Вячеслав Харченко - Соломон, колдун, охранник Свинухов, молоко, баба Лена и др. Длинное название книги коротких рассказов Страница 13

Артистическая юдоль

Василий служил в милиции, работал в НИИ, а сейчас блистает на сцене театра «Юго-Запад». Когда зал полон, Василий светится от счастья и, сидя в гримерке перед зеркалом, говорит, что наконец-то нашел свое призвание, и хотя зарплата артиста невелика, он все равно доволен.

Недавно ему стал кто-то звонить по телефону и дышать в трубку. Иногда дышит медленно, а чаще – учащенно и бестолково, а бывает, Василий возьмет аппарат, а оттуда холодным голосом раздается Иосиф Александрович или пластиковой бомбой тикает будильник.

Теперь Василий приходит в театр и, не краснея и не смущаясь, кривляясь и скабрезно подхихикивая, рассказывает все подробности. Так продолжается уже в течение шести месяцев – всю весну и все лето.

На седьмой месяц я собрал Василию конверт, куда вложил беспорядочные вырезки из газет, сушеную шкурку лягушки, гусиное перышко, четыре волоска (два моих – черненькие и два жены – беленькие), щепотку соли, остатки активированного угля из противогаза, сворованного мной с гражданской обороны, и прочую дребедень. Конверт я подписал «Очищение чакр» и отправил с главпочтамта на его адрес.

Наутро Вася пришел в театр с милицией (остались связи) и устроил повальный обыск и допрос. Он требовал адвоката и вздрагивал по всякому поводу и без повода, трясясь в поту. Под конец мне даже стало его жаль, но я молчал.

Брусиловский прорыв

Мой род ведет свое начало издалека, но самый известный предок – прадед по отцовской линии, бывший денщиком у Брусилова и отличившийся в первых рядах при взятии Галиции, за что был удостоен Георгиевского креста первой степени.

Возвратившись с фронта, он отказывался воевать и за «кожаные куртки», и за «благородных идальго», хотя к нему (как и к Брусилову) приходили и требовали присоединения. Вместо этого он забился в тайгу, построил каланчу, поставил на нее пулемет и высматривал, не идут ли разрушать семейный быт.

Дважды, в тысяча девятьсот двадцать первом и в тысяча девятьсот тридцать втором годах, ему удалось отбиться, но в тысяча девятьсот тридцать седьмом ленту заело – и все разломали, сказав уезжать в Сибирь.

Из Сибири прадед вернулся угрюмым и злым. Ночами вскакивал, порываясь отстраивать башню. Однажды за ним не уследили и он ее возвел, но, водружая на колокольню вместо пулемета оставшийся с войны танк, зашибся и всякие попытки прекратил.

Крестный ход

– Ну что ты, Пашка, у компьютера и у компьютера. Сверстники на крестный ход, а ты всю ночь в стрелялки гонять.

– Дед, ну кто бы бухтел? Мы с бабкой утром пошли в церковь Александра Невского куличи освящать. Мороз, холодрыга, ветер свечку на пасхе зажечь не дает, и бабка в ухо: «Это потому, что дед не говел, это потому, что дед не говел».

Вырывание зуба

У Павлика расшатался молочный зуб. Он ходил по дому и все время лазил руками в рот, пока я не решился отделаться от причины беспокойства. Я подвел Павлика к двери, набросил один конец петли на зуб, второй – на ручку, потом усадил Павлика внатяжку на диван и вышел за дверь, чтобы открыть ее резким рывком.

Но раз за разом, неожиданно дергая из другой комнаты, я вместо детского крика и болтающейся дряни находил Павлика у косяка. Все мои потуги шли прахом: натяг исчезал, так как ребенок сбегал с места, на которое его усаживали.

Наконец я подговорил жену, и она возлегла возле Павлика. Держа крепко нить, привязанную к зубу, моя лучшая половина елейно рассказывала сказки и корчила забавные рожицы, пока ребенок не заорал от боли после свершения подлого акта.

Для успокоения жена повела Павлика на кухню, наклонила голову ребенка к плите, потребовала от дитяти три раза плюнуть на огонь и произнести: «У мышки заболит, у кошки заболит, у Павлика отболит. У мышки заболит, у кошки заболит, у Павлика отболит»…

Через пятнадцать лет, когда Павлик вырос, он сказал мне, что именно в этот день понял очень многое.

Судьба

Прохор Прохорович всегда сокрушался, когда пересказывал байки старшего П. о том, как в тридцатые годы эшелоны картин увозили на Запад в обмен на трактора и домны. П. во время рассказа размахивал руками и краснел.

