Ирина Муравьева - Полина Прекрасная (сборник) Страница 15

Темур зачерпнул снега в обе ладони.

– Такой должна девушка быть. Вот такой! И чтобы никто нэ топтал, нэ ходил! Она должна чистой быть, раз она – девушка!

Полина зажмурилась. Среди черноты запестрела трава, потом появились два серых козленка, и голос, знакомый и мягкий, сказал:

– Моя ненаглядная! Чистая! Выйди!

О как безобразна была ее жизнь! А он ведь по-прежнему ждал, умолял, и светлые кудри свисали на лоб, и вся голова была крупной росою покрыта и ярко сверкала на солнце…

Вскоре все сотрудники засекреченного НИИ узнали новость: Полина живет с человеком из Грузии. Татьяна, начальница одного из самых крупных отделов, где одновременно делали сразу много вещей, в том числе резали и мучили белых мышат с глазами, как розовый жемчуг, сказала Полине:

– Ты дурой не будь. Он не бедный, хороший. Пусть женится только.

– Зачем нам жениться? – спросила Полина.

Татьяна провела ладонями своих мускулистых, ухоженных рук по бедрам, обтянутым платьем джерси.

– Вот это хороший вопрос. Я, как за Федюлина вышла, так даже сама удивляюсь: зачем? И денег не больше, и слежка все время. К тому же свекровь. Хочешь верь – хочешь нет: могла бы – убила.

– Как это: убила?

Лицо у Татьяны вдруг стало таким, как будто она выступает на сцене.

– Да способов много! Но яд – лучше всех. И чисто, и быстро. И все шито-крыто.

– А если поймают? – спросила Полина.

– Поймают, так сяду! – вскричала Татьяна. – И буду сидеть! Зато знаю, за что!

Полина подумала, что в этой жизни, наверное, есть очень много такого, о чем она даже не подозревает. Не дай бог столкнуться со всем этим ужасом.

Через пару недель из солнечного Тбилиси приехала мама Темура. Смотреть на чужую и русскую девушку.

– Я маму люблю! – сказал гордо Темур. – Но я и тебя тоже очень люблю. Поэтому мнэ будет хуже всего.

Мама Темура приехала вечером, и Темур встретил ее на вокзале. Это было во вторник. Полина ждала, что ее позовут, но в среду ее не позвали. С утра его мама пошла к косметичке, а после обеда пошла к парикмахеру. В четверг не позвали. И в пятницу тоже. Позвали в субботу.

– Ты нэ обижайся, – сказал ей Темур. – Когда мэня Коган в Москву пригласил, она так сказала: «Отдам, но для дэла. А больше совсэм никому нэ отдам».

Тут я опять сделаю небольшое отступление. Со стороны может показаться, что милая, светлая наша Полина ведет себя странно. Вступает в интимные быстрые связи, в знакомствах своих неразборчива. То вон привела одноногого с лавочки, то в мерзлом трамвае поймала грузина. А был еще Луис, студент африканский, потом был писатель, женатый, с детьми. При этом сама она замуж не хочет, рожать не стремится. Какая же это, скажите мне, женщина? Не женщина это, а в поле сорняк.

Мама Темура Джорджавадзе сидела на диване, и при появлении в дверях смущенной Полины она напряглась вся, как хищник при виде кудрявой, беспечно гуляющей козочки. Хотя и про козочку все не так просто. Ведь козочка тоже животное, верно? Она должна чувствовать, как под скалой, в каких-нибудь зарослях или в расщелинах таится, желая убить ее, хищник. Поскольку он сразу же сильно потеет и запах его проникает везде. Тогда почему эта козочка наша не мчится стремглав под родимую крышу, а все продолжает мечтательный путь и машет ресницами, нюхая кротко растущие рядом цветы полевые?

Вот так и Полина. Зачем она шла встречаться с чужой, посторонней ей мамой? Своей не хватало, Мадины Петровны? Нет, я понимаю, что, если поставить корыстную цель, то с этой корыстно поставленной целью бывает что нужно то в пекло, то в прорубь. Но замуж Полина отнюдь не хотела и, стало быть, целей корыстных не ставила. И, кроме того, ведь Темур ей сказал, что мама его никому не отдаст. Пока не умрет и поминки не справят. Хотя может быть, что и после поминок душа ее вечная, вся освежившись, быстрее расправится с русской девицей, чем даже могла бы при жизни расправиться. За гробом свои есть возможности тоже.

Так вот мой вопрос вам: зачем она шла? Вообще, чем больше я вожусь с этим образом, тем мне все труднее. Полина похожа на скромную реку: течет себе тихо и горя не знает. Не остановить ее, не повернуть: вода ведь! С водою-то что будешь делать? Умоет, омоет, напоит и – дальше. Блестит да поет, облака отражая! А ты себе стой, как дурак, утирайся.

Ну, нечего делать, продолжим историю.

