Александр Солин - Аккорд. Роман в трех частях Страница 13

Не стану изводить вас печальными подробностями моих постнатальиных (постнатальных?) страданий. Во-первых, их отчаянная безысходность не превосходила общечеловеческую, а во-вторых, как уже было сказано, они лишь материал, из которого я сегодня извлекаю крупицы любовного вещества, чтобы построить из них мою периодическую систему любовных элементов. Вот некоторые из вновь извлеченных.

Избавление от Натали было бурным и мучительным – совсем не таким, как от Нины. Разница между ними такая же, как между абортом и выкидышем – то есть, вмешательством и помешательством. Отличаются ли любовные переживания разнообразием, и можно ли их каким-то образом смягчить надлежало выяснить в дальнейшем.

Два раза из двух моя журавлиная партия была прервана враждебным вмешательством внешних сил. Два раза мои пальцы в самый разгар исполнения бесцеремоннейшим образом прищемили крышкой рояля. Случайность это или закон покажет будущее.

Пожалуй, главное достижение: я впервые пал жертвой женской измены. С годами мне открылось следующее: коварное или самоотверженное, оно всегда внезапно и разрушительно. Тебя попросту выбрасывают за борт, и корабль плывет дальше, не обращая внимания на твои истошные крики. Твоя задача – доплыть до первого попавшегося острова и дождаться следующего корабля. Стоит ли говорить, что на новом корабле у тебя возникает желание поднять мятеж и завладеть судном. Не является ли тот бессердечный любовный карнавал, в который я, возмужав, вовлекал замужних женщин, бессознательной местью за мое поруганное юное чувство?

Далее. Даже того короткого времени, что было нам с Натали отпущено, достаточно, чтобы утверждать: постель истинную любовь только укрепляет.

Кроме того я обнаружил у себя стойкий семейный рефлекс, и несмотря на фиаско, осознал, что когда-нибудь им воспользуюсь. О том, что он, как и все наши инстинкты, уязвим, я узнал позже.

А вот и верное средство от любви: дура – самый убийственный диагноз, который только можно поставить любимой женщине.

Сердце наше, что старинный замок: тут тебе и тронный зал, и подвалы с темницами, и пыточные. Попавшие в них бьются о прутья грудной клетки, требуя их освободить, но остаются там, пока не умрут вместе с сердцем. Мне еще долго мерещились Натальина фигура и ее голос, и проклиная изменницу, я с болезненным замиранием вглядывался в ту тополиную аркаду в конце нашего дома, откуда она однажды мне явилась. В нашем дворе она с тех пор не появлялась. О ней быстро забыли, и даже ее бывшая подруга не могла сказать о ней ничего вразумительного. Не удивительно: Подольск не такой уж и маленький, и при желании в нем можно не видеться годами.

Расскажу о двух наших случайных встречах, подробности которых, надеюсь, сотрут с этой истории налет натужной театральности.

Первая случилась через три года после нашего разрыва. Была середина мая, и я, отгородившись от публики ширмой солнечных лучей, блаженно щурился на перроне вокзала в ожидании электрички. Свежее и невесомое, как майский воздух настроение, боевая готовность крепкого, пружинистого тела, предстоящее свидание с Ирен – разве этого мало, чтобы быть счастливым?

«Привет!» – вдруг услышал я позади себя.

Открыв глаза, я обернулся. Смешно сказать, но сердце мое ахнуло и замерло. Натали. В модном кремовом расстегнутом плаще, под которым темно-синей искрой (цвет ее незабвенного купальника) переливалось добротное платье. Новая, подросшая, повзрослевшая. Короткая пышная стрижка и косметика. Ни тени смущения и все тот же портновский глаз. На меня с бесцеремонной улыбкой взирала зрелая девица на выданье, явно не нуждавшаяся в прощении.

«Ба-а! Кого я вижу! Вот так встреча!» – воскликнул я, безотчетно взяв развязный тон.

«А ты сильно изменился!» – не отрываясь, смотрела она на меня. Голос у нее набрал грудную силу и тембр.

«Ты тоже» – ответил я.

«В Москву?» – она.

«В Москву…» – я.

Мы продолжали рассматривать друг друга, и я лихорадочно листал иллюстрированное резюме нашей истории. Думаю, она тоже. Мне даже показалось, что взгляд ее на несколько секунд затуманился и ослеп. Еще бы, ей есть что вспомнить: когда-то из-за нее подрались два парня, и один из них чуть не задушил другого.

Подошла электричка. Мы прошли в вагон и уселись друг напротив друга. Поезд тронулся, и по лицу ее побежали быстрые прозрачные тени. Черты его, преждевременно и обильно обожженные мужскими гормонами, потеряли былую бархатистость и отдавали гладким керамическим блеском. Некоторое время я молчал, не зная, с чего начать. Она, словно чувствуя мое смущение, взирала на меня с ободряющей улыбкой. Роли наши незаметно поменялись, и теперь вместо нее неловкое замешательство испытывал я.

«Замужем?» – подавшись вперед, спросил, наконец, я.

