Анатолий Сорокин - Грешные люди. Провинциальные хроники. Книга первая Страница 12

– Матвей, не в службу, в дружбу… Про мать я кое-что нашел, помогли добрые люди, но и отца ведь здесь закрывали… Не уж никаких следов?

– Пленум скоро, – неопределенно сказал Решетников.

– И что? – насторожился Андриан.

– Услышишь! Целина! Крутой перелом!

Разгадки вскользь брошенному Решетниковым долго ждать не пришлось, долгоиграющая целинная эпопея, закрутилась в сентябре пленумом о развитии сельского хозяйства и новом, еще более массовом и энергичном укрупнении колхозов, заставив заново екнуть встревоженное сердчишко маевских трудников. Главная причина неприятия Маевки как отделения совхоза, являлось ее территориальное положение. Из восьми существующих деревенек, составляющих совхоз, две были переданы другому, нарезанному по соседству с крупной перспективу в освоении целины, четыре отделения, расположенные по периметру хозяйства и первое, как бы центральное, в самом центре, вполне успешно справлялись с задачей хозяйственного управления земельной территорией, а Маевка, оказавшаяся в непосредственной близости к первому отделению, удачно вписавшемуся в центральную усадьбу, действительно, оказывалась как бы лишней и земли ее безболезненно делились между другими. Единственным и очень важным преимуществом ее оставались два просторных каменных складских помещения, используемых для предпосевной обработки семян и зимнего хранения для большей части совхоза.

Пришел новый март, когда первый эшелон целинников из Москвы прибыл на украшенный флагами и транспарантами вокзал в Барнауле, где состоялась торжественная встреча молодых патриотов и уже, дня через четыре первая группа преобразователей Кулундинской степи оказалась в Круглово. Для совхоза по разнарядке первой волны предназначалось немногим больше двадцати добровольцев, От железнодорожной станции до совхоза добирались часа три с остановками, едва не под каждой придорожной березой: городским была любопытна пейзажная сибирская экзотика после трамвайных путей и городского асфальта, деревенским экзотами являлась сами москвичи-горожане. Это сошлись два разительно разных мира, если уж и не совсем цивилизованного с одной стороны, но достаточно познавшего цивилизации, слышавшего недавно вой бомб над своей головой, и другого, будто бы странно-неестественного и болезненно-чуждого.

На центральной усадьбе совхоза, прибывших встречали жиденьким оркестром из трех инструментов, разместили в интернате для школьников из других отделений. Разнарядка на трактора еще не поступила, но курсы начали действовать через несколько дней. Маевке вроде бы ничего не светило, исполняющий обязанности директора так и сказал, ты, мол, зачем тут толкаешься Андриан Изотович, с Маевкой вопрос разрешился окончательно, поддерживать больше некому, приходилось возвращаться не солоно хлебавши.

Дело закручивалось круто и бескомпромиссно, никакими складам никого уже не уломать, бухгалтеру Задойных позвонили из центральной бухгалтерии, потребовав срочно с отчетом, прямо сообщив, чтобы оформлялся не пенсию.

Рядом крутилась уборщица, новость мгновенно разлеталась по Маевке, и пока Андриан Изтович возвращался с замирающим сердце и словно прощался с набегающими полями, контора снова была переполнена бабами и мужиками.

Передав Воронка конюху, Андриан поднимался по знакомым каждой щербинкой ступенькам, когда его обогнал встрепанный Данилка, и заорал во всю глотку, опережая управляющего:

– Не верили! Не сурьезно! А они весны не хотят дожидаться, как мне стало известно. Целинников-москвичей захотелось посмотреть, а мне – манатки складывай, и баста без всяких рассусоливаний. Он хоть исполняющий, Сергей Трифонович, а линию держит, вонючий говнюк! Ха-ха, Изотыч, мать твою поперек, если вдоль не берут! Давай, как цыгане, всем маевским гамузом куда глаза глядят. Вон староверы, говорят, когда в России стали ненужными, до Канады добрались… Хотя мне, между прочим, Колыханов у себя на первом отделении работенку непыльную предлагает.

В голос охнули заглянувшие по дороге домой жена Андриана Изотовича Таисия, заведующая родильным отделением фермы, и ее бессменная помощница Варвара Брыкина, в отношении которой предсказания наблюдательных старух все же сбылось минувшей осенней, работая на прицепе у Василия, соблазнила аппетитная и шустрая Настя Зырянова расслабившегося мужика, ни сном, ни духом не помышлявшего об измене. Что-то поспешно зашептала на ухо пожилой Хомутихе краснощекая Елька Камышева, прибежавшие в беспокойстве за мужьями, зашевелились полусонные мужики, взбалмошенные Нюркой и терпеливо ожидающие управляющего.

