Надя Де Анджелис - Чувство капучино Страница 12

От голода я даже смеяться не могу.

Хозяин приносит деревянный круг с закусками, и в тот же самый момент у Бруно звонит мобильный телефон: это мамма хочет узнать, что у нас на ужин. Бросив жадный взгляд на еду, он убегает на улицу – здесь слишком шумно. Обстановка у барной стойки накаляется. Я не могу понять ни слова, так как мужчины орут друг на друга на диалекте, но мне снова делается очень страшно. Потому что я наконец отчетливо вижу: они не хромые и не на палки опираются, а на ружья. Наверняка заряженные. Мне очень хочется сползти под стол, но тут возвращается Бруно.

– Немедленно уходим, только аккуратно. Они вооружены. Сейчас будет стрельба.

Бруно ничего не понимает. О чем я говорю? Сейчас же принесут мясо! И он набивает рот оливками.

– Ты что, не видишь, что у них ружья?

– Это потому, что сегодня среда. Охота разрешена по средам и воскресеньям. В чем проблема?

– Тот, который повыше, разъярен и себя не контролирует! Слышишь, как он орет?

Бруно навостряет ухо.

– Лук… – переводит он услышанное на итальянский. – Чеснок… Розмарин…

В этот момент раздается шипение. Хозяин тащит огромную сковородку, на которой стреляют жиром жареные колбаски, стейк говяжий, стейк свиной, кусочки кролика, отбивная куриная грудка, пахучий кабан, тушеная коза и непонятное жестковатое мясо, которое не удается идентифицировать (конина или ослятина, считает Бруно). Я все-таки не могу успокоиться, хотя охотники уже убрались прочь.

– Так они не ссорились?

– М-м-м-м, – отрицательно мычит Бруно.

– И этот высокий не грозился застрелить того низенького?

– М-м-м-м… – Прожевав, он объясняет: – Горные жители всегда разговаривают громче, чем равнинные, – расстояния большие, привыкли перекрикиваться. А обсуждали они томатный соус, один его всегда готовит с вином, а другой с граппой и бальзамическим уксусом. Никто не ссорился, просто обменивались рецептами.

Мы очень стараемся, но все же не можем прикончить эту гору жареного мяса, рассчитанную на одного человека. Остальное нам заворачивают с собой и приносят десерт, который мы не заказывали: четыре рюмки, а в них – панакота, тирамису, крем-брюле и ванильное мороженое, политое горячим шоколадом. Просто так, бесплатно.

В завершение этого прекрасного ужина я заказываю дижестив – горькую настойку. Ее пьют для того, чтобы вся эта огромная масса еды побыстрее переварилась. Но какой конкретно дижестив я хочу?

– А какой самый лучший?

– «Фернет-Бранка», естественно, – говорит хозяин ресторана. – Все эти новомодные монастырские микстуры ему и в подметки не годятся. Только он синьоре не понравится. Даже нечего и пробовать.

Но я настаиваю, и мне наливают узкую рюмку густой жидкости болотного цвета. Наверняка это как-то связано с ведьмами – ведь не случайно в русском языке слова «зелье» и «зеленый» однокоренные! Запах странный, но не неприятный. Что-то он мне напоминает… «Капли датского короля!» Было такое лекарство от кашля в моем детстве. Я храбро глотаю, и глаза мои лезут на лоб. Это и есть лекарство – горькое, тошнотворное, мятно-анисово-отвратительное! Почему же «Фернет-Бранка» – самый лучший дижестив? Потому что теперь у меня в животе ужин переварится – м-м-м! – хозяин целует кончики собственных пальцев – на ура.

На следующий день мы с Бруно в бар не идем, потому что с самого утра уезжаем в Санремо. Сначала – интернет-кафе. Я уже месяц живу без Интернета, с ума сойти! Мне хочется возобновить человеческие контакты – почитать новости, написать письма. Законопослушный Бруно спрашивает у бармена-распорядителя, можно ли использовать флешку. Тот в затруднении и отвечает так: «Зайдите, пожалуйста, во вторник с пяти до восьми. В это время тут бывает наш системный администратор, только он знает, какие программы можно использовать, а какие нет».

Я внутренне испепеляю бармена, а заодно с ним и Бруно за его глупую вежливость. Еще сильнее меня раздражает тот факт, что мне никто ничего не написал. Конечно, я всех предупредила, что Интернета нет и не предвидится, но попробовать-то можно было?! Пока я пытаюсь побороть итальянскую клавиатуру (где, черт возьми, тут знак «собака»?!), мой муж куда-то исчезает и появляется только через полчаса, когда я уже начинаю беспокоиться. Расстроенный. Что случилось?

