Юлия Качалкина - Источник солнца (сборник) Страница 12

Нельзя сказать, чтобы все они пропали даром: «хоть что-нибудь» Валя периодически читал. Урсулу Ле Гуинн. Или Мэри Стюарт. Не шотландскую мятежницу, не подумайте. Последним пристрастием были супруги Дяченко с их бесконечными драконами и девицами, этих драконов всем прочим предпочитающими. Валя ввязывался в очередную многотомную толкотню с покорностью наркомана. Раза два-три удавалось изловить его и подсунуть приоткрывшемуся сознанию порцию классики, но, прожевав по инерции Тургенева или Фейхтвангера, Валя с завидным постоянством возвращался к отрубям литературы, от которых пучило мозги, но которые никак не способствовали увеличению в них количества извилин. Валя любил второсортную фантастику, как любят найденную сломанную погремушку: нашел сам, поэтому она мне дороже всех купленных без моего ведома. Любил из упорства, из духа противостояния, возможно, желая и в этом отстоять свою независимость от мнений окружающих. А в том, что цель у него была именно такая, и всегда и во всем – одна и та же, сомневаться, думаю, не приходится.

Валя читал дрянь назло и этим, как ни парадоксально звучит, был больше всего похож на отца.

И вот сейчас, совсем по-евграфовски сложив руки, он сидел и жадно смотрел, как ему в тарелку из большой эмалированной кастрюли накладывают дымящуюся кашу. Артем привычно следил за братом взглядом.

– А сыр у нас есть? – Валя принял из маминых рук тарелку и, обжигая пальцы, поставил ее перед собой.

– Нет. Вчера доели. Надо в магазин сходить.

– А почему позавчера не сказали, что сыр кончается? Почему мне вчера не сказали, что его почти уже нет? Я бы мог купить по дороге. Вечно никто ничего не знает!

– А ты бы посмотрел и купил. Сам его и съел. – Артем спокойно, без малейшего желания уколоть брата, пустил ответную реплику.

Валя ничуть не возмутился сказанному:

– А ты его не ел, да?

– Ел. И покупал тоже.

На этом словопрения прекратились, и Настя, глубоко вздохнув (при этом она славно поджимала свои полные красивые губки), положила себе каши и села. Начали сосредоточенно есть. Саше было как-то неловко: она все время пересаживалась на своем стуле, перекладывала ложку, пробовала смотреть в потолок, но там не оказалось ничего интересного, болтала под столом ногами… и все ей хотелось, чтобы кто-нибудь из этих взрослых людей заговорил. Не важно о чем – о теме она не думала абсолютно. Просто, чтобы кто-то из них прекратил тишину, тяжести которой они, словно сговорившись, не замечали. Минута за минутой Саше становилось страшнее и страшнее, и она молила Бога, чтобы каша в ее тарелке не скоро кончилась. Потому что, стоило ей быть съеденной, как наступила бы пауза, совершенно невыносимая. Саша, испытывая здоровый подростковый голод, ела вдвое медленнее обычного. Чем и заслужила не замедлившее последовать Настино замечание.

– Ну что ты там мусолишь? Ешь нормально. Бутерброд тебе сделать?

«Пусть не влезу в новые джинсы, купленные к сентябрю, а бутерброд съем», – подумала Саша и энергично кивнула головой в знак согласия. Хоть какой-то контакт. Хоть говорить начали.

– Валь, колбасы хочешь?

– На безрыбье и колбаса – сыр, – сострил Валя и потянулся загорелой рукой к кружочку докторской.

– А бабушка говорит, что «Докторская», потому что ее доктора едят!

– А хлеб «бородинский», потому что он с бородой, да, Саш? – Валя слегка повел ухом.

Саша чуть-чуть улыбнулась. Но одна она и больше никто.

– Саш, а ты фломастеры с собой привезла?

– Да, две упаковки, – Сашка оживилась, – а мы что, будем рисовать?

– А хочешь?

– Да. – Глаза девочки засветились от предвкушаемой радости.

– Они наконец-то нашли друг друга, – констатировал Валя и, взяв чашку кофе с неизменными сливками, встал из-за стола. Кофе он любил пить на балконе. – Спасибо. Я пошел.

– На здоровье. На здоровье, – отозвалась Настя, по-прежнему погруженная в какие-то свои думы.

В дверях Валя столкнулся с Евграфом Соломоновичем, который, подумав, решил посетить кухню и напиться зеленого чая со сливками. Он думал, что все уже позавтракали, и никак не ожидал увидеть в сборе всю честную компанию.

– Доброе утро, пап, – с привычной иронией в голосе обронил Валя, пропуская отца вперед. – На завтрак была овсянка.

