Алексей Сухих - Жизнь ни за что. Книга вторая Страница 15

Тот, кто видел лесные пожары, никогда не забудет этого зрелища. Сугробин заявил после, что лучше бы никогда и не видеть. Нет зрелища более захватывающего, нет зрелища более печального, чем лесной пожар. Вихри огня охватывают кроны могучих столетних сосен. Горячий раскалённый воздух устремляется вверх. Трещат в огне деревья тысячами ружейных выстрелов, гудит искусственный ветер, созданный огнём. И красные молнии, соревнуясь между собой в скорости, прыгают с дерева на дерево, как бы передавая эстафетные палочки. Птицы умирают в раскалённом воздухе, не успев вырваться на простор. А ошалелый зверь, ведомый древним инстинктом, несётся по буеракам, колдобинам и завалам на дальний запах уже несуществующей воды. Огонь с верхушек деревьев падает вниз. Вспыхивают как рассыпанный горстью порох, пересохшие мхи и лишайники. Разгораются могучим огнём валёжники, жадно лижут языки пламени густую смолу на стволах могучих деревьев. Только самому отвратительному врагу, насильнику малолетних, пыточнику, палачу и мошеннику, ввергающему миллионы в несчастия, можно пожелать оказаться в это время на месте огня, чтобы он смог огнём искупить свои гнуснейшие деяния. Тридцать километров в час в безветренную погоду может делать огонь в сосновом лесу. Останови его, человек!

Огонь прошёл. Густой дым окутывает пожарище. То там, то здесь вспыхивают здоровые стволы деревьев, уже обугленные, но ещё живые. Сосны качаются под лёгкими порывами ветра, но ещё стоят. Проходит день, другой. Сгоревшие корни не в силах удержать мощное дерево, и начинают крошиться. И дерево, глубоко охнув, наклоняется и падает. Вспыхивают от падения тлеющие частицы, и снова яркое пламя озаряет чёрный лес. Снова и снова стонут и падают деревья, наваливаясь друг на друга в неописуемом беспорядке, и образуют завалы, через которые и через пятьдесят лет не пройдёт четырёхлапый зверь.

Ещё несколько дней и только редкие струйки дыма оживляют мёртвое пространство. Куда не кинешь взгляд, вокруг одна чернота, вздыбленные в гигантском сражении обгоревшие корневища, мёртвая пыль под ногами. Сапог проваливается по щиколотку. А если толкнуть пыль носком сапога, то нога уходит вглубь и не находит твёрдой опоры. Вся подслойка леса прогорела до самой земли. Часть деревьев ещё стоит. Они тоже мертвы, но держатся, держатся. Пройдёт небольшое время, упадут и они. И сто лет не будет расти на этом месте другой лес, такой же прекрасный и сильный. Сто лет! Мал срок нашей жизни, чтобы оценить этот бесценный дар природы. И ничтожны наши стремления в будущее, если леса в том будущем не будет.

На новом месте всегда что-нибудь снится. Сугробину сон снился совсем не о пожаре, и он улыбался во сне, обнимая пахучее сосновое полено как ту берёзку, которую обнимал поддавший поэт С. Есенин.29 Разбудил устало спавших людей голос нашего командира звонким петушиным тенором прокричавшим: «Подъём!» Было пять часов утра. Запах гари за ночь не уменьшился. У всех от жёсткого лёжбища ломило все кости скелетов.

– Сейчас пойдём на завтрак, – сладко пел тенор. – А потом направят на работу. Работать будем по трём бригадам, которые я вам зачитаю. Коллега Анатолий был назначен бригадиром третьей бригады.

– Лады, Толя! Всё-таки свой человек в начальниках, – хлопнул по плечу Анатолия Сугробин. – Когда уйду в бега, прикроешь?

Толя, почему-то, припомнил чужую мать, и посмотрел на его босоножки.

– Много по огню в таких «сапогах» не находишься.

– А я и не собираюсь. Рустайлин обещал сегодня мне обмундирование доставить. Я на пенёчке и буду его ожидать.

– Ну, ну. Пусть так и будет, пузики-арбузики, – повторил Толя свою любимую приговорку, и пошёл сплачивать бригаду.

Выполнив самые неотложные дела, народ потянулся к длинному сараю с одним большим окном, обозначенному встречавшей ночью женщиной как столовая. Дверь столовой была на замке. Но рядом, как и везде, были россыпи брёвен и голодный народ, рассевшись кучками по организованным бригадам, начал ждать. Сугробин обошёл поселение вокруг и обнаружил, что автобусы исчезли. Путь к отступлению был отрезан. Он почесал затылок и тоже, как Толя, вспомнил чужую мать.

В семь часов подошёл человек и открыл в столовую дверь, сказав при этом, что продуктов нет, и приготовить он ничего не может, разве только воду вскипятить.

– Кипяти воду, – крикнули из толпы.

