Валерий Рыжков - Ремейк (сборник) Страница 12

– Тут заказывай не заказывай, нанесут всякой всячины.

Через минуту на столе поставили блюдо с грека-салат. Массаки – блюдо трудно переводимое на другие языки гурманов, где картошки достаточно и в обратной пропорциональности мясо. Шашлык. Вино.

– Нам это все не съесть, – рассмеялась Ирина. – Я давлюсь от овсяной каши.

– Воздух пробуждает аппетит. Я предлагаю выпить аузо. Он достал из внутреннего кармана маленькую двухсотграммовую бутылочку и разлил в бокалы по пятьдесят.

– Как говорили древние греки: в жару необходимо пить водку, а в холодное время вино. Водка оттягивает на себя весь жар.

Ирина выпила аузо, чуть закашливаясь, которое было сладковато на вкус, что ей напомнило грузинскую чачу. Вино было сладкое и слабое. После этого она накинулась на салат. Тут заиграла музыка.

– Я это видела в рекламном ролике, сейчас выйдут греки танцевать пастушеские танцы. Я уважаю греков, – пьянеющим взором она окинула квинтет танцоров. Она увидела за соседними столиками японцев, и, конечно, соотечественников.

Ей захотелось танцевать. Она подумала, что не уйдет, пока не станцует с разодетым в красное платье юношей. Он подскочил к ней и протянул ей руку, и она кинулась за ним на сцену. Танцевала она на манер раздольной барыни и шейка. Теперь она смотрела в зал, но огни рампы слепили ее глаза. Выглядела она как бабочка, которая танцует последний свой танец на исходе лета.

Она потеряла себя в пространстве и во времени. Ее воин – пастух. Турки хозяйничают в Афинах. Как рассказывал Юрий. Байрон, путешествуя из Албании в Грецию, написал первые строфы в девять строк о Чайльд Гарольде. Поэтическое произведение принесло ему известность сначала в салонах Лондона, а потом во всем мире. Так было суждено судьбе. Байрон впервые увидел под небом цвета индиго, где стоял прозрачный воздух, среди скалистых гор, чуть тронутой охрой и шафраном маленькую деревню. Турецкий гарнизон расположился в акрополе. В 1809 году он прибыл в Афины. Он был потрясен минувшим величием этих мест и их убожеством.

Байрон вошел в таверну и уселся напротив Ирины. Он смотрел на нее завороженно. Его восхищала красота непокорной северянки. Музыка смолкла. Грек присел около ее столика.

– Я не могу сейчас отдать свое сердце, прекрасная девушка. Мои братья воюют. Но турки сильнее нас.

Байрон похлопал по плечу пастуха.

– Тебя не может полюбить эта девушка. Ты не достоин носить имя грека! Что ты можешь сделать? Отомстить за себя!

– Со щитом или на щите, – твердо отчеканила Ирина.

– Я пью за свободу этой женщины, который даст ей настоящий мужчина.

Байрон отошел от них и сделался мрачным как туча. Ирина встала и поднесла ему бокал вина. Он залпом выпил и по-гречески произнес: «Тот, кого любят боги, умирает молодым». Из рода в род Байроны умирали в тридцать шесть лет.

– Пойми, красавица, что великая суть жизни – это ощущение. Не печалься, грек. Чувствовать, что мы существуем хотя бы в страдании.

Заиграла веселая музыка, пастух снова увлек ее в танец. В порыве танца у нее пронеслось в голове, губы зашептали: «Я люблю тебя, мой пастух…» Он крепкой рукой поддерживал ее талию. Ее тело куда-то проваливалось в глубину, но он ее выхватывал и снова подбрасывал над собой. Его страстные глаза впивались в ее губы. «Он хочет меня как женщину», – она ужаснулась этой мысли. Ее тело напряглось, стараясь подавить в себе волну экстаза. Всю свою разбуженную страсть она сожгла в танце. Она оглянулась вокруг, и все действующие лица были перед ней. Японцы держали друг друга за руки. Немцы, пошатываясь, подпрыгивали за танцорами, повторяя урок танца. Только соотечественники пили аузо и вино.

Вечер быстро пролетел, сначала исчезли из таверны японцы, потом немцы, и только соотечественники, раскачиваясь на стульях под мелодию амурских волн, не хотели уходить, но официанты сновали с подносами, опустошая столы.

Она вышла, поддерживаемая Юрой под руку, из таверны. Она не видела звезд. Только акрополь со всех точек освещался мощными прожекторами, полуразрушенные храмы напоминали, что все осталось позади безвозвратно в глубокой истории. Может, еще найдутся чудаки, которые для греков откроют Грецию. Богиня Афина бесследно исчезла со многими другими храмовыми золотыми божками. Жертвенные огни потушены во всех храмах.

– Юра, а где Байрон? Он был ведь в таверне. Что с ним случилось, он был такой мрачный. Поэты тоже немножечко от бога.

– Байрон вторично прибыл в Грецию, когда тут вспыхнуло восстание. Он помогал деньгами и своей музой. Тут произошла беда и от случайной болезни смерть. Тридцать семь раз палили пушки, это было число лет усопшего.