Со временем я закончил режиссерский ГИТИСа, и уже сам снимал на пленку художественные шедевры в промозглых подвалах Эрмитажа. Мы ходил по опущенным в воду доскам с младшим П. и сыном Ивана Степановича, которого я принял в качестве оператора – таскать инвентарь и крутить ручку камеры. Сын вместо работы бунтовал и рычал: «Не буду я снимать альковную лирику. Немцы такое по видику не показывают, а эти вешали в спальнях…»

Позже я многое переосмыслил, когда после свадьбы поехал с женой в свадебное путешествие и увидел увезенные экспонаты, о которых рассказывал старший П., в Берлинском музее. Они жили в тепле и уюте, и я усомнился в том, что судьба оставшихся полотен сложилась лучше.

Юность Кырдылкыка

Егорьевскую церковь открыли в тысяча восемьсот девяносто четвертом году. Ленточку перерезал Прокопий Авдеевич, прадед нынешнего мэра деревни Пичкова Дача Авдея Прокопьевича, а освящал храм протоиерей Альберт Викентьевич, прадед отца Викентия.

В восемнадцатом году «кожаные куртки» заставили стрелять по иконам и устроили пожар, но родственник нынешнего Безухова (раньше у него была кличка Хорек) и сводный брат моего прадеда колокол из огня вынули и зарыли в лесу на полянке. Его потом искали отступавшие «благородные идальго» (они спрятали от града под уцелевшим куполом церкви коней), чтобы увезти за границу.

Храм отремонтировал Авдей Прокопьевич, который теперь по ночам во время веселья возит на «мерседесах» на колокольню гостей и сотрудников городской администрации.

Ближе я познакомился с церковью, когда меня разбудил отец Викентий с просьбой автоматизировать колокольный звон. Батюшка показывал красные ладони и ругался на звонаря Кырдылкыка за то, что тот полюбил геологию и часто отлучался в экспедиции на поиски сибирского золота, из-за чего приходилось отдуваться начальству.

Я подумал и попросил Безухова сделать автоматический механизм, а сам после трех дней поста и исповеди сел писать на Си++ компьютерную программу колокольного звона, чтоб он запускался железной машиной Хорька при нажатии кнопки компьютера.

В день тестового запуска из механизма пошел дым, а программа выдала сообщение об ошибке, но нормальную отладку мне произвести не дали. Отец Викентий, узнав что я пишу на Си++, меня выгнал.

Так до сих пор вырытый колокол и работает «на ладонной тяге».

Торт

В праздник мы с Иваном Степановичем купили торт и пошли в гости к Таисии Генриховне. Пока тетя Тая грациозно делала книксен и повторяла: «Какой шарман в благородном семействе, какой шарман в благородном семействе», ее племянница Танька один кусок торта отрезала и съела, и нам стало уже неловко идти в гости к Матвеичу.

Но, немного подумав, мы разрезали торт до конца, снова сложили вместе, забрали сложенный торт, попрощались с Таисией Генриховной и Танькой и двинулись к Матвеичу. Пусть старый кандидат наук думает, что торт был творчески задуман разрезанным.

Матвеич и вправду обрадовался, навалившись на принесенное угощение, а так как мы в это время смотрели у него по телевизору футбол (наши опять слили), то кандидат сожрал половину. Как теперь идти к Дамиру?

Мы напилили остаток торта квадратиками и сложили в прямоугольную коробку из под туфель – и Дамир поразился неслыханным пирожным…

Самое интересное в том, что мы сумели еще поздравить и нашего участкового милиционера Василия Петровича Лужкина.

На новую работу

Потеря сознания

Я в бане никогда сознание не теряю, и случилось такое только раз в жизни, когда я проживал в арбатском Староконюшенном переулке на третьем этаже дома номер 16.

Утром 1 января 1952 года Тамара вышла обливаться в тридцатиградусный мороз на улицу к колонке, и я вместе с ней. Перекрестившись, я гикнул, выпил сто граммов водки и вылил на себя два ведра. Тамара же засмеялась, что со стаканом она выльет четыре ведра воды, и сделала это. Потом мы голые, шлепая пятками, бежали вверх по ступеням в квартиру. Тамара размахивала во все стороны руками, и брызги летели мне на волосы.

Именно в этот день вечером я и потерял сознание в парилке Краснопресненских бань и лежал там без чувств, пока меня не откачали. Тамара же утром следующего дня согласилась выйти за меня замуж.

Ладожские водометы

На Ладоге рыбнадзор летает на водометах с шестью дырками. Такая машина способна бежать по волнам со скоростью 120 километров в час, ничего не боясь. Высоко поднимая киль и управляясь, как танк, двумя рычагами, он нагоняет метровую волну на весь транспорт. Тащить его по берегу не надо, сам летит, а некоторые экземпляры способны проезжать по песку до лодочных гаражей вплоть до семидесяти метров.