Алексей Олексюк - А76 (сборник) Страница 15

Мальчик постарался пройти мимо, сделав вид, что смотрит в другую сторону: ему не хотелось ни с кем говорит сейчас.

– К вам гость приходил, – сообщила девочка, хитро сощурившись.

– Ну, – буркнул мальчик, продолжая идти к воротам.

– Мужчина в военной форме.

Мальчик резко остановился, мгновенно выпрямившись и подобравшись.

– Он ушёл?

– Постоял немного. Потом ушёл. Просто твоя мама сказала, что не хочет никого видеть и чтобы он уходил… По-моему, она зря так… У него глаза добрые…

– Не твоё дело! – мальчик стремительно шагнул к воротам, давая понять, что разговор окончен.

Он внезапно подумал совершенно о другом: возможно ли описать какую-нибудь местность и людей, и всё, что с ними связанно – всё, что они чувствуют и думают, так, чтобы каждый пережил это как своё личное воспоминание? Возможно ли это?

И ещё…

* С юго-запада, со Средиземного моря шла тёмная грозовая туча.

У попа была собака…

Мы относимся к животным свысока, полагая, что их судьба достойна сожаления, – ведь по сравнению с нами они весьма несовершенны. Но мы заблуждаемся, жестоко заблуждаемся… Животные – не меньшие братья наши и не бедные родственники: они – иные народы, вместе с нами угодившие в сеть жизни, в сеть времени; такие же, как и мы, пленники земного великолепия и земных страданий.

Генри Бестон «Дом на краю»

Мёртвый голубь вмёрз в грязный лёд на перекрёстке. Лёд, отполированный шинами автомобилей, нищенский лёд заштатного города. Хрупкая невесомая тушка голубя лежала на спине, раскрыв крылья. Из разорванного, запёкшейся кровью замаранного зоба высыпались на дорогу пшеничные зёрна.

Он уже прошёл мимо, почти скрылся за угол, но внезапно оборвал шаг, постоял, ловя ноздрями прохладный осенний воздух – и повернул обратно. Опавшая листва шуршала у него под подошвами. Такая же опавшая листва жёлто-зелёными бликами облепила белую собачью шерсть – комковатую, намокшую.

Шерсть страдала одышкой. И ещё чем-то болезненным: хриплым и жалобным. Шерсть вздымалась и опадала. Тяжко, натужно – вздымалась и хрипло, устало – опадала.

«Почему она ещё не умерла?» – подумал тот, что стоял над – и смотрел на ту, что лежала под. Под волглой опалой листвой лежала издыхающая сука. Над ней стоял мужик лет тридцати с полтиной – в тёмных очках, в чёрной кожаной куртке и чёрных брюках. Не в джинсах, не в мешковатых штанах, не – упаси Боже! – в трико с лампасами или без лампасов, а именно что в тщательно отутюженных брюках. Во внутреннем кармане его кожаной куртки лежало сплюснутое прозрачной пластиковой оболочкой удостоверение личности на имя Ивана Анатольевича Билых. Так значилось в удостоверении. Но за глаза все знакомые называли его школьной кличкой – Профессор, хотя был он рядовым преподом в вузе, безо всяких званий и степеней.

– Ваша собачка? – вопросил строгий голос стража порядка.

– Нет, – ответствовал вспугнутый внезапностью глас Профессора.

– Не ваша?

– Нет-нет, – произнесённое с наивозможнейшей поспешностью, это звучало фальшиво.

– Тогда нужно собачников вызвать: пусть пристрелят.

Липкое, мерзкое удушье перехватило гортань Профессору, сдавило грудную клетку.

– Не нужно собачников, – выдавил он из себя натужно тусклую ложь. – Я знаю хозяина. Я сейчас зайду к нему.

Полицейский строго взглянул на Профессора:

– Что ж он не следит за животным?

– Старик… Ходить тяжело. Вот и выпускает погулять одну.

Полиция сочувственно удалилась.

Профессор с минуту ещё помедлил над лежавшей возле дороги собакой, попытался наклониться к ней ближе, чтобы рассмотреть, но та задрала верхнюю губу и угрожающе рыкнула. Профессор отпрянул. Торопливо пошёл к дому. Дойдя до угла, обернулся: пара бродячих шавок подбежала к больной овчарке, обнюхивала её, пытаясь поднять с газона и повести куда-то за собой, но больная только приподнимала голову и вновь роняла – большую умную голову с невыносимо-пристальными карими глазами.

Профессор отхлебнул горячий чай из кружки, и внутри у него потеплело: склизкий комок, теснивший грудь, стал таять. Он вздохнул свободно. Жена, сидевшая напротив – за лёгким облачком пара, подымавшимся от кружки, произнесла намеренно строго:

– Всех не подберёшь.

– Но зачем же она так мучается? – выдохнул Профессор. – Уже три дня мимо неё хожу: утром на работу и вечером с работы. И всё на том же месте.

– Может быть, её машина сбила?

