Фазу Алиева - Цена добра Страница 15

Пауки плетут паутину, от съеденных мух у них раздуваются животы. Боюсь я этих пауков, но Аллах помогает вырваться из сетей, алхамдулилла.

Творить добро

Рассвет умеет слезы лить,Мне по одной бы все слезинкиСобратьДа нанизывать на нить,Когда падают лепестки,Наверно,Были бы ониПрекрасным самым ожерельемИ самым верным отраженьем,Где наши сны,Где наши дни,И все, что знаем мы одни.

«Мудрец меньше всего одинок тогда, когда находится в одиночестве».

Я живу в писательском доме, который находится в парке, и один из моих служебных кабинетов находится рядом. Я старалась всегда как можно раньше уходить из дома: жаждала любоваться каждым деревом, разноликими цветами, и у меня появлялись среди них свои любимчики. Я считаю, что наш парк очень красивый, ухоженный. Женщины, которые работают здесь, украшая его, уже подружились со мной, и, завидев меня, они приветственно машут рукой и кричат: «Фазу, здравствуй, мы радуемся, когда тебя видим!» В моем сердце словно начинают играть солнечные лучи, распространяя свет и тепло, когда они по-свойски называют меня Фазу.

В этом красивом парке у меня есть свой любимый уголок – розовая аллея! Полюбила я ее за один цветок: ярко-красная роза на толстом стебле, она раскрывает свой бутон раньше всех; ее лепестки сверкают в окружении крупных, как граненый изумруд, зеленых листьев. Каждый день, идя на работу, я боялась не увидеть свой любимый цветок: вдруг чья-то рука, не дрогнув, сорвала эту розу? Но, хотя мы и критикуем нашу молодежь, видимо, она тоже не чужда красоты.

Но однажды, возвращаясь с работы, я опять пошла по той тропинке, чтобы сказать своей любимице «спокойной ночи». Не успела подойти, как с розы упал один алый лепесток. Я подняла его, и мне на ладонь упали две капельки воды. Сердце мое учащенно забилось: «Он плачет», – думала я. Может, это была росинка или дождинка. Но на самом цветке потеря одного лепестка как будто не отразилась – он по-прежнему стоял, застыв в своем великолепии.

На другой день я увидела около цветка еще два упавших лепестка, а сам цветок как бы побледнел, согнулся. Я поспешила уйти, что-то тяжелое начало душить меня, и слова, как рассыпавшиеся лепестки цветка, сложились в памятник розе:

Цветы умирают стоя На самом большом ветру. От горькой и гордой их позы, От поднятой их головы Ничто не останется прозе Для пошлой ее молвы. Цветы умирают стоя, Не пряча признательных слез, Уж очень все это скоро, Они б еще много смогли… Уходят возвышенно-скорбно, Как добрые люди с земли…

Уже через десять дней не осталось ни одного лепестка на твердом стебельке. «Вот и все. Но ведь остался корень, значит, весной опять раскроются бутоны и появятся новые цветы!» – думала я. Дважды оглянулась. «Аллах, дай мне возможность увидеть новую весну, ведь и человек не знает, когда он упадет, как лепестки цветка; Аллах, люблю я жизнь, и каждый миг, который ты мне подаришь, я буду ценить, как вечность, и творить добро».

Сушеный сыр

Но проклинаю тех, кто вновь и вновь,Предав друзей и женщину предав,Спокойно пьет за дружбу и любовь.Не так уж трудно догадаться мне —Настояно вино на горькой лжи.И плавают в отравленном винеРасцвеченные бликами ножи.И падают бокалы со столаВ хмельном тумане, опустев едва,И, как осколки тонкого стекла,Пронзают сердце хлесткие слова.

«Аллах, ты прости меня, грешную, я не думаю, что кто-то положил яд в наш сыр. Аставпирулла!»

Когда я еще была маленькой, в горах все хозяйки сушили сыр. Летом корова давала много молока, и хозяйки топили масло, которое прятали в кувшинах, а из творога они делали круглые толстые лепешки. Посыпав чуть-чуть солью, их клали на бревна веранды и там они сушились. А зимой их заливали холодной водой, они разбухали, становились мягкими, и из них готовили чуду или пельмени.

Однажды бабушка сказала:

– Фазу, иди возьми сыр. Залей водой, завтра будем делать чуду.

– Хорошо, бабушка, большой круг взять?

– Средний бери.

Я сделала, как она сказала. Утром смотрю: сверху такой белый, сверкающий сыр, когда распался на части, оказался внутри наполненным черными крупицами. Я такое видела в первый раз.

– Бабушка. Посмотри!

– Вуя! – крикнула бабушка, потом прочла молитву. – Видишь, внученька, как бывает, сверху сверкает, а внутри черным-черно.

Такие бывают и люди: тебе улыбаются, показывая последний зуб, а в сердце деготь кипит, ища случая на тебя вылиться.