– Та-а-ак! Съездил, хмырь недожаренный, разузнал новые сплетни! – Обойдя Пашкина и усаживаясь за стол, Андриан Изотович, словно этого только дожидался, расслабившись, расплылся над столом, подался вперед рыхлым телом. – И что… прокатиться схотелось до зачумелой Канады? Так я устрою без всяких заморочек и за казенный счет.

Спружинив шею, Данилка смахнул с головы помятую меховую шапчонку работы местного мастера, перекинул, скомканную, из руки в руку, оскалился, словно загнанный волк, изогнулся дурашливо, не без намека на похабщину:

– Зачумелая или какая она там, тебе видней… А если приказано!

– Ну и мотай, тебя в расчет я никогда серьезно не брал, – устало и с натуженным облегчением произнес управляющий, невероятно изумив заявлением Данилку.

– Куды-ы? Это… Это, значит… И все, больше здеся не нужен?.. Не тронут – а то я для тебя на свете живу и небо копчу? – громче, визгливее вскрикнул Данилка, возвращаясь к прежней горячей мысли и словно бы оставляя без внимания обидное заявление управляющего. – Мы крепкие на ногах, войну выдержали! А нас не по ногам, нас вдоль горба. Вот поэтому. – Он пошлепал себя ладошкой по согнутой шее. – Да так вас перерастак Апраксия недоделанная! Вы спросили, хочу я этого сселения или нет? Ваську вон Симакова, Дружкиных – Наталью с Иваном, Юрку Курдюма, тебя, Хомутов, бабенок, которых чихвостишь ежедневно, как самых последних… Егоршу-старика с Паршуком, а? Вы их согласьем заручились, в душу вашу немытую с прошлого заговенья, что на замах берете? Мужики! – Он был на той грани безотчетного безумства, когда с языка слетают какие угодно слова, вскрикнул призывно и тоненько: – Мужики! Да што же оно, на самом деле-то?.. В цыганы и остается, если нет мне здеся места.

– Данилка! Сглотни свою собачью слюну, Данилка! Сглотни, пока не поздно, – властно перебил его Андриан Изотович, умея и предчувствовать критическую опасность мужского буйства, и утишать властным окриком. – Дай волю таким… Ну, Пашкин, ну, распустились за последнее время. Вот оно! Ляпаешь, что в голову взбредет – до Канады уже добрался – и никакого страха.

– Я боюсь, Андриан, да удержаться нет силушки! Ну, нет же совсем, – подчиняясь начальственному окрику, вроде спуская пары, сдержанней отозвался Данилка.

– Чего? Чего ты сейчас боишься?.. Запомни! Все запомните: вот это и есть всему последний конец, когда язык становится помелом! – выдохнул осуждающе Грызлов, познавший, что бывало совсем недавно за неосторожно вылетевшее слово и не однажды вступавшийся за односельчан, вызволяя из беды по собственной невоздержанности. Разумеется, времена изменились, да насколь, до каких других перемен?

– Дури вашей боюсь и всегда боялся, – буркнул скирдоправ. – Управы на вас нет – некоторых начальников, и своевольничаете.

Пошевелив головой, будто подыскивая на стене место похолоднее, Андриан Изотович разом насупил мохнатые брови. Мужики, хорошо зная эту его привычку – словно удариться головой о твердое, а потом, чуть переждав боль от удара, навалиться на любого, кто первым окажется в поле зрения, неосторожным или наивным вопросом переполнит чашу его не всегда понятного гнева – вовсе притихли. Пожилой комбайнер Хомутов опустил руку на плечо Бубнова Трофима, предостерегая от нечаянной необдуманности. Но Трофим оставался мрачновато-насупленным, это был человек малоразговорчивый. Кривенько усмехался Тарзанка – электрик Васька Козин, вчерашний парубок, успевший жениться на бывшей однокласснице, вернувшейся с курсов продавцов. Тракторист Иван Дружкин, во всем чумазом и лоснящемся от машинных масел, поигрывал спичечным коробком, кидая взгляды на бухгалтера.

Семен Семенович сидел по другую сторону стола, на излюбленном месте рядом с настенным телефоном. Дотянувшись до сумки с почтой, вынул и полистал газеты. Хмыкнув, одну подсунул управляющему.

На удивление оказавшийся тут же и незаметный до этого дед Егорша похлопал безбровыми рачьими глазами, сказал нерешительно:

– Ить это, Изотыч, еслив решено навовсе… Данилка ить че-е, дрючь ты ево не дрючь! Оно ить власть, а власть наша завсе… Паршука с печи бы согнать, Паршук, он в политике шибко мастак, че уже боле… И об этом, Андриан, че я приплелся: нельзя боле наобум пахать. Снег-то с землицей суземкой уносит, сметает верхний-то слой с распаханных грив.