– Может быть… Но кто-то должен за этим следить… Должна же быть какая-то служба… Приют… Или ветклиника…

– У нас о людях не думают, а ты хочешь, чтобы бездомную больную собаку приютили.

– А сами люди? Думают? Жители окрестных домов, которые каждый день переступают через неё…

– Не трави себе душу. Менталитет у нас такой. Помнишь первую жену Режиссёра? Такая кудрявая белокурая немка. Она сейчас работает в приюте для бездомных животных – там, в Германии. В её обязанности входит два раза в день гладить всех кошек. Чтобы они не отвыкали от человеческой ласки, не дичали. Ты можешь представить что-то подобное у нас? Гладить подобранных на улице кошек, чтобы они не дичали, и аккуратно отмечать в тетрадке какую сколько раз погладили!

– Может быть её в клинику отвезти? – внезапно спросил Профессор.

– На чём? На велосипеде?

– При желании можно и на велосипеде. Можно вызвать такси. Но лучше всего позвонить Режиссёру и отвезти на его машине.

– Ты уверен, что эта собака вообще позволит себя тронуть? Тебе давно делали уколы от бешенства?

– Мне никогда не делали уколов от бешенства.

– Хорошо. Допустим, ты её подымешь, засунешь в машину, привезёшь в клинику, заплатишь за приём, её посмотрит врач и скажет… что она безнадёжна, что её нужно усыпить. Что ты будешь делать тогда?

– Я её усыплю, – сказал Профессор.

– Тебе придётся заплатить ещё и за это. Не проще ли тогда вызвать собачников? Или дать ей умереть самой?

– Если есть шанс её спасти, почему бы не попытаться?

– Ладно. Предположим, что собачка не безнадёжна. Где ты собираешься её держать? У нас в квартире? Кавказскую овчарку? Вместе с маленьким ребёнком? Как ты это себе представляешь?

– Что-нибудь придумаем… У Режиссёра есть гараж за городом – достался ему в наследство от отца… вместе с ГАЗ-21… 1965 года выпуска… Он на нём не ездит… Но охрана автомобилю не помешает: антиквариат, всё-таки, по нынешним временам. Если собака поправится, отдам её Режиссёру.

– Как у тебя всё легко получается…

Жена отхлебнула остывший уже чай (облачко пара рассеялось, как романтическая дымка) и подвела итог разговору:

– Делай, что хочешь, но в дом я тебя с этой… (она не подобрала определения) не пущу.

Режиссёром его прозвали ещё в школе, когда он организовал любительский драмкружок и с помощью нескольких товарищей (включая юного Профессора) поставил собственноручно сочинённую инсценировку «Трёх мушкетёров» Александра Дюма. С тех пор много воды утекло. Режиссёр слегка постарел, немного потускнел, чуток «раздобрел», малость разбогател на продаже CD и DVD, но в душе остался всё тем же мальчишкой, мечтающим о кино. В его двухуровневой элитной квартире была отдельная комната, где висел настоящий киноэкран, стояли кресла для зрителей, к потолку был прикреплён проектор, а под проектором – в стеклянной витрине – чудовищно дорогая профессиональная кинокамера и стопки кассет с киноплёнкой. Каждый вечер Режиссёр заходил в эту комнату, обитую карминного цвета панелями, открывал стеклянную витрину, нежно, как спящего ребёнка, брал в руки кинокамеру, любовно оглядывал её, ощупывал, что-то поправлял, подкручивал… и клал на место. Он не снял ею ни единого кадра. Но каждый вечер мечтал о том, как и что он будет снимать. Он видел свои неснятые фильмы так ясно, что мог описать малейшую деталь, штрих, нюанс… Он единственный зритель, который их видел.

Когда ему позвонил Профессор, он сидел в ресторане с барышней, увлечённо рассказывая ей о румынском кинорежиссёре Серджиу Николаеску. Барышня смущённо опускала очи в тарелку с сёмгой и время от времени потягивала белое вино. Она явно была не в своей тарелке. Режиссёр не умел общаться с женщинами. Он их отпугивал своей показной напористостью, безапелляционностью суждений, цинизмом. Профессору всегда казалось, что его товарищ просто боится женщин.

Вот и сейчас, поднеся сотовый телефон к уху, Режиссёр, вместо обычного приветствия, гаркнул так, что барышня поперхнулась:

– Хайль Гитлер, герр Геббельс! Я слушаю… Гуд!.. Я воль… Мой «Мерседес» к вашим услугам… Мы сделаем это во имя Великой Германии!

Сначала возник армейского образца ботинок на толстой ребристой подошве, потом нога в защитного цвета брюках, которая вытянула за собой упакованное в «пятнистую» куртку туловище, а туловище вынесло на сутуловатых плечах бритую голову в зелёном кепи. Это было явление Марса в полной боевой экипировке. Второй комплект вышеописанного «милитаристского» наряда Режиссёр протянул сугубо штатскому Профессору:

– Держи! Размерчик выбирал по себе, так что надевай прямо поверх своей. Потом можно будет всё это выкинуть…