Алексей Сухих - Жизнь ни за что. Книга первая Страница 12

А утром был понедельник и на школьной линейке директор объявил, что восьмые, девятые и десятые классы направляются в колхозы на уборку картофеля и выполнения прочих работ, с которыми могут справиться руки и головы его учеников. Всем было приказано разойтись по домам и явиться через три часа собранными и одетыми для длительного нахождения вдали от дома. Когда Лёнька с Санькой Ширяевым снова появились у школы, её окружала толпа разнокалиберной молодой поросли готовой к труду и обороне. Весь их класс стоял кружком в центре которого Юрий Коротков наяривал на аккордеоне мелодию только что проникшей в ихние дали песни «Сиреневый туман». «….над нами проплывает, над тамбуром горит вечерняя звезда. Кондуктор не спешит, кондуктор понимает, что с девушкою я прощаюсь навсегда…» Маринка! Ах, Маринка! Только и сказал Лёнька, когда она подхватила его под руку и затолкнула в круг, став рядом. И мелодия и слова щемили душу десятиклассников. Маринка прижимала Лёнькину руку, а его щемило сорванное свидание на сеансе через неделю и то, что случится ли оно в другой раз, через месяц. «А может навсегда, ты друга потеряешь, ещё один звонок и поезд отойдёт…» Телефонами население обеспечено не было, и в Лёнькином случае была полная реальность разрыва связи с Людмилой.

В сельхозработах на выезде класс вкалывал четвёртый раз, и ничего нового не было. Разве что все уже были взрослыми и могли сделать побольше, чем малышня. Стояли на постое по крестьянским домам по пять – семь человек, там и кормились за счёт колхоза. Меню определяла хозяйка. По вечерам развлекались под Юркин аккордеон. Жизнь в деревне выправлялась понемногу после войны. И если четыре года назад в домах горели только керосиновые лампы, то сейчас в этом селе было электричество в домах и электромоторы на току, на мельнице… Лёнька, окрепший на стройке, ворочал за двоих не уставая и сочинял стихи о прекрасной даме, получившей в его мечтах реальность. «О, витязь, то была Людмила!» Красная розочка стояла у него в глазах, и затемнить её не могла ни одна, окружавшая его на полевых работах, девчонка. Даже красивая Маринка, которая всегда увлекала его танцевать на лужайке под музыку Юркиного аккордеона по вечерам. Через четыре недели ученики вернулись за парты. И в первое же воскресенье по возвращению Леонид сидел в кинозале и ждал. И девушки появились, заулыбались, увидев его. Людмила помахала приветливо ручкой, и через минуту он уже обменивался с ней новостями. Она также была на картошке и, похоже, на Лёнькино несходство с капитаном Бладом давно позабыла. Сказочный капитан Блад мелькнул и исчез. На экран врывалась жизнь трогательным индийским бродягой Раджем Капуром, солдатом Иваном Бровкиным, «Разными судьбами».

Она жила и училась в другом районе и шла на год моложе и потому Леонид, бывая там редко, не встречал её. Но кино, как великий волшебник, познакомило и соединило их. И юные нетронутые сердца откликнулись на взаимный призыв и загорелись. И поседевший Леонид Иванович помнил все часы проведённые вместе с Людмилой. Она не была красавицей, но была такой милой приветливой симпатюшкой, что невольно хотелось улыбнуться ей и сказать ласковые и приятные слова. Даже музыкальный наставник братвы, группирующейся в клубных музыкальных кружках, встретив Лёньку с ней на бульваре, сказал ему потом:

У тебя очень приятная девушка. Взгляд ласковый, а глаза, что небо ранним майским утром.

Музыкальный наставник пустых слов не говорил. Был он уроженец солнечной Краснодарской губернии и до войны жил в г. Краснодаре, где у его родителей был собственный домик и садик при нём. И молодой музыкант жил не тужил, и имя носил музыкальное – Оскар. Пришла война. Из музыкантов сколотили творческие бригады для выступления в частях на передовой и поддержания боевого духа у бойцов Война дело серьёзное. На войне жизнь очень часто и копейки не стоит. Оскар Яковлевич с винтовкой наперевес в атаки не ходил, и пули не тронули его. Но кроме сохранения жизни война ему ничего хорошего не принесла. Когда наши войска в 1942 году стремительно отступали, оставляя боевую технику, города и посёлки, и всю территорию северного Кавказа, Дона и нижней Волги, то отцы – командиры не думали о судьбе музыкантов, брошенных, как и население в оставленных территориях на произвол немецких войск. Немцы к попавшим к ним музыкантам из фронтового ансамбля отнеслись лойяльно. «Большевикам играли? Теперь нам играйте. Не будем же мы для ресторана из Берлина музыкантов вызывать!?» И сидел советский музыкант Оскар за пианино в офицерском ресторане в Краснодаре и играл вместе с коллегами танго, фокстроты, Мурку и Марусеньку для немецких офицеров, танцующих с советскими девушками. Война для всех война. Что для немцев, что для русских. Что для захваченных в плен музыкантов, что для девушек в оккупированных районах. Всем хотелось жить и не думать о мгновенной смерти. А когда пришла пора драпать немцам, тем было уже не до фокстротов. И встречали музыканты советские войска с непонятной смесью радости и грусти. Грустить было от чего. «Немцам играли! Значит, сотрудничали с оккупантами. Значит предатели». Недолгое разбирательство и скорый суд – десять лет лагерей на искупление своей вины перед Родиной.

