Алексей Олексюк - А76 (сборник) Страница 12

– Подкрепиться не желаете, молодые люди? – спросил дед Костей.

– Нет, мы не голодны, – ответил Грис за двоих.

– Рассказывайте! Небось, с утра не жрамши?

– Мы гамбургеры в дороге поели, – пояснил Андрюха.

Но старик был непреклонен:

– Знаю я эти гамбургеры! Баловство одно. Садитесь, похлебайте горяченького.

Он сделал какие-то таинственные пассы руками и на круглом столике сами собой возникли тарелки с дымящимся супом, нарезанный аккуратными ломтями хлеб, зелёный лучок…

– Может, чуток водочки? – спросил дед Костей, когда ребята утолили первый голод.

– Не-е-е, не надо, – дружно замотали они головами над полупустыми тарелками.

– А винца? Нужно помянуть деда.

Не дожидаясь ответа, старик полез в шкаф, достал оттуда початую уже бутыль вина и бокалы.

– Вино хорошее, испанское, – пояснил он, наполняя бокалы. – Покойнику кто-то из знакомых прислал оттуда… Ты ведь знаешь, что твой дед воевал в Испании?

– Мне отец говорил.

– А разве в Испании была война? – встрял в разговор Грис.

– Вот те на! – дед Костей чуть не пролил вино. – Что же вы, историю совсем не учите?

– «Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь», – умиротворённо продекламировал Андрюха себе под нос.

– Просто нам с «историчкой» не повезло, – заметил на это Грис. – Сначала поставили какую-то пенсионерку, которая постоянно всё забывала и путала, прыгала с Ледового побоища на Ледовый поход. А потом заменили её девчонкой, только что окончившей пединститут, которая все уроки сидела, уткнувшись в сотовый: уж, не знаю – играла или переписывалась с кем-то…

– И никто не возмутился? – возмущённо вопросил дед Костей.

– Честно говоря, нас всё устраивало. Пока на горизонте не замаячили выпускные экзамены. Тут уж мы забеспокоились, забегали. А кому хочется портить аттестат из-за какой-то дуры. Но директор нам прямо сказала: «Где я вам возьму другого историка? Сейчас никто в школе работать не хочет. Мне легче всех вас выгнать, чем одного учителя».

– Не в учителях дело, – решительно возразил Андрюха. – У нас, например, нормальная «историчка» была: преподавала всё как положено. Но о войне в Испании даже полусловом не обмолвилась. Потому что этого нет в школьной программе.

– Хорошо, – Грис демонстративно откинулся на спинку стула. – Тогда объясните мне, неучу, популярно: кто там с кем воевал и ради чего?

– Это была гражданская война, – сказал Андрюха. – Законное правительство воевало с мятежниками.

– С фашистами, – уточнил дед Костей.

– Да, с местными фашистами, которые подняли мятеж.

– А наши что там делали?

– То есть? – не понял Андрюха.

– Наши зачем полезли в чужую драку?

– Они воевали с фашистами! – вновь возвысил голос дед Костей.

– Ну и что? – отмахнулся Грис. – У них – фашисты, у нас – коммунисты… У каждого свой геморрой…

– Да как можно сравнивать! – дед Костей аж соскочил со стула.

– Я не стал бы вмешиваться.

– А если завтра твоих соседей придут убивать, ты тоже не станешь вмешиваться? – спросил Андрюха.

– Но ведь никто ни на кого не нападал. Вы сами сказали, что война гражданская. А когда в семье ссорятся, соседям лучше не вмешиваться.

– Когда ссорятся, но не когда убивают!

– И что ты предлагаешь? Встать на сторону одного из супругов и совместно прикончить другого?

– Если муж пришёл домой пьяный и кидается с ножом на жену и детей, его нужно обезоружить, связать и сдать в милицию. Потому что это уже не муж, а бандит.

– Ребята, – видя, как обстановка стремительно приближается к боевой, дед Костей поспешил изменить тему разговора, – давайте всё-таки выпьем… на помин души Пал Ваныча.

И когда бокалы уже опустели, добавил:

– Пусть земля ему будет пухом.

– Вы хорошо знали моего дедушку? – неожиданно спросил Андрюха. – Каким он был?

– Да разве человека расскажешь? Это писателем нужно быть. И то – не всяким… Мы с ним познакомились уже здесь, раньше как-то не сводила судьба… Кстати, у меня кое-что есть для тебя.