– Я это птицам посыплю!

– Нет! Нет! – сказала бабушка, опять читая молитву. Они могут отравиться. Собери до крупинки, мы зароем их за аулом. Пусть там гниют.

И мы с бабушкой пошли за село и закопали испорченный сыр. Бабушка все время читала молитвы, а я говорила «Аминь!».

И сосулька растаяла

Лишь я один, горя, лежу во мгле,Когда лучи от мира солнце прячет;Для всех есть отдых, я ж томлюсь, и плачетМоя душа, простерта на земле.

«Допустим, однако, что глаз умеет видеть, а душа чувствовать».

На улице морозной безветренно, солнце светит, и снег, что выпал вчера ночью, под его лучами сверкает золотыми искрами, да так, что больно смотреть. Когда я была маленькой и жила в ауле, зимой выпадал такой снег, что сугробы доходили до крыши второго этажа. Такую радость приносила зима, что с улицы не хотелось возвращаться домой. Дети со всего аула высыпали на улицу; почти у всех были самодельные санки, на которых катались, не чувствуя ни холода, ни голода. Сколько восторгов дарила нам красота зимы: выпавший ночью снег превращал аул в какую-то сказку; а как красивы были горы, покрытые снегом: они будто вырастали, возвышались над селом великанами в белоснежных папахах. И так хотелось к ним, в высоту, туда, где они соединялись с таким же чистым, пронзительным небом. Внутри все становилось светлее, чище; и свет, и чистота рождали мечты, которые соединялись, окрылялись и рождали все новые и новые фантазии… С крыш домов свисали тяжелые, причудливые сосульки. Под теплыми лучами солнца они начинали плакать чистыми, прозрачными слезами.

Давно я не видела такой зимы. Аульчане тоже жалуются, что вот уже несколько лет не было хорошего снега. Но почему же я всегда вижу себя в аульской зиме? Качусь на куске доски с горки вниз, а потом снова поднимаюсь на возвышенность, таща за собой свои более чем скромные саночки. С крыши со звоном падает большая сосулька, бегу к ней, беру кусочек, отколовшийся от него, держу обеими руками. Она такая чистая, прозрачная, солнечные лучи преломляются в ней. Но между моими пальцами начинает капать вода. Сосулька становится все меньше и меньше, а рукава платья тяжелее и тяжелее. И вот сосулька стала такой маленькой, как конфетка. Как ее сберечь? Сосулька, крепись! Не отнимай у меня веры в жизнь! Я живу в мечтах, я держусь за малюсенькую сосульку, которую крепко сжимаю дрожащими руками… «Моя душа простерта на земле».

Голоса бессонницы

О, сколько злых бессонницУже укоротили жизнь мою!А сколько раз мне на пути под ногиБросали камниИ смешок летел,И сколько на моей крутой дорогеМне было в спину выпущено стрел!

«Бессонница – это насилие ночи над человеком».

Я страшно боюсь ночи, но часы тикают, предупреждая, что она неизбежна. Я меняю подушки, переворачиваю одеяло, обвиняя всех и вся в том, что, как только кладу голову на подушку, сон улетает от меня под музыку похоронного марша. Откуда эти крики, что раздирают мою душу, заставляют сердце стучать так сильно, будто оно хочет всю землю подчинить своему ритму.

Кричат деревья, что срубили еще молодыми, когда они сверкали изумрудной зеленью; их срубили, чтобы вокруг своих домов построить крепкие заборы, тяжелые, на десять замков, двери. Кричат речки, высохшие и превратившиеся в трещины, так и не выйдя к руслу реки, с которой они мечтали соединиться. Кричат скалы, оторванные от гор: «За что нас взорвали, мы ведь столько миллионов лет на себе держим горы, без нас не было ни гор и их вершины так не приближались бы к небу». Кричат заброшенные, заваленные мусором родники: «Мы ведь, преодолев пласты земли, несли земному народу чистую лечебную воду, а нас меняют на заржавленные железные трубы…»

Я меняю подушки, переворачиваю одеяло, но голоса все громче, все яростней. Кричат из-под земли молодые, у которых не сбылись мечты. И кружатся надо мною орлята, которые только начали летать; из тюрем слышу стоны безвинно осужденных: «Я не совершал преступления, но у меня не было денег, чтобы доказать это». Кричат солдаты, на могильных камнях которых высечено «Неизвестный солдат». «Почему я неизвестный, у меня были мать и отец; бабушка с дедушкой водили меня гулять к реке; я кормил с рук теленка и ягненка; я по горам ездил на коне; я пахал землю, я сажал деревья. Я влюбился, но жениться не успел». Кричат химией сожженные земли: «Я же кормила всех, кто меня лелеял». Кричат недописанные страницы и книги и те, которых не успели еще прочитать: столько неузнанного остается на земле!»