Лариса Райт - Всегда бывает первый раз (сборник) Страница 15

– Да?

Андрей был, конечно, эрудирован, но раньше Натка не замечала, чтобы в круг его интересов входила психология. Но он к науке и не апеллировал – сказал по-простому:

– После зимы всем трудно. Тело устало, нужны витамины. Душа тоже плачет и требует праздника.

– Точно, – не может не согласиться Натка. – Только где ж его взять-то? Ты знаешь такое замечательное место?

Андрей смотрит на жену примерно полминуты, потом медленно кивает и, не сводя с нее пристального взгляда, говорит:

– Думаю, да. Депрессию как рукой снимет. Все поменяется: обстановка, люди, работа…

– Работа? – Натка теряет интерес к разговору.

Что бы за идеи ни гнездились в голове Андрея, работу она менять не собирается ни за какие коврижки. Это, можно сказать, единственное оставшееся у нее личное пространство. А все прочее заполонили Валеркины занятия, Ниночкин дурной характер, мамины упреки и шуточки Андрея. Вот видит же, что у нее настроение ни к черту, а лезет с нравоучениями. Еще до кучи и работу сменить предлагает. Неужели не помнит, как она козлом скакала от счастья, когда Валерка наконец подрос и она смогла себе позволить вернуться к своим переводам? Думает, ей надоело. Ничего подобного. Нисколечко. Ни грамма. Тем более теперь. Это невозможно, и все тут. Натка так и говорит, твердо и строго:

– Это невозможно!

– Почему? – Андрей не понимает причины ее отказа. Думает, что Натка, наоборот, сомневается в успехе предложенного им предприятия. – Это ведь проще простого. Надо решиться, и все.

– Да на что мне решаться, Андрюш? – Натка раскрывает карты. – Я в восторге от своей работы. К тому же мне предложили повышение. Ухожу с литературы на синхрон через две недели.

– Как это?

– Очень просто. Освободилось место синхрониста, и я буду вести переговоры. Только здесь, конечно. Все помнят о том, что у меня двое детей и муж тиран, поэтому командировки исключены.

– Кто «тиран»? – Брови Андрея взмывают в запредельно изумленный домик. – Я?

– Расслабься. Я пошутила. – Натка уже смеется. За время этого бессмысленного разговора она успела успокоиться и позабыть о своих неприятностях. Ей не на что жаловаться. У нее прекрасный муж, хорошие дети, здоровая мама и любимая работа. О чем еще можно мечтать? Не о чем. Не надо гневить судьбу и пытаться что-то менять. Натка примирительно гладит ладонь Андрея и прижимается лбом к его плечу: – Ну прости, а?

– Проехали. – Он обнимает жену и спрашивает: – Значит, тебя повысили?

– Ага.

– Это то, чего ты хотела?

– Не знаю. Я не очень-то и хотела, но, оказывается, теперь счастлива.

– Счастлива?

– Очень.

– Что ж, тогда действительно нет смысла что-то менять. – Натка не видит, как глаза Андрея блеснули странным светом и тут же погрустнели, потухли. Она считает разговор оконченным и уже ругает Ниночку за разбросанные по комнате вещи. У Натки нет времени обращать внимание на полутона и нюансы. На ней держится весь дом, и, если разбрасываться по мелочам, здесь вместо порядка воцарится кавардак. Натка пока не знает, что, если не уделять мелочам достаточно внимания, в доме может пошатнуться фундамент.

А он пошатнулся, угрожающе задрожал и даже позволил дому накрениться. Натка решила спасать положение. Ведь лучше поздно, чем никогда. Если Андрей уже двадцать лет мечтает о жизни за границей, то надо просто выбрать, с ним она или без. Жизнь у всех одна. Натка не вправе его удерживать, но и Андрей не считает возможным силком тащить ее за собой. Он так долго ждал, теперь настала ее очередь принимать решение. И Натка решилась: уволилась, собрала чемоданы, напоила маму валерьянкой и даже порадовалась шикарному дому над морем. И все. На этом сочла свою миссию выполненной. Дети устроены, муж получил что хотел: интересные проекты и хорошую погоду. Жизнь прекрасна и удивительна. У всех. Кроме Натки. Она потерялась, оставшись сразу и без работы, и без детей (Нина в Барселоне, Валера у друзей), и фактически без мужа. Андрею в Испании нравится все: люди, язык, природа, архитектура. Он в восторге от того, что никто никуда не спешит и все друг другу улыбаются. Ее бесит беспричинная жизнерадостность и то, что сломанную дверь в гараже им чинили две недели: потому что сначала надо было убить два дня на то, чтобы установить причину поломки, потом еще три ждать сменной детали, а затем неделю отдыхать. А как же? Август ведь. Жара. Никто не работает.