Дед Костей вынул из шкафа и протянул Андрюхе пухлую пачку каких-то бумаг, стянутых крест-накрест крепкой бечёвкой. В пачке оказались различные документы, куча каких-то справок, письма, несколько пожелтевших, аккуратно подклеенных на сгибах фотографий и толстая тетрадь в коричневой обложке, исписанная плотным убористым почерком. Письма и документы Андрюха сразу же отложил в сторону: первые, потому что не чувствовал за собой права читать их, пусть даже и после смерти получателя, а вторые, поскольку они его не интересовали. Дальше шли фотографии. На большом, сложенном вчетверо, снимке была запечатлена группа каких-то мужчин в военной форме, но за давностью лет лица практически стёрлись, превратившись в расплывчатые пятна. Другие карточки сохранились лучше, однако Андрюха понятия не имел кто, когда и где на них сфотографирован. Только один снимок привлёк его внимание: в кадре молодые улыбающиеся парни играли в футбол, один из игроков делал навесную передачу, а другой пытался в прыжке дотянуться до высоко взлетевшего мяча и головой переправить его в ворота.

Наконец Андрюха открыл толстую тетрадь в коричневом переплёте. «Моим детям и внукам», – прочёл он наивное посвящение на первой странице. Надпись была крупной и чёткой, линии проведены с приметным нажимом – начертавшая их рука не дрожала.

На обороте страницы тем же уверенным почерком шло нечто вроде предисловия:

«Зачем люди пишут воспоминания? Прежде всего, ими движет желание «заговорить» время, сохранить то, что им дорого. Когда живёшь так долго, как я, начинаешь ощущать неизбежное одиночество. Хотя, неизбежно ли оно? В том, что мои ближние чужды мне, виноват всецело я сам: они не забыли обо мне, они просто никогда и не знали меня. Наши судьбы практически никак не связаны друг с другом. В молодости это не имело большого значения. Были друзья, работа, увлечения… Сейчас ничего этого нет. Мир сжимается, как шагреневая кожа. Тяжелей всего терять старых друзей. А способность (или желание) приобретать новых постепенно сходит на нет. То, что для меня живо и действенно, для других уже не имеет отношения к действительности. Люди, которых я знал, события, свидетелем которых я был, даже памятные мне места, вещи, запахи, звуки – не существуют для окружающих. Иногда я сомневаюсь даже в собственном существовании.

Мне давно уже никто не пишет. Даже по поводу пенсии, которой я столько лет добиваюсь. Мои письма уходят в пустоту. И эти воспоминания постигнет та же участь. Больше всего они похожи на послание в бутылке от потерпевшего кораблекрушение на необитаемом острове. Интересно, какова вероятность, что их когда-нибудь прочтут?»

5. Смерть после полудня

Предзакатный свет догорал на донце порожней бутылки. Дед Костей мирно дремал в кресле, укрывшись клетчатым пледом, а Грис притулился на диване, подложив под голову чучело совы. Из оврага за окном наползал слоистый серый туман. И виделась Андрюхе в этом тумане никогда не виданная им каменистая равнина, через которую протянулись длинные полосы траншей, а между этими полосами ползли зеленовато-серые тупоносые жуки, за жуками тянулись короткие хвосты прозрачной пыли, и в этих хвостах двигались махонькие кучки проворных мурашей. Всмотревшись пристальнее, Андрюха понял, что жуки – это танки, а кучки мурашей – бегущая следом пехота. То там, то тут по всей выжженной солнцем равнине стали возникать беловатые махровые кусты: мгновенно выраставшие и так же быстро, на глазах, рассыпавшиеся тусклым прахом. Один из таких кустов вырос рядом с ползущим жуком, из которого брызнуло что-то ядовито-жёлтого цвета, и тут же чёрный траурный шёлк окутал подбитую машину. Кучки мурашей, словно натолкнувшись на невидимую преграду, остановились и, немного погодя, стали медленно отступать назад – к своим траншеям. Но многие из них так и остались там, где замерли: они уже больше никуда не двигались. Жуки же ещё какое-то время ползли вперёд. Однако, белёсые кусты, выраставшие у них на пути, становились гуще, жуки всё чаще обёртывались траурной тканью и, в конце концов, тоже вынуждены были повернуть назад. Семь (ровно половина) покрытых стальным хитином насекомых осталось на ничейной земле между двумя рядами траншей. Возле одной из машин, заползшей заметно дальше остальных, чувствовалось какое-то движение, и Андрюха, всмотревшись, увидел как, скрытый от противника густым чёрным дымом, человек в комбинезоне вытащил из люка своего раненого товарища и вместе с ним укрылся в воронке, оставленной тем самым снарядом, что поджёг танк.

Они лежали на дне воронки: русский лицом вниз, сжимая в руке рукоятку пистолета, испанец – на спине, запрокинув неправдоподобно красивое смуглое лицо в высокое безоблачное небо.

– Если они видели, как мы выбирались из танка, то непременно доберутся до нас, – сказал испанец.