Алексей Сухих - Жизнь ни за что. Книга вторая Страница 16

– Назначь, пожалуйста, другого. Я хочу посмотреть, что и как, – ответил Сугробин.

Было десять утра. Голодный и злой народ, чуть подобревший после бегства трусливого секретаря, уселся в поданные грузовики, которые помчались в глубину задымлённого леса. Песчаная пыль клубилась под колёсами, окутывая пожарников с ног до головы. И через несколько минут все оказались покрытыми толстым слоем пыли, пропитавшую не только одежду, волосы и все возможные ямки на теле, но и саму кожу насквозь до голых мышц. И казалось, что пыль проникла и в кровь. И заклинила привычные для неё дороги по венам и артериям, потому что воздух состоял наполовину из пыли. По сторонам дороги среди деревьев сверкал огонь, а машины всё мчались и мчались.

«Осмелюсь доложить», – выразился бы по поводу сложившейся обстановки бравый солдат Швейк31, – « что большие пожары не тушат!» И действительно, такой лесной пожар, какой бушевал на территории, потушить людскими средствами невозможно. Такие пожары стараются блокировать, изолировать горящий район от соседних, ещё не охваченных огнём массивов. А горящему участку дают спокойно прогореть. Изоляцию пожара ведут разными способами. Наиболее простой и доступный самым распространённым подручным средствам топору и лопате, является прорубание просек и прокапывание траншей. Стараются использовать русла рек, ручьёв, имеющиеся уже дороги, ранее вырубленные просеки. От здоровых районов, уже отделённых просеками и траншеями, для полной гарантии пускают встречный огонь, чтобы сжечь часть леса и не пустить неуправляемый огонь самому решать эту задачу. Встречный огонь дело тонкое и требует большого опыта и разума. В самые опасные места, грозящие огненную катастрофу, бросают пожарные вертолёты, самолёты, сбрасывающие сверху воду. По земле пускают бульдозеры и другую землеройную технику, и даже танки, чтобы валить деревья с боевой скоростью. Привлекают команды взрывников, делающих просеки и рвы направленными взрывами.

Обо всём этом знают читатели средств массовой информации и наши спасатели тоже. Сугробин тоже читал и смотрел в новостях, как наши отважные вертолётчики тушили горные пожары во Франции. Читал, восторженные репортажи об отважных воздушных десантах. Но нигде не читал, чтобы не снаряжённых для спасательных работ людей везли на пожар по велению партийного руководства голодными и при отсутствии самых завалявшихся пожарных инструкторов. И Сугробин знал, что ни одно СМИ не поместит заметку о таком «героизме» советских людей. «Так не может быть!» – заявит презрительно редактор. «Это явная клевета!» – заявит другой. Хотя оба прекрасно понимают, что им представляют правду.

Лопаты в отряде умели держать все. Топоры держали единицы. Да топоров и было по паре на бригаду. Когда бригада Анатолия высыпалась из кузова на поляну, кромка леса, подожжённая встречным огнём, сверкала бегающими огненными гирляндами и рассыпающимися веером искрами. На поляне стоял местный лесник Андрей Капитонович и подзывал бригаду к себе. Он попросил откликнуться старшего, и дал задачу окружившим его людям. Не пускать огонь ближе пятнадцати метров до дороги. Бригада распределилась вперёд по дороге на полкилометра. Сзади работали приехавшие ранее. Впереди нашей бригады никого не было. Шофёру Капитоныч велел поставить грузовик посреди поляны и тоже взять лопату. Шофёр заворчал, но ослушаться не решился при городских.

– Что, милок! Сонного что ли взяли? Босиком на пожар приехал, – сказал Капитоныч, осмотрев критически Сугробина. – Босиком пожар не тушат. Пройди по дороге подальше, посмотри как там. Но далеко не ходи. Вчерась черемисы,32 человек пятьдесят, увлеклись, и в круговой огонь попались. Ладно, удачно получилось, что все выбрались. Но сегодня они в лес уже не пошли. Стоят вон там, на дороге и никуда. Да и кому охота за ни прошто гореть. Ведь никого из начальства с лопатой здесь нет. Они власть, они командуют. А командовать-то надо уметь. А лес горит. Наше добро горит, хоть и государственное всё.

– У меня отец, Иван Макарович, по таким делам всегда однозначно говорит: «Какова власть – такова и мазь!» Да и что её упрекать, нашу власть. Она ведь народная, и всё вокруг народное. И всем до «Фени».

– Всё равно жалко, – сказал Капитонович.