Мама сидела на диване и так сильно напряглась при появлении в дверях смущенной Полины, что лоб ее стал золотистым от пота. На голове у приехавшей мамы была ярко-белая (не подлинного человечьего цвета!) блестящая башня красивых волос, и кольца сверкали на всех ее пальцах. Глаза были черными, взгляд – ястребиным. Живот ее, где этот плотный Темур проплавал, играя, как в озере рыбка, пока не пришло ему время рождаться, немного вздымался под бархатом платья.

Темур что-то быстро сказал по-грузински.

– Вах! Вах! – вскользь ответила мама. – Вах! Вах!

– Полина! – сказал побледневший Темур. – Вот: мама.

– Анука Вахтанговна. Так мое имя, – сказала Анука Вахтанговна.

Полина вздохнула. Повисло молчание.

– Вы кушать хотитэ? – спросила Анука.

– Нет, я пообедала дома. Спасибо, – сказала Полина, хотя не обедала.

– Зачэм пообедали дома! Мы вас пригласыли, мы пищу варыли! Тэмури на скрипке нэ позанимался, он рэзал морков и другие продукты!

Темур что-то быстро сказал по-грузински.

– Зачэм ты мэня затыкаешь, послушай! – ответила мама и вдруг покраснела. – Когда человек идет в гости к подругам, зачэм ему кушать до этого дома? Я просто спросила, а ты объясни!

– Она будет кушать, – ответил Темур. – Она не сказала, что кушать нэ будет!

– Вы будетэ кушать?

– Конечно, я буду, – сказала Полина.

– Какое вино вам подать? – спросила загадочно мама Анука.

Полина заметила, как у Темура малиновым пламенем вспыхнули уши.

– Спасибо, вина никакого не нужно.

– А мнэ говорили, что русские женщины вино очень любят и всэ его пьют!

– Нет, я не люблю, – объяснила Полина.

Анука Вахтанговна сьела глазами сначала лицо ей, потом сразу шею.

– Тэмури! – сказала Анука Вахтанговна. – Я в срэду совсэм никуда не уеду. Останусь. В Москве поживу. Так решила.

Еды на столе было много. Так много, что стол этот даже ломился, и блюдо с огромным красивым салатом Темуру пришлось унести сразу в кухню.

– У вас на базарэ так нехорошо, – вздохнула всей грудью Анука Вахтанговна. – Пошли мы с Тэмури вчэра на базар. Стоит, вижу, женщина. Немолодая. И смотрит в мэня. Я с ребенком, с Тэмури. Пришла, чтобы ты продала мнэ покушать. Так ты мнэ получше кусок положи! Найди мнэ такой, чтобы я была рада! А тут у вас всо для сэбя, всо сэбе! Кусок свэрху красный, а снизу зеленый! Я развэ куплю это мясо ребенку?

– Какой я ребенок? – шепнул ей Темур.

– А кто ты мнэ есть? Я нэ так говорю?

Через полчаса у Полины разболелась голова, и даже прекрасные сладкие блюда она запихнула с трудом в свое горло. А в восемь уже попросилась домой.

– Спасибо, не нужно меня провожать! – негромко сказала Полина Темуру. – Ты с мамой побудь, я доеду сама.

– Возьми ей такси, заплати, пусть везут! – сказала сурово Анука Вахтанговна. – И номэр машины, смотри, запиши! А то потом гдэ мы искать ее будэм?

На улице томный, уставший Темур сказал, что Полина понравилась маме.

– Тебе показалось, – сказала Полина.

– Ты думаешь, я своэй мамы нэ знаю?

Полина посмотрела в его глаза, которые всегда, когда Темур играл на скрипке, склоняя к ней нежно кудрявую голову, немного и переливались к тому же – от черного и темно-синего к серому, – она посмотрела со странной надеждой: а вдруг это все-таки он?

«Да, Господи! Что же такое со мной! – думала она, сидя в такси, в котором удушливый запах бензина смешался с застенчивым запахом пудры: наверное, только что кто-то попудрился. – Откуда же эти сомненья, откуда?»

Теперь она видела ясно, что в жизни ее повторяется снова все та же простая до дрожи картина: сперва она быстро и страстно влюбляется, потом так же быстро, с готовностью, гаснет. И хочется только скорей убежать. И чтобы никто не звонил, не просил и в трубку не дул своим жарким дыханьем.

«Но я не хочу быть одна, не хочу! Вон мама чуть вены себе не порезала!»

В темноте машины она сняла с руки кожаную перчатку и посмотрела на свои молочно-белые, слегка засветившиеся от быстрых прикосновений уличных огней пальцы.

«Вот этой рукой я ласкала и Якова, потом Александра, теперь вот Темура. Но я никого не люблю так, как нужно! Я просто боюсь быть одна. Я боюсь!»

В водительском зеркальце зазеленели чужие глаза.

– Чего это вы так на руку уставились? Убили кого, может?

Старый таксист сам расхохотался от маленькой шутки.

– Нет, я не убила, – сказала она.

Машина со скрежетом остановилась.

– Черт! Чуть не проехал! А где номера-то! Фонарь не горит, номеров не видать!