Алексей Сухих - Жизнь ни за что. Книга вторая Страница 14

Погода стояла жаркая, яркая, пыльная. На полях, прорезанных шоссе, желтели остатки погибших растений, и только ровный ёжик жнивья радовал глаз. Чтобы там не было, но это поле было убрано и урожай скрыт в хранилищах. А в городах и посёлках, ложившихся под колёса наших автомобилей, шёл обычный воскресный день. У пивных стояли очереди жаждущих прохладиться, такси и автобусы развозили людей, спешивших куда-то или уже возвращавшихся. На скамеечках перед палисадниками сидели бабушки с внучатами и лузгали семечки, покрикивая любовно на заигравшуюся мелюзгу. И неторопливо обсуждали давно прошедшее полузабытое или живо откликались на современное и молодое. Навстречу колонне, остановив её, промчалась многодневная велогонка. За спортсменами катили летучки с тренерами, запасными велосипедами и питанием. По приёмнику, лежавшему в руках у соседа Сугробина, передавали первые спортивные новости с олимпиады. Шла жизнь, и никто из приметивших колонну и не представлял и не задумывался о том, что две сотни специалистов едут тушить лесной пожар и спасать народное добро для этого, мирно живущего в жаркий воскресный день, народа. Никому в голову не пришло, что мимо них проехали неизвестные герои.

Кто они сейчас такие? Пожаротушители, мобилизованные и призванные? Или просто направленные – отправленные!? Никто не знал. Их просили с момента отправки не беспокоиться ни о чём. За них будут думать. А раз за них будут думать, значит, они мобилизованные. Люди ехали разные. С НИИ полсотни инженеров, и с других предприятий полторы сотни разных специалистов мужчин. Из родного отдела их было трое, самых отзывчивых и спокойных. Кроме Сугробина, из отдела были ещё неразлучные Толя и Коля, призванные с Урала на укрепление технической мощи предприятия. Пока машины мчались по шоссе, они поахали, что оказались самыми «глупыми». Но, выкурив по несколько сигарет, приумолкли. «Надо – значит надо!»

В Воротынец колонна пришла в два часа дня с небольшим хвостиком. Солнце всё также катилось по небу в жёлтом мареве, воздух был суше и тяжелее, чем утром в Горьком. Автобусы припарковались на площади, где в трёхэтажном здании райкома совещалось высокое начальство и прибывшие командиры колонны. А рядовой состав прибывших спасателей развлекался розовым портвейном, обильно заполонившим полки местного магазина. И вскоре, пусть до песен дело не дошло, состояние значительного числа бойцов было превесёлое. Сугробину пить не хотелось, и он с коллегой Толей приспособил пустые бутылки ёмкостью 0,7 литра под удивительно приятную и вкусную воду из местного водопровода. Они пили её бутылку за бутылкой и ходили по очереди на колонку. Так прошло часа три. Откуда-то привезли хлеб и раздали по машинам. Потом раздалась команда «Садись!» и машины пошли в пекло. Но перед этим надо было переправиться через Волгу. «Переправа, переправа! Берег левый, берег правый!» Десятки машин стояли на грунтовой в колдобинах дороге от высокого берега до бревенчатого причала. Никто из «высокого» начальства и не подумал приказать пропустить спасателей вперёд. Паром сделал две ходки, прежде чем на него пошли автобусы спасателей. Спасатели время не теряли и полезли в тёплую воду Волги, совершенно разумно приговаривая: «когда ещё придётся это удовольствие получить». Сугробин, не имея ни плавок, ни полотенца, в воду не полез, и бродил по берегу, ругаясь про себя, что дал слово доехать до места работы. Мог ли он за первой утренней рюмкой коньяка предполагать, что окажется в такой обстановке. Если бы не это, вырванное Емельянычем слово джентльмена, он бы бросил эту переправу и сиганул на автобусную станцию, чтобы наутро явиться на работу подготовленным к отъезду как надо. Но недовольство в нём раскручивалось, и он мысленно начинал входить в интимные отношения со своими начальниками, институтом и всей властью страны Советов. Его начинало мучить недоброе предчувствие, и ноги его уже почти понесли в гору, не слушаясь разума, когда автобусы пошли на паром.

За Волгой езда была весёлая. Лесная дорога без насыпей и грейдера была избита до не возможности лесовозами. «Пазики» спасателей останавливались перед каждым незначительным подъёмом, и шли вперёд только после прибавки к своим лошадиным силам, ещё пятнадцати – двадцати человеческих сил, усиленных розовым портвейном.

– А ну, ребята, толкнём! – открывал двери водитель. И ребята, вывалившись из автобуса, облепляли автобус как мухи и… Раз – два, раз – два. Взяли! Автобус качается, но не идёт.

– Давай ещё людей! Взяли!

Машина раскачивается и стоит. И вдруг обиженный крик. —

– Стой, ребята! Он, сволочь, ещё мотор не завёл!

Громкий мат и за ним весёлый хохот.28 Кто-то кричит: « Может бечеву, как у бурлаков, и хрен с ним, с мотором!»