Он хотел порадовать меня мороженым. Купил себе клубничное и шоколадное, а мне – вишневое и фисташковое. Оба рожка сверху были украшены взбитыми сливками. Но бармен-распорядитель, черт бы его побрал, не пустил его с мороженым! Пришлось ему сесть на уличную лавку и с горя съесть все четыре шарика и две вафли.

Покончив с Интернетом, я чувствую острую потребность пробежаться по магазинам. В них я тоже не была месяц, если не считать триальдского сельпо «У мазагин».

Больше всего в Санремо цветочных. Улица заставлена букетами и горшками: тут есть амариллисы, розы всех возможных цветов, включая черный и синий, пальмы, пять видов тюльпанов, одурительно пахнущие лилии – крупные белые и маленькие оранжевые, и красно-листные пуансеттии, и смешные маленькие кактусы, и «живые камни» – литопсы, и черенки фруктовых деревьев, ножки у которых обмотаны пластиком, и пышные заросли папоротников, и лимонное дерево с толстенькими лимончиками, и герань для балкона и, наконец, ветки хлопка с коробочками, из которых лезет грязноватая вата.

Купить ли мне самой себе цветы? Учитывая, что Бруно никогда мне их не дарит?

О да! За три евро я покупаю довольно пышный яркий букетик из фрезий, календул и гортензий. А потом мое внимание привлекает писчебумажный магазин. Раз уж нет Интернета, то мне для эффективного планирования совершенно необходимо обзавестись красивыми блокнотиками, ручками и липкими бумажками. Судя по всему, магазин принадлежит одной семье, все члены которой очень медлительны и неторопливы. Цен на товарах нет, поэтому с каждым карандашом и ластиком приходится ходить к продавцу, жгучему брюнету лет двадцати. А он постоянно отвлекается: то телефон звонит, то мама зовет его из подсобки, то сестра просит завязать бантик на подарочной упаковке – она сама не умеет. И с каждым покупателем продавец вступает в долгую беседу. Время на голодный желудок тянется бесконечно. Когда дело доходит до меня, я уже готова взорваться. Но прекрасный юноша, видя ходячую бомбу, дарит мне календарик с котятами, и мое сердце смягчается.

Бруно терпеливо ждет снаружи, и мы отправляемся на прогулку по набережной Императрицы. Холодное море покорно шелестит – никому-то оно не нужно в такую погоду. Нарядные старички гуляют под ручку. Дети с визгами вертятся на лошадках. И карусель-то у них малюсенькая, и горки словно игрушечные, то ли дело сейчас в Москве! Там рядом с моим домом – самые настоящие горки, крутые и ледяные! Эх, приехала бы сейчас ко мне подруга Колено, выпили бы мы с ней немного вермута, достали бы с антресолей санки и отправились на горки распугивать детей. Те бы, конечно, испугались двух нетрезвых теток, одна из которых (я) гипертрофированно большая, а другая (Колено) – гипертрофированно маленькая, и мы накатались бы в свое удовольствие, а потом вернулись бы, мокрые и краснощекие, домой и допили бы вермут, и забили бы косяк!

В Москве проживает девять или двенадцать миллионов человек. Причем никакой разницы нет, девять или двенадцать: три миллиона туда-сюда – роли не играет. В Москве движение, движуха (так говорит молодежь), движняк (так говорят наркоманы). Торопись, а то опоздаешь. Не успеешь занять место – кто-то другой его займет. Выпьет твою водку, захапает твой проект, заработает твои деньги, купит на них твою квартиру, съездит вместо тебя на Мальдивы, родит твоего ребенка, и в конце концов вместо тебя умрет, завладев твоим местом на Новоебеневском кладбище. А ты так и будешь стоять как столб, разинув рот, пока жизнь проходит мимо. Так я себя чувствовала в Москве. Невозможно было остановиться.

А что тут? Ходим – чинная парочка, гусь да гагарочка – взад-вперед по набережной, как купцы в пьесах Островского. Хоть набережная и названа в честь нашей российской императрицы Марии Александровны, но я тут чужая и никогда не буду своей – не говорю на их языке, не умею радоваться простым вещам: солнцу, морю, мороженому. Мне нужны достижения, скорость, успех – а тут все такое… вялое. На глаза мои наворачиваются слезы.

Бруно видит, что я какая-то не такая, и прерывает мою грусть-печаль важным вопросом: где будем обедать?

– Рано, – отвечаю я ему мрачно, вся в думах о Москве. Ну кто ходит обедать в час? Еще утренний кофе не допит.

Муж не спорит, но покупает себе кусок пиццы навынос. Пахнет восхитительно, и Бруно ее нахваливает, чавкает с аппетитом, а я смотрю ему в рот. Точнее, стараюсь не смотреть. Теперь я уже точно, железно, неостановимо хочу есть. Но гордость не позволяет в этом признаться. Для приличия надо выдержать паузу. Идем гулять дальше, и наконец я не выдерживаю – заявляю Бруно, что наконец-то проголодалась.