Мария Голованивская - Кто боится смотреть на море Страница 14

– Вот Юрий Григорьевич просил передать! И еще – чтоб не серчали.

Майя впустила его, напоила чаем, попросила сгонять за сигаретами.

Когда за ним захлопнулась дверь, она принялась распаковывать и примерять: ну что ж, поглядим, поглядим, а вдруг я и не совсем чудовище?

Через час на нее смотрела из зеркала вполне себе европейская дама. «Тут рослых мало, в Германии, говорят, все как я». Развесив вещи на плечики и аккуратно сложив срезанные бирки на тумбочку у кровати, она завалилась с книжкой. «Надо иногда мозги проветривать», – любила повторять Майя. Взяла с полки томик Бунина, в молодости она его очень любила.

– Я хочу, чтобы ты знала… – он взял ее за руку. Они сидели в кафе за мэрией; справа океан рисовал на небе завихрения, наподобие тех, что изображены на ранних картинах Ван Гога, впереди цвели тамариски. – Я хочу, чтобы ты знала, что я маленький, никчемный, пришибленный жизнью человек.

– Ну что ты такое говоришь…

Она была в оливковой замшевой куртке, тонкой бежевой маечке под ней, в светло-кремовых брюках и светлых босоножках для чувствительных ног. Косточки выпирали, но так умело и элегантно облегались ремешками, что казалось, они и не видны, а что нога большого размера, так у кого теперь маленькая. Майя ощущала себя – нет, не ощущала – была одной из женщин, сидящих здесь рука в руку со своими мужчинами, – перстеньки на мизинцах, бриллианты на безымянных. Встречаясь взглядами, эти женщины улыбались друг другу, улыбалась и Майя, отламывая ложечкой крошку бисквита, пропитанного ромом до самых краев. Она почти не курила, не хотела будоражить ЮГ табачным дымом. Он тихо говорил ей, как всегда был несчастен, как травили его, не давали защититься, как на самом деле тяжело было у него с женой, и что вот теперь, только теперь забрезжило, и он так корит себя за то, что не сберег здоровье и уж, конечно, теперь может быть только обузой. Майя гладила его по руке, тоже говорила ему про несчастную свою жизнь, тоже плакалась: как прожила жизнь непонятой, как Соня мучила ее; рассказала о вечно пьяной и грязной Алене, бросившей святого их отца, фантазера и добряка, с малюткой на руках, – она говорила, и слезы текли по ее лицу, а Юрий Григорьевич утешал ее, поил бренди.

Он раскаивался, что никогда никому за всю жизнь не ответил, а надо было, когда подсидели его, оклеветали, надо было встать, сказать, написать, а она каялась, что иногда сурова была с людьми. «Зачем мы уезжаем? – тихо сказал он. – Чтобы все начать сначала, а это значит, что все предыдущее попросту уже закончилось!» – «Может быть, вернемся? – робко предложила Майя. – Мы ведь все теперь можем и там и тут». Он кивал, она кивала, они пошли по набережной вперед, шли долго, около часа, к «Расческе ветра» – знаменитым ржавым скульптурным скобам, что выросли на скалах, слушали там океан, любовались отливом. Они шли, держась за руки, все главное уже произошло, но произошло между строк; он обнимал ее, она прижималась к нему, несколько раз они останавливались, и он долго смотрел ей в глаза, несколько раз поцеловал даже, и встречные обходили их, пряча улыбки за поддельным кашлем. Ну а что, оказывается, есть жизнь после смерти, должна быть, говорили люди друг другу, надо же, старичье, а целуется.

Губы его показались ей сухими, щека жесткой, несмотря на то что он был чисто выбрит. Изо рта пахло тиной, но Майя зажмурилась и даже высунула язык, вспомнив, что так ее учили целоваться в школе старшие подруги. У нее аж забилось сердце, когда он притянул ее к себе около железных скульптур, – там было ветрено, и ветер трепал ее волосы.

Они посидели в кафешке, съели по паре тапасов. «Какой молодой аппетит у меня, – сказал ЮГ. – Я совершенно здоров». Майя покритиковала тапасы: «Я тебе сделаю в сто раз лучше дома, знаешь, как я умею готовить! Хочешь завтра зеленую фасоль с орехами? Да ты пальчики оближешь, Юрочка!»

…Возвращались уже после обеда, устав изрядно от долгих странствий. ЮГ потащил ее к себе: давай просто поспим вместе, просто как старые супруги – гуляли и вот вернулись с прогулки. Пошли в спальню. Он, стесняясь, разделся до трусов – и правда какой-то жалкий, а совсем не импозантный, как ей показалось в первый раз, глотнул что-то – неужели виагру? «Тебе это нельзя пить», – строго сказала Майя, сняла с себя и светлые брюки, и оливковую куртку, и бежевую маечку, осталась в одной комбинации и колготах – она всегда, даже летом, носила под брюки колготы: привычка, никуда от нее не уйдешь.