В восемь к столовой подошёл начальник колонны и объявил толпе в двести человек, собранных и вывезенных по авральному приказу в выходной день, что корму для них не приготовлено. За еду надо платить торгу, а денег привезённая толпа ещё не заработала, и леспромхоз не может выдать деньги. Так что у кого есть деньги, пусть идёт в магазин и покупает…

– А у кого нет денег?

Начальник молчал. Инструктор городского райкома КПСС, он был пешкой самой несчастной в этой обстановке, так как понимал, что власти района и руководство леспромхоза должны были решить кормовые вопросы, чтобы это не стоило. Кругом огонь. И голодные люди сами порох и недолго до мордобоя, а не до тушения пожара. Но он был ничто, и не мог взять на себя ответственность и извиниться за руководящую и направляющую. Партия не могла быть виноватой. Сугробин уже навоевался с властями местного значения за время службы в автобате, и ему было неинтересно слушать разговор спасателей с партийным чиновником. Он пошёл в магазин за сигаретами, пробормотав негромко найденный вчера эпитет; «Индюки надутые!»

Над Дорогучей поднималось, невидимое сквозь грязное марево копоти, солнце. Над лесом висели мрачные клубы дыма. Горел лес со скоростью тридцать километров в час в безветренную погоду. Двести голодных неприкаянных спасателей стояли у конторы общей массой и драли глотки.

– Кормить будут!?

– Вези обратно, тудыть твою…

– Жрать хотим!

Пролетарии от станка в выражениях не стеснялись, но слышали они только сами себя. Никто с ними не разговаривал, не выслушивал.

Наконец, в десять утра, на крылечко вышел человек, представившийся вторым секретарём Воротынского райкома КПСС.

– Пожар не разбирает, сытый ты или голодный! Тушить лес надо, а вы митингуете… Еду надо было купить, а вы всё вино в райцентре выбрали… Сейчас машины подойдут, и в лес. И чтобы никаких отказов. А пьяниц мы вычислим и в МВД передадим… И вообще, кормить район вас не должен. За всё Гражданская оборона отвечает.

– Господи! – шептал про себя Сугробин. – Ну, вразуми же ты этих потомков люмпенов из семнадцатого года. Вразуми! Какой народ вырос. В войне победил, все лишения, голод, холод, миллионы смертей перенёс, и всё ещё готов строить нормальный социализм. И как продолжают эти «руководители» над этим народом измываться. Вот остановятся люди разом во всей стране на один день, и рухнете вы все лицемеры и горлопаны, паразитирующие на здоровом теле этого народа. Ведь всякое чувство меры потеряно сверху донизу. Я продолжаю верить, что ещё не всё потеряно, и можно выправить, но где тот новый кормчий, который поведёт. Раз в тысячу лет появляется, говорят мудрецы. За такие годы много империй сгинет.

– Мы тебя самого вычислим и на пожар возьмём, – раздалось из толпы. – Герой нашёлся. Раз секретарь, так вот тебе лопата и веди меня в огонь, а я за тобой. – Выдвинулся из толпы крупный мастеровой. – Пьяниц он выявит! Да я тебя…, – и мастеровой резко шагнул к крыльцу, подняв лопату. Секретарь взвизгнул и скрылся за дверью. Толпа захохотала.

– Вот и вся наша власть. На пожаре как на войне – всё насквозь видно, – сказал мастеровой, повернувшись к толпе. – Давайте так, мужики! Поедем, посмотрим, может, что-нибудь сделаем. Машины от себя в лесу не отпускать. Мало ли что, а пешком от огня не убежишь. И от каждой бригады оставляем по человеку, и деньги им оставим, кто сколько может. Пусть что-нибудь прикупят к вечеру, чтоб с голоду в первый день не сдохнуть. А там решим. А «комиссар» пусть контру в наших рядах вычисляет. Лопату держать в руках его в партии не научили.

Люди, ругаясь и смеясь, пошли грузиться в машины.

– Странная у нас какая-то житуха, – сказал Анатолий. – Кругом вся власть работает для народа, все во всём правы, а от народа клочья летят. Куда засунули двести человек! Не поспать, не поесть! Кому это на хрен надо!? Кстати, раз ты не обут, может за «старшину»30 останешься.

– Назначь, пожалуйста, другого. Я хочу посмотреть, что и как, – ответил Сугробин.

Было десять утра. Голодный и злой народ, чуть подобревший после бегства трусливого секретаря, уселся в поданные грузовики, которые помчались в глубину задымлённого леса. Песчаная пыль клубилась под колёсами, окутывая пожарников с ног до головы. И через несколько минут все оказались покрытыми толстым слоем пыли, пропитавшую не только одежду, волосы и все возможные ямки на теле, но и саму кожу насквозь до голых мышц. И казалось, что пыль проникла и в кровь. И заклинила привычные для неё дороги по венам и артериям, потому что воздух состоял наполовину из пыли. По сторонам дороги среди деревьев сверкал огонь, а машины всё мчались и мчались.