– Это он вдохнул в греков повстанческий дух свободы. Я люблю Байрона! – воскликнула опьяневшая Ирина.

– Кто-кто, а женщины его любили.

– Юра, я не хочу идти в отель. Я не хочу спать, – капризно произносила она. – На меня так страстно смотрел пастух-танцор.

– Вот поэтому я и хочу отвести тебя в отель.

Хмель начинал медленно улетучиваться.

– В Греции все есть, Юра? – спросила она, икая.

– В Греции все есть! – сытно отрыгивая, ответил он ей. – Завтра на остров. Тебе нужен воздух, а то ты совсем бледненькая. У тебя непременно должен быть морской загар. Я тебя рано разбужу. Она снова одна поднялась в номер.

В четыре часа она проснулась в поту. Во рту пересохло от жажды. Она накинула простыню и вышла на балкон. В небе тонкий месяц с одной звездой. Она вспомнила, что два дня не видела солнца. До подъема оставалось два часа.

Ирина легла на постель. Голова похмельно трещала, мышцы занемели. Она брезгливо ощущала сигаретный дым, кисловато-сладкий вкус водки, вина. В ушах заиграла музыка. И тут она ясно представила своего друга Алексея. Перед отъездом произошла неловкая размолвка после бурного зимнего романа. Она вспомнила свое первое желание, когда он поцеловал ее, прикоснуться рукой к его голове. Упругие черные волосы покалывали ее губы. Что с ней произошло – наваждение или действительно проснулась дремавшая любовь ушедшей юности, выплеснувшаяся в тридцать пять лет. Его чары сняли с нее все запреты. Она принадлежала ему, считая, что так и должно быть, а не иначе. Что она не нарушает никакого морального закона ни перед кем, тем более перед собой.

Однажды изможденная судорогами страсти, она лежала около его ног. Она прижималась к его ногам и думала, что хотела бы, чтобы ее увидел муж, как через стекло. Без его назойливых расспросов. Отчего она с другим. Что он сделал, что она в объятиях другого. За что она ушла к любовнику от него. Она точно знала, что именно такие занудные и беспомощные вопросы он будет задавать ей. Ирине не хотелось отвечать. Теперь она твердо решила для себя, что уйдет от него навсегда. Куда? Этот вопрос был для нее в данном случае второстепенный. Главное он был для нее чужой.

Она лежала на постели, сжимая в руках простыню, тело змеей извивалось между подушек. Слезы покатились из ее глаз. Если бы она не уехала, все оставалось бы по-прежнему, а теперь – нет.

Она возненавидела мужа. Действительно, почему? Почему он стал ей противен. Десять лет брака. Сейчас вся прежняя жизнь перечеркивается невидимой чертой. Ей захотелось кого-нибудь обвинить. Мужа. Дочь. Никто ее не понимает, что с ней происходит, себя она тоже не понимала. Ей муж стал противен так, что она не переносила запаха его тела. Его привычки есть и пить. Она ушла от него в другую комнату, где спала, свернувшись калачиком, одна. Прошла неделя, другая. Бойкот продолжался. Тогда он для храбрости выпил и силой попытался принудить ее к сожительству. Она кошкой расцарапала ему руки и грудь. Он, рассвирепев, ударил ее по лицу. Но она не заплакала. И он почувствовал свое полное бессилие перед ней. Плакала дочь. Он выскочил разгоряченный на мороз без куртки.

Несколько дней после этого события было самое тягостное молчание. Потом его слова прощения. Слезы. Она тогда не знала, как отомстить за унижение перед силой. Первая месть была в ее безмолвном теле, когда он упал, задыхаясь и обливаясь рядом, трепетно поглаживая ладонью ее живот. Тело ее было онемевшее и холодное. «Что ты лежишь как бревно?», – проговорил он. Она повернулась к нему спиной. Ей это принесло огромное удовлетворение.

В движениях мужа она стала замечать, что он по-бабски раздражен к ее одежде, к ее косметике. Все чаще упрекал за стирку, уборку квартиры. Перемывал посуду.

Для него стали пыткой ее переодевания перед зеркалом. Смена нарядов, отвергая в тот же момент его сексуальные домогательства. Она бесстыдно надевала наряды, которые носили восемнадцатилетние девчонки. Он кричал ей в замочную скважину ванной комнаты: «Стриптизерка! Тебе только на панели работать. Шлюха». Он кулаком бил в дверь и уходил из дома.

Она подолгу смотрела в зеркало, разглядывая свои глаза, сметая кисточкой тушь под ресницами, с назойливой мыслью: «Я падшая!»

Тогда ей осталось сделать только робкий шаг, стоя на краю пропасти. И она сделала его при первом прикосновении к другому чужому мужчине. К его волосам, к его губам. В первый вечер она произнесла безотчетно три слова: «Я тебя обожаю!» Роман зимой. Дождь, слякоть, мокрый дождь, наконец, снег, пересыпанный солью, почти до самой гололедицы прошел незаметно. Полярные дни сменились белыми ночами, и ее полноводные чувства души таяли в апрельском светло-голубом небе.