Таких глаз и лиц я не видел даже у воинов, идущих на смерть – с оружием! – чтобы защитить своих отцов, матерей, жен, детей, родной очаг.

Я сам – воин с детства. И когда летишь в бой, то в сердце вспыхивает азарт битвы… Тогда закипает кровь, и не думаешь ни о жизни, ни о смерти, только об одном – драться, убить врага! Но перед битвой или после нее все же бывают предательские мгновения, когда взгрустнется: а вдруг убьют, и я никогда не увижу родной Роси, матери, отца, сестер, братьев, сына… О чем же думали, что чувствовали эти люди, идя в лапы, пасти, на клыки и рога зверей? «Они шли так, как я, если буду жив, пойду к берегам моей любимой Роси…» – вдруг подумалось мне.

Что это я расслабился?!

…Как благородна была королева-вдова, приняв участие в погребении убийц ее мужа! Наверное, поэтому и слез у нее не было. Но глаза ее в это время были похожи на глаза спасшегося старика или тех, кто шли, связанные попарно, на смерть без оружия. И почему она целовала эти останки? Ничего не понятно. Я рывком встал, надел шелом, накинул плащ. Спать в доспехах и сапогах, с пристегнутым мечом стало еще отроческой привычкой, как, впрочем, у всех наших.

Я вышел из палатки. Ольг сидел у костра. Сейчас была его чреда внутреннего охранения. Он, видимо, только сменился с поста у реки. И сидел, закутавшись в плащ.

– А ты мужаешь, – улыбнулся я, опускаясь рядом с ним на бревно.

– Почему ты говоришь так, словно я – отрок? – вскинул на меня глаза Ольг.

– Мне понравилась сегодня твердость твоего взгляда и голоса. Глядишь, и за меч возьмешься, чтобы защитить христиан…

– А-а-а, вот ты к чему… Я защищал не христиан, а истину, – вновь опустил голову Ольг.

– Пойми, брат, – я обнял его за плечо, – мы должны быть очень осторожны. Мы здесь не просто ратники!.. Вспомни, сколько наши отцы и деды воевали с готфами. Сколько росичей погибло! И сейчас, когда установился мир и наши народы обменялись дружинами, мы – не Алекса, Ольг, Горемысл, Волгус, Радослав, Ратислав или еще кто-то из наших. Мы здесь – мир и союзничество между готфами и славянами. И нужно быть очень внимательными, чтобы со своими законами не влезть в законы готфов. Ты только представь, если по нашей вине снова вспыхнет война между нами. У нас войн итак хватает. И дикие лесные племена – с заката солнца, и северные дикари, и с Понта – римляне… И унгры, и всякие кочевники, и… Тебе не надо перечислять… А так наша маленькая дружина миром и своей службой Унгериху сдерживает целый народ, да еще их союзников, только и мечтающих пограбить славянские земли.

– Да… – Ольг удивленно смотрел на меня, – я как-то и не думал об этом.

Я оглянулся: нет ли кого лишнего рядом, и продолжал почти шепотом:

– Ольг, как воин ты молод. Но есть нечто, в чем ты разбираешься лучше меня. Растолкуй ты мне, почему эти христиане чуть ли не с радостью шли сегодня на смерть? Как будто шли на давно решенную в их пользу победную битву! Почему королева-вдова целовала останки убийц ее мужа? Ведь это ни жалостью, ни благородством не объяснишь…

– Мне трудно ответить тебе… Я знаю только то, о чем говорят в окружении королевы.

– И о чем же?..

– Возможно, это только женские домысли, пересуды… А твое любопытство – не мужская черта, – он поднял на меня свои большие голубые глаза. В них опять, отражая всполохи костра, зажглась уже знакомая мне твердость.

– Так-то ты разговариваешь со своим князем? – полушутливо-полурассерженно повысил я голос.

– Но ты же сам в начале разговора назвал меня братом! – не отрываясь, смотрел на меня Ольг.

– Ладно, – я опять положил ему руку на плечо, – понимаешь, не лезть со своими законами к готфам – это одно. И это одно не воспрещает другое: знать их законы, знать их жизнь, до подробностей. Хотя бы для того, чтобы по незнанию не влезть в их закон. Что-то плетет против нас Гердерих. Ты видел его взгляд сегодня?

– Конечно. Уж лучше б на поединок вызвал.

– Вот этого тоже нельзя допускать. Он – самый приближенный к конунгу, то есть к королю… Ну, что ты ответишь на мои вопросы?

– Хорошо. Слушай… Я попробую. Многие говорят, что бывший король был отравлен. Знает это и королева-вдова. Говорят, что сделал это Гердерих, чтобы поставить на престол старшего брата – младшего – Унгериха, да и самому при этом поживиться. Жена Гердериха – большая мастерица на всякие зелья. Этому ремеслу ее научил старик, который жил еще при матери Герды, – так ее называют здесь, хотя слышали, как старик назвал ее по-другому. Я сбивчиво говорю? – Ольг посмотрел на меня, действительно, как на старшего брата.

– Нет, продолжай, – кивнул я.

– Старик никуда не выходит из замка Гердериха. Мы там завтра будем впервые. И королева-вдова очень тяготится тем, что ей придется сидеть за одним столом с убийцами ее мужа.

– Но это не доказано. Христиане – тоже возможные убийцы…

– Вот чтобы разубедить тебя в этом, мне придется теперь ответить на первый твой вопрос. Христиане не могут быть убийцами, потому что один из их главных законов гласит: Не убий! Так повелел Бог и Господь Иисус Христос. Его распяли, но Он и на Кресте молился за своих убийц и просил простить им.

– Нет, погоди-погоди. А как же враги, которые нападают на твою землю, убивают сородичей, грабят твое добро? Что-то я не понял… Их что, тоже нельзя убивать? И потом, если Он – Бог, то как мог позволить распять Себя и Кому молился за распинателей? – встряхнул я головой.