Сугробин и в бреду представить не мог, что социалистической бесхозяйственности времени остаётся совсем немного. Ему, как и основной массе людей, хотелось, чтобы исчезло насильно навязываемое состояние идиота, заставляющее на собраниях говорить одно, а в курилках совсем другое33. Чтобы вверху, наконец, поняли, что ведут страну не туда. Чтобы поняли вверху, что народ смеётся и матерится, и не согласен ни с внешней, ни с внутренней политикой. Властители и правители с древности понимали великую опасность для государства, когда народ начинал смеяться.34 А «Индюки» не понимали, что только единение всех сил на основе реальной оценки состояния всех слоёв общества может привести к успеху, и новым победам и первенстве, которое ускользало от страны Советов как вода из решета. При такой обстановке народ смеялся и способствовал разрушению системы не понимая и не предполагая, что попадёт в очередную западню. Притесняемый властью экономически, несвободный в выражении действительных взглядов на политическую обстановку, обложенный во всех частях жизни формализмом и лицемерием, народ искренне начинал верить, что там, на Западе, рай земной. Желающий приобрести автомобиль, рассуждал, что «у загнивающих» каждый безработный работу ищет разъезжая по стране на автомобиле. Другие, принеся домой в семью зарплату, говорили жене, что «там», безработный пособие получает в десять раз больше. Другие обижались, что не могут поехать, куда хотят. А пенсионеры, обижаясь на пенсию, сетовали, «что там» пенсионеры могут путешествовать на пенсию по всему миру. И даже старики, жившие до семнадцатого года в курных избах и надевавшие в семье лишь на праздник новые лапти, забыли хищный звериный оскал капитализма. И вслед за молодыми повторяли как «там» живут хорошо. Всё это была глубокая полуправда. В Советском Союзе жили скудно, но ни у кого не было неуверенности в завтрашнем дне. Люди планировали жизнь на многие годы вперёд и не задумывались над тем, как будут кормить и одевать ребёнка, если ребёнок появится. А правда оказалась в том, что на капиталистическую пенсию старики не то что за границу не могли поехать, а стали на картошке экономить, покупая ей по штукам.

Сугробин многое уже понимал в причинах и следствиях происшедшей в России социалистической революции. И Ленин не казался ему уже святым, и Сталин не казался демоном. А современные вожди вообще были в его понимании самыми обыкновенными людьми без вдохновенья и желаний строить новое, чистое, лучшее. Они сели на места и защищали их неприкосновенность. И пришедшее ему сравнение их с индюками оказалось настолько ёмким, что и расшифровывать ничего не требовалось. А то, что лес горит по разгильдяйству местных правителей, и объявлять об этом было нельзя, ему было понятно более, чем другим. Как же, подрыв авторитета на местах. А подорвёшь на местах, и выше поедет. Народ смеялся, осуждал, сетовал. Вожди не понимали, что сотворили в душе народа равнодушие и не понимали, что могут рухнуть. И продолжали рубить под собой сучок.

Народ в своем равнодушии также не понимал, что система может рухнуть. И не защитил свою народную власть, за которую отдал столько сил и жизней. Индюки довели народ до того, что народу казалось – хуже быть не может. И поддавшись пропаганде предателей и врагов, внутренних и внешних, народ отстранённо наблюдал за развитием событий в девяносто первом. И понял, что может быть хуже, когда также попал в чужой суп, как и индюки, когда всё рухнуло, и на землю Советскую пришёл хищник, без колебаний принявшийся разрушать всё на своём пути. Осознал народ, что стабильность и скромная, но надёжная жизнь – это единственное, что хорошо. Но было поздно. Остался народ без работы, без зарплаты, без пенсий и без надежды. Лучше, оказывается для народа, рассказывать негромко анекдоты про вождей при таком – сяком социализме, чем громко кричать, что президент прохвост, и остаться без средств существования при самом лучшем капитализме.

Сугробин, покурил с Капитонычем, положил лопату на плечо и побрёл в глубь горящего леса.

– На разведку Капитоныч послал, – крикнул он Анатолию.

Вдоль дороги копошились спасатели. Двое с топорами рубили поросль и кидали её вглубь леса. Остальные с лопатами неуверенно и недоверчиво подходили к очагам огня и швыряли в огонь песчаную землю. Земля была сплошь песчаная, лёгкая. Песок рассыпался по огню, перекрывал доступ кислорода и гасил пламя. И казалось, всё – очаг потушен. Но огонь проник везде. Лёгкое дуновение воздуха, и из-под присыпанной песком древесины снова взрывается пламя. И снова надо присыпать, присыпать. Земля под ногами как горячая сковородка. Сверху жгучее не по сезону солнце. Вокруг едкий дым и огонь. Огонь, которого по законам физики уже не должно было быть. А что-то продолжало гореть под песком без кислорода и смрадно дымить.