Легла поверх покрывала, он рядом, обнял ее, уткнулся носом в немного потную подмышку – да, да, вот он, сладковатый запах, домашний запах, запах его будущей жены. Погладил осторожно. Она ответила. Повернулась на бок, затекло бедро, все-таки неудобная у него кровать. Он попробовал расстегнуть лифчик под комбинацией, но не вышло, рука не пролезала, да и застежка оказалась неудобной. «Давно растерял мастерство», – попытался пошутить он, но она решила, что раз уж начали, не надо мяться или отступать, села на постели, сняла сама с себя все, показала и жирные складки на животе, и обвислую кожу под мышками. Он принялся ласкать ее, робко, почти неумело, но ей нравилось, жаркая волна пошла по ней, и она стала гладить и его – вполне себе ничего, прилично, старикашка, а при оружии.

Они долго не могли приладиться друг к другу. То что-то заекало, то заболело, все было неловко, и она в конце концов сказала ему: «Ну что мы будем друг друга мучить, давай по-простому, а?» Он виновато улыбнулся, а она сделала все как в фильмах, она иногда очень даже любила посмотреть некрасивое кино, и он застонал, а она представляла себе поезд, молнию, трех парней, охаживающих молодуху. Ласкала его, ласкала себя, кончили почти вместе, и он притянул ее к себе, поцеловал и прошептал: «Спасибо, спасибо тебе, моя любовь, счастье мое, как же хорошо, ты даже не знаешь как».

Майя деловито натянула обратно ему трусики с гербом, надела комбинацию без лифчика, и они забрались под одеяло и крепко обнялись.

– Я ведь в долгу перед тобой? – виновато спросил он.

– Что ты! У нас все хорошо получилось, все хорошо, подремли, да и я с тобой.

В ту ночь она осталась у него, мучаясь только от невозможности курить вволю.

Утром, нацепив его халат, который ей был почти впору, она пожарила яичницу и заварила чай, они чинно позавтракали в столовой, а не на кухне – нечего распускаться с самого начала, – потом она тоном маленькой девочки отпросилась домой: «Все случилось так неожиданно, мне нужно перышки почистить и привести мысли в порядок». Он долго обнимал ее в прихожей, не хотел отпускать, но все-таки совладал с собой и отпустил до вечера или в крайнем случае до завтрашнего утра.

– Обещай мне, – взмолился он перед ее уходом.

– Обещаю, – кивнула она.

Майя чувствовала к нему нежность. Нежность и превосходство. Несмотря на ночь, проведенную в чужом доме, она ощущала легкость. Заскочила по дороге в магазин и накупила себе сладостей: обливных кренделей, рулетов и конфет с ликером, а заодно и колбасы, самой-самой дорогой. У нее сегодня будет пир, и праздновать она будет одна.

Когда Майя ушла, Юрий Григорьевич побрел в ванную бриться. Он был совершенно счастлив: давление в норме, сердечный ритм – лучше не пожелаешь, к нему вернулись силы – в голове зрели планы, роились идеи. Позвонил, вызвал Зухру, распорядился сделать глубокую уборку, чтобы нигде ни пылиночки, постирать шторы, начистить серебро. Надо подготовиться к новой жизни, соответствовать ей. И сразу после Зухры набрал сына.

– Андрюша, ты когда приедешь проведать старика? Новости у меня. Я нашел себе женщину, жену!

Тот оторопел:

– Пап, какую женщину?

– Сестра Софьи Потоцкой, приехала в ее квартиру, будет тут много бывать, а может быть, и жить. Если бы я женился на ней, она могла бы тут жить. У меня же гражданство.

– Пап…

– Ты против, что ли?

– Да нет, пожалуйста! А кто она вообще?

– Простой, теплый, скромный человек, из Москвы, работала в институте, сейчас на пенсии. Всю себя посвятила Софье.

– Ну а чего ей надо от тебя?

– Тебе не стыдно, а? Ну дай ты мне пожить-то напоследок.

– Пап, да не вопрос. Приеду, оба приедем, все приедем. Вот на выходные и прилетим! Готовься.

ЮГ расстроился.

Он уверял себя, что сам виноват, что нельзя о таких вещах по телефону, что надо было позвать хотя бы Андрюшу и за коньяком разведать почву, потом сказать, выбрать момент. А то сейчас начнут обсуждать, и будет еще во сто крат хуже. Он перезвонил, долго и нервно говорил, но расстались они на том, что сыновья приедут, сами посмотрят и убедятся, насколько все хорошо.

Ну что ж, надо теперь быть на высоте. Он сумеет, он постарается.

– Смотрины, что ли? – хмыкнула Майя в телефон, готовясь выйти на прогулку вдоль океана. День стоял спокойный, на редкость безветренный, и она решила погулять, зайти в кафешку и полакомиться тортиком. Нашла один бесподобный, с трюфелями. – И зачем это?

– Майя, послушай, – одышливо сказал ЮГ, – я хочу, чтобы мы оформили отношения и у тебя был вид на жительство, чтобы ты могла никогда от меня не уезжать.