Воевавшей Родине был нужен лес, много леса. Оскар вместе с другими «изменниками» попал на лесоповал в лесной район европейской части СССР. Т.е. совсем недалеко от Москвы по географическим российским меркам. Как человека грамотного, его определили маркером: он замерял обработанные брёвна, распределял по «калибру», качеству, фактуре, определял объём и как сам говорил, что мог бы работать на нормальном лесном предприятии квалифицированным инженером. Но он был музыкант. Срок ему дали в 1944 году и, отбыв все десять лет в одном лагере, он был определён в Лёнькин городок на поселение под гласный надзор милиции ещё на три года. И как музыкант оказался необычайно востребованным. Был ангажирован нарасхват. И работал днём в трёх или четырёх детских садиках, а по вечерам в доме культуры, где сопровождал выступления самодеятельных артистов на пианино, играл в оркестре. Был он скромен, бесконфликтен, денег в полном сборе зарабатывал больше, чем машинисты локомотивов. И в свои сорок пять лет он был самым завидным женихом для оставшихся после войны одиноких женщин, мечтавших ещё найти своё счастье. Но он не хотел никакого семейного северного счастья и грустил о своём юге, своём Краснодаре, где его никто не ждал, а домик умерших родителей советская власть приватизировала в свою пользу и давно уже в нём жили чужие люди. Деньги он почти не тратил и вскоре накопил достаточно, чтобы нанять адвоката. И ввязался в бесконечную тяжбу с государством за возвращение своего домика с садиком. О своей лагерной жизни Оскар практически не распространялся. Власть не хотела, чтобы правда разносилась освобождёнными зеками в народ, и брала с них подписку о неразглашении фактов и правил жизни за колючей проволокой. Бывшим зекам, не соблюдавшим подписку, грозила уголовная ответственность с немалым сроком. Но всё же, когда обида на несправедливость накатывала дегтярной чернью на сознание, он чуток открывался находящемуся с ним собеседнику. Чаще всего это были «музыкальные пацаны» из кружков ДК, которые уже в своём кругу передавали эти истории. Так Лёнька узнал, что из лагеря регулярно пытались бежать. Но обычно бегуны далеко не уходили. Их догоняли, убивали, и трупы вывешивали на воротах на несколько дней для устрашения. И только об одном побеге Оскар не знал конца. Ушла группа боевых офицеров в 60 человек. Их отряд, как обычно, повели на рубку в делянки. Всё было подготовлено у них. Они напали на автоматчиков, охранявших колонну, перебили их и ушли с захваченным оружием. Куда ушли, и что было с ними, лагерники никогда не узнали.

Оскар так и не уехал в Краснодар. С возвратом дома, несмотря на немалые деньги, выплаченные адвокату, ничего не получилось. И он жил одиноко в арендуемой комнате в десять метров, отдавая малым детям в садиках и соприкасающимся с ним взрослым, тепло своего доброго сердца. Он провожал Леонида при его первом отъезде в Ленинград, и Леонид всегда навещал его, когда возвращался на побывку. В одно из возвращений он узнал, что Оскара не стало.

А Людмилка?! В ней воплотились все рыцарские мечты Лёньки о прекрасной даме. И любовь его была рыцарская, любовь поклонения. «Порой слуга, порою милый и вечно раб!» – слагал стихи о своей прекрасной даме Александр Блок. И это были Леонид и Людмила. Он не осмеливался говорить ей про любовь словами и только преклонялся. Приносил ей последние осенние цветы и робко прикасался губами к её пальчикам. Они бродили допоздна долгими субботними вечерами по тенистым, а чуть позже по заиндевелым улочкам. Или сидели на лавочках, или на, выходящих на улицы, крылечках. И им было так мило быть вместе, что терялось чувство времени. А потом, напуганные приливом нежелания расставаться, отталкивали себя от себя и разбегались, считая минуты до следующей встречи. А по воскресеньям смотрели кино. Они тянулись друг к другу и отталкивались. Несмотря на своё рыцарство, Леонид был строптив и неоднозначен. А Людмила вырастала в настоящую женщину и оба они становились личностями, не желающими растворять своё я без остатка. Иногда она пропускала назначенные встречи. Телефона не было, вход к ней в дом он не имел. Просто, УФ! Но если не удавалась суббота, был киносеанс в воскресенье. И её голубые глаза улыбались ему и он, рыцарь, склонялся к её пальчикам.