К тому, что после восьми вечера нельзя выскочить в магазин за какой-нибудь мелочью, которую забыл купить в течение дня, Натка привыкала долго. А уж к тому, что по воскресеньям город просто вымирает, не привыкла до сих пор. В пятницу и субботу, напротив, все высыпают на улицы, наводняют кафешки и говорят хором так громко, что воздух наполняется нестройным гулом, от интенсивности которого раньше Натку охватывало удушье. Из какого-то упрямого чувства противоречия она продолжала сидеть взаперти на своей скале, смотреть на море через окна террасы и раздражаться, раздражаться, раздражаться. Собственное раздражение ее настолько пленило, что она начала получать удовольствие от постоянной культивации в себе той жертвы, которую совершила ради близких, и отказывалась что-либо предпринять для того, чтобы измениться. Натка катилась вниз по лестнице своего уныния и даже не думала останавливаться. А потом… Потом она встретила Паолу и будто прозрела, почувствовала желание бороться за все хорошее: настроение, время и климат в семье. Натка делала шаги навстречу, пытаясь забыть обиду на Андрея за то, что он бросил ее один на один с внутренними противоречиями и зажил своей распрекрасной жизнью. А теперь выясняется, и его снедали какие-то химеры. Он тоже переживал, чувствовал себя потерянным и так же, как Натка, хранил молчание. Почему? За какой чертой решать проблемы по отдельности им стало легче, чем друг с другом? Когда это произошло? Тогда, когда на вопрос: «Как дела?» – несколько раз ответили друг другу: «Нормально», не пожелав поделиться подробностями? Или когда на предложение Андрея сходить с ним на какой-то рабочий бранч она ответила отказом, сославшись на незнание языка? А может, виной стал тот вечер, когда, вернувшись с первого занятия по испанскому (платные уроки, конечно, организовал муж), Натка объявила, что язык – дерьмо, страна – дерьмо и все вообще – дерьмо. А еще она хочет домой, на работу, к своим арабам. На самом деле дерьмом оказался преподаватель, который почему-то решил, что азы испанского языка ученица лучше всего постигнет в постели, но об этом Натка благоразумно умолчала. Андрей же обозвал ее истеричкой и помогать перестал. Сказал:

– Не хочешь учить язык – не надо. Но я считал, у филолога не должно возникнуть с этим проблем.

– А у меня вот возникли.

– Я понял.

Он понял и замолчал. И на бранчи больше не приглашал, и чертежи не показывал, и советов не спрашивал. Его все устраивало. А Натка… Ну, что Натка? Переживет как-нибудь. Это она так считала. А оказывается, у него тоже все не слава богу. И проблемы вовсе не с ней, а с самим собой. А она ничего не заметила. Почему? Замкнулась в себе? Зациклилась на своих переживаниях? С таким наслаждением барахталась в собственном кризисе, что проглядела наступление этого самого кризиса у Андрея? Как же так?

Натка была настолько потрясена собственным открытием, что не сразу увидела официанта, который подошел к их столику и теперь услужливо переминался с ноги на ногу. Наконец он не выдержал и поинтересовался, будет ли сеньора что-то заказывать. Натка на секунду вернулась в реальность и быстро ответила:

– No, gracias. No quiero nada[17].

Андрей громко закашлялся – он как раз глотнул чая, что стоял перед ним на столе. Муж воззрился на Натку, будто видел ее впервые, но та предпочла не замечать этого удивления. Она погрязла в своем.

Раньше Натка всегда посмеивалась над историями, в которых женщины признавались в том, что не замечали изменений, происходящих с мужем. У нее не укладывалось в голове, каким образом «непримиримые противоречия» и глубочайшие проблемы внутри семьи могут возникнуть в одночасье, вырасти, словно грибы после дождя, а не зреть хотя бы полгода, как зерна граната, или не накручиваться друг на друга спиралью снежного кома. Натке казалось, что, живя с человеком много лет, трудно не заметить того гаденького червячка, который вдруг вползает в его сознание и начинает травить и мучить сомнениями. Нельзя сохранять хорошую мину при плохой игре. Не могут душевные метания одного не отразиться на отношениях двоих. Но Натка была уверена в том, что в их паре мечется именно она. А барахтаний мужа не видела. Что ж, получила по носу за гордыню и вздернутый нос.

Еще совсем недавно разговоры о том, что мужчина несколько лет кряду живет двойной жизнью, имеет вторую жену и даже общих с ней детей, а первая, как говорится, ни сном ни духом, она считала откровенно фальшивыми. «Чтобы нормальная женщина да не почувствовала, не разглядела этот пресловутый кризис среднего возраста? Не верю!» – говорила она и считала, что уж у нее-то все схвачено настолько хорошо, что никакие кризисы их семейству не грозят. Слушая психологов с их «наивной» математикой, утверждающей, что проблемы в отношениях возникают в парах в одни и те же периоды, Натка изумлялась тому, с какой легкостью чувства людей подгоняются под законы логики, устанавливаются шаблоны и рамки. В ее сознании существовала только одна логика: есть любовь – значит, все хорошо. А если нет – то и никакие психологи твой брак не спасут.