«Нет. Собираюсь»

«За этого твоего Леху?» – усмехнулся я.

«Да что я, дура, что ли?» – усмехнулась она.

Я замолчал, не зная, о чем говорить.

«Слышала, у тебя после десятого класса любовь была…» – не сходила с ее лица покровительственная улыбка.

«У меня после тебя много чего было…» – прищурился я.

«Ну вот, а говорил, что любишь только меня! Обидно, черт возьми – ведь я из-за тебя, можно сказать, счастьем своим пожертвовала!» – не переставая улыбаться, пропела она.

«Да что ты говоришь?! А что же ты перед тем как жертвовать, со мной не посоветовалась, а?! Что же ты сразу к другому в постель прыгнула, а?!» – издевательски процедил я.

«Времени не было, Юрочка, времени… – невозмутимо смотрела она на меня уже без улыбки. – Не уступи я ему, убил бы он тебя…»

«Да ну! Так уж и убил бы?!»

«Так уж и убил бы…»

«Ну, убил бы и убил, тебе-то что!» – раздраженно воскликнул я.

«Как – что?! И как бы я с этим жила?!»

«Молча! Вон, мы три года не виделись, а ты веселая, довольная и замуж собираешься… Так что брось мне эти сказки рассказывать! Незаменимых мужиков не бывает!»

«Дурак ты!» – подобралось и отвернулось к окну ее лицо.

Короткий разговор наш, словно пустая вагонетка, шумно и стремительно прогрохотал по колее, которую мы, как оказалось, все эти три года молча и ожесточенно тянули навстречу друг другу. Прогрохотал и застрял. Подождав, я спросил:

«И как же твой Леха тебя отпустил?»

«Нашелся один, который ему рога обломал…»

«А я бы не обломал?!»

«А ты бы не обломал…»

Я шевельнул желваками, и она сказала:

«Не обижайся, но он на шесть лет тебя старше, и вообще…»

Я тут же вспомнил наш первый разговор на пляже, когда она, снисходительно усмехнувшись, сказала: «А ты еще маленький…», и мне вдруг до зубовного скрежета захотелось ее унизить. Нехорошо улыбнувшись, я сказал:

«А ведь ты меня обманула…»

«То есть?» – взглянула она на меня с недоумением.

Подавшись вперед, я криво усмехнулся, понизил голос и напомнил ей о том, чему не придал поначалу значения, и что моя обида открыла мне много позже:

«Ну, эта твоя кровь в наш первый раз… Ведь ее не должно было быть… Интересно, как это ты умудрилась?»

Она заметно покраснела, откачнулась и, справившись с замешательством, спокойно произнесла:

«Ничего особенно… Надо было только день подгадать…»

«Что и требовалось доказать! А ты мне все – любовь, да любовь!» – смотрел я на нее с язвительной усмешкой. Она вскинула на меня отчаянный взгляд и собралась что-то сказать, но передумала и, нахмурившись, уставилась в окно.

Говорить больше было не о чем, и оставшиеся до Москвы пятнадцать минут мы провели, пряча глаза и хмуря брови. Выйдя из вагона, мы молча проследовали через вокзал и вышли на улицу. Тут она остановилась и повернулась ко мне.

«Я скоро перееду в Москву, и мы с тобой, наверное, больше не увидимся. Прошу тебя, не думай обо мне плохо. Я всегда тебя любила и все, что делала, я делала для тебя. И еще я очень хочу, чтобы ты был счастлив!»

Ткнувшись губами в мою щеку, она повернулась и ушла, а я поспешил на свидание с Ирен, успокаивая взбаламученное подземное море чувств, которое все это время, как оказалось, было ворчливо и неспокойно.

С тех пор мы не виделись восемнадцать лет. И вот как-то в мае девяносто восьмого я приехал проведать родителей, и мать мне сказала:

«Можешь себе представить, кто тебя искал?»

«Кто?» – не удивился я: меня всегда кто-нибудь искал.

«Наташа!»

«Какая еще Наташа?» – теперь уже удивился я, отыскивая в памяти знакомую женщину с таким именем.

«Ну, Наташа, с которой ты в школе дружил!»

Насколько тесно я с ней дружил, мать так никогда и не узнала.

Оказалось, что Натали заявилась к ним собственной персоной – шумная, богатая, нетрезвая, и после ахов и охов дала матери номер своего телефона, наказав, чтобы Юрочка обязательно ей позвонил.

Я позвонил и несколько минут слушал ее причитания по поводу отпылавшего солнца, отрыдавшего неба, отшептавшей воды, остывшего песка, отскрипевшей кровати, отзвучавших вальсов Шопена и почившего гостеприимства родительского дома. Потом она спросила, можем ли мы встретиться, и я сказал, что не против, и мы встретились в ее большой московской квартире. И пустой, добавлю я, поскольку кроме нее там никто больше не жил. Меня ждал богатый стол и в меру располневшая, с медными волосами и выражением показной беззаботности на лице женщина, лишь отдаленно напоминавшая юную Натали. Радушие ее не знало границ и, помогая себе шведской водкой, она познакомила меня с неизвестными подробностями своей жизни.