К девяти часам стемнело. Толкать никто не выходил и водители, надрывая моторы, вытягивали машины самостоятельно. В воздухе резко поволокло гарью. В просветах между кронами могучих сосен в темноту невидимого неба врывались неровные, бурые пятна далёкого зарева. Явственно слышалась дыхание большого пожара. Машины как-то вдруг неожиданно резво пробежали по прямому отрезку дороги, громыхнули на деревянном мосту через ручей и уткнулись белым светом фар в тёмные контуры домов. Водители заглушили моторы, фары погасли, и мрачно мерцающее небо нависло над посёлком и колонной машин. Край огня в лесном посёлке Дорогуча встретил огнетушителей молчаливой напряжённостью. Было одиннадцать часов вечера.

Люди без обычного ора и шуток покинули автобусы и смотрели на огромное мутное зарево. Неровные края зарева зловеще колыхались, исполняя замысловатый адский танец. И все прибывшие на борьбу с этой стихией, некоторое время молча смотрели на завораживающий, сковывавший мысли и чувства мрачный отблеск, цепенея как кролики, под взглядом питона. И переживали влияние непонятной незнакомой стихии.

Но дело было позднее. Встретившая колонну неторопливая женщина в окружении старших по колонне и любителей знать больше других, добротно, уже привычным к несчастью тоном, рассказывала о трагедиях, произошедших на её глазах, и разъясняла где приехавшим разместиться на сон и что можно сделать ночью по устройству. Нестройные голоса требовали еды, а молодые и бойкие начали завязывать знакомства с неизвестно откуда появившейся стайкой местных девчонок. Сильнее чем есть, хотелось Сугробину спать. Вчерашняя выпивка, неожиданные события, закончившиеся пятнадцатичасовой поездкой в жестком автобусе по жёстким дорогам, разбили организм до моральной тупости. Не хотелось ничего выяснять и ни о чем думать. Он даже не включился в борьбу за набитые сеном матрасы, которых оказалось втрое меньше по количеству, чем людей. Вокруг суетились, сидели в кружках, закусывали прихваченными запасами и допивали вино. Он сидел на брёвнах, рассыпанных у дороги бесцельно, и докуривал пачку сигарет. Зарево всё также волновалось угрюмым облаком. Появившаяся луна только усугубила нерадостную картину зыбучей песчаной земли. Горели могучие сосновые леса, шишкинские леса горели. Сигарета сгорела. Леонид пошарил по немногочисленным карманам. Кроме денег и ключей от квартиры, в карманах у него ничего не было. И прошло ещё два часа, пока группа из института оказалась на постое в деревянной одноэтажной школе на краю поселения. Постелью всем оказался крашеный деревянный пол. Сугробин наткнулся на одинокую лавку, положил на неё валявшееся рядом полено под голову, закрыл глаза и немедленно уснул. Воздух был тёплый, и холодно не было.

Нет ничего прекраснее и полезнее огня. Нет ничего страшнее и ужаснее огня, его необузданной стихии, посылаемой людям толь в наказание, толь в напоминание о вечном. Пожар бушевал на пятидесяти тысячах гектарах лучших лесов России. Началось с малого, а когда будет конец, было одному Богу известно. Ни один человек не мог ответить на этот вопрос. Несмотря на великие достижения в науке и технике, и полёты человека в космос, человек выглядел совершенно беспомощным перед лесным пожаром, и ни остановить, ни локализовать его не мог. Отсутствовали понятия о борьбе с огнём в лесу, отсутствовала техника, если кто и понимал, как её применить на защиту леса, Самое большее в борьбе была не защита леса, а спасение деревень. Здесь же и деревень то не было. Было одно село и одна деревенька на всё междуречье. Их и спасали, но не уберегли. Село уже сгорело, а деревенька сгорела на следующий день по прибытию спасателей. Посёлок Дорогуча принадлежал леспромхозу, рубившему здешний лес десятилетиями. Его работники, должно быть, и виноваты в пожаре. Дождевой и грозовой погоды всё лето не было. И естественно пожар от молний быть не мог. Виновных никто не искал и пожар бушевал.

Тот, кто видел лесные пожары, никогда не забудет этого зрелища. Сугробин заявил после, что лучше бы никогда и не видеть. Нет зрелища более захватывающего, нет зрелища более печального, чем лесной пожар. Вихри огня охватывают кроны могучих столетних сосен. Горячий раскалённый воздух устремляется вверх. Трещат в огне деревья тысячами ружейных выстрелов, гудит искусственный ветер, созданный огнём. И красные молнии, соревнуясь между собой в скорости, прыгают с дерева на дерево, как бы передавая эстафетные палочки. Птицы умирают в раскалённом воздухе, не успев вырваться на простор. А ошалелый зверь, ведомый древним инстинктом, несётся по буеракам, колдобинам и завалам на дальний запах уже несуществующей воды. Огонь с верхушек деревьев падает вниз. Вспыхивают как рассыпанный горстью порох, пересохшие мхи и лишайники. Разгораются могучим огнём валёжники, жадно лижут языки пламени густую смолу на стволах могучих деревьев. Только самому отвратительному врагу, насильнику малолетних, пыточнику, палачу и мошеннику, ввергающему миллионы в несчастия, можно пожелать оказаться в это время на месте огня, чтобы он смог огнём искупить свои гнуснейшие деяния. Тридцать километров в час в безветренную погоду может делать огонь в сосновом лесу. Останови его, человек!