Сострив в очередной раз, он быстро скрылся из поля зрения Евграфа Соломоновича, а Настя, инстинктивно почувствовав близость ссоры, встрепенулась и предложила мужу яичницу. Евграф Соломонович посмотрел не на нее, а куда-то в ее направлении – взглядом совершенно рассеянным – и отказался. Сашка, не спускавшая глаз с дяди, стала есть не в два, в три раза медленнее. Ей почему-то казалось, что именно с ней первой он сейчас и заговорит. Спасение было в широкой чашке какао – в нее можно было уйти по самые глаза и пить долго. Долго-долго. Сашка вся отдалась этому нехитрому занятию, а Артем, знавший наперед причину подобного поведения сестры, засмеялся в голос и потряс головой.

– Что-то смешное? А?

Евграф Соломонович сел на свое место кухонного диванчика, смиренно и несколько неестественно сложив руки на коленях. Как маленький мальчик. Он переводил взгляд с Артема на Сашку и обратно. И столько подкупающей наивности было в нем!.. На Артема снова нашло. Настя повернулась – она мыла посуду в раковине – и в свою очередь посмотрела на Евграфа Соломоновича и детей. В глаза ей бросилась чудная поза первого, и эта поза сразу все объяснила: и отсутствие мужа за завтраком, и беспричинное веселье сына. Видимо, Евграф начал писать. Снова, после почти годового простоя. В лихорадочные дни подобных писаний Евграф Соломонович становился неадекватен, и настроение его менялось со страшной скоростью…

– Грань, тебе чаю налить? – Голос у Насти выдал нетерпение. Евграф Соломонович непонимающе воззрился на нее. – Ну, давай быстрее: налить?

– Да, зеленого. Место для сливок оставь, пожалуйста. – Евграф Соломонович снова обратился к сидящим с ним за столом.

Саша уже начала облизывать пустую чашку изнутри, упорно не желая отнять ее от лица. Артем ел бутерброд с плавленным сыром, некрасиво набивая рот огромными кусками и совсем не думая, что кому-то это может показаться некрасивым. А Евграфу Соломоновичу всегда казалось. И вот теперь – тоже. Он все думал: как это Артем не понимает, как ему самому от этой некрасивости не странно? Не странно. Настя протянула Евграфу Соломоновичу чашку забеленного зеленого чая и вышла из кухни, еле слышно напевая что-то.

– Над чем же вы все-таки смеялись, а?

– Козырно ты, пап, чай пьешь!.. – Артем одним глотком прикончил свой кофе, потер руками и собрался вставать из-за стола.

– Козырно что? Что это за слово такое?

– Козырно. А ты никогда не слышал?

– Неужели… нет, ну неужели нельзя выражаться как-нибудь иначе?

– Да ладно, пап… – Артем все-таки встал и, попрыгав, чтобы отодвинуть стул, пошел искать брата.

Саша заторопилась вслед за ним.

– Саш, а ты мне – что ты мне хорошего скажешь?

Мгновение девочка выглядела озадаченной, но вдруг все ее личико просияло, и она весело ответила:

– Нестор Раков снова женился, и Валя с Темой сейчас пойдут смотреть на его третью жену!

Саша даже предположить себе не могла, как глубок и длителен будет эффект от сказанного ею. Евграф Соломонович вдруг почувствовал в племяннице ненормальность. Какой Нестор Раков? Какую жену? Что за матримониальные отношения разворачиваются под его носом? Он хотел было спросить обо всем этом, но Саши уже и след простыл. Так Евграф Соломонович остался сидеть совсем один с полной чашкой нетронутого чая. И чая ему почему-то не хотелось. И радость – а ведь это была радость, то чувство, с которым он пришел на кухню, – тоже несколько посерела. Он сидел и смотрел на геометрически правильные линии скатерти: вот один ромб переходит в другой, вот второй переходит в третий… и так до бесконечности материи, ограниченной в каждом конкретном случае площадью обеденного стола. И чего же это все так придумано, что обо всем сидишь и мыслишь?

Евграф Соломонович потряс головой. Он не знал, а может быть, и знал, только не хотел верить, что никто и никогда просто так про Нестора Ракова не рассказывает. И про домового, который, случается, заводится в темноте под кроватью и утаскивает туда неприбранные носки, пугая топотком босых лохматых ног по ночам. И про красную руку, которая ровно в полночь вылезает из ковра над кроватью и собирается тебя задушить. Про это не говорят тому, кто не готов бояться вместе с тобой. Или тому, кто бояться готов слишком.

И Евграф Соломонович был не готов во всех смыслах. И он чувствовал себя не готовым.

Отодвинув в сторону чашку, точно она и вправду ему мешала, Евграф Соломонович покинул ненавистную теперь кухню и пошел на поиски семьи. Все, как оказалось, стеклись в гостиную: в одном углу на ковре среди кучи утренних самолетиков – молодежь с какими-то альбомами в руках, а у окна в кресле – с ногами Настя. И с книжкой. Что же она читает? Евграфу Соломоновичу сильно захотелось, чтобы все ему сразу кинулись показывать и рассказывать, что делает каждый. Чтобы он вдруг стал всем нужен для продолжения всех этих интересных занятий. Чтобы и его позвали играть. Но никто не позвал. Настя машинально перевернула страницу.