Елена Богатырёва - Три жены. Большое кармическое путешествие Страница 16

– Мертвые – для мертвых, живые – для живых. Думаешь, она хотела, чтобы ты жил и мучился? Да она там, – мать тыкала пальцем в потолок, – слезами, бедная, поди, обливается, глядя, что детки ее не пристроены, что некому их, сиротиночек, приласкать…

– Кончай, мать!

Марк мучился, метался, а Регина словно ни о чем и не догадывалась. Была ровной, спокойной, понимала с полуслова, работала за двоих, не прятала взгляд. Марк кусал губы, она поднимала бровь. Он плавал в неуверенности, она была непоколебима. Она теперь казалась ему значительнее, сильнее. Она поможет ему преодолеть себя.

Он решился, привез ее домой поработать, но как-то все не мог сказать главного. А ведь стоило только сказать, он чувствовал это. Или даже нет, не сказать, просто протянуть руку – и она осталась бы с ним. Неожиданно пришел из школы Сашка. Встреча была скомкана.

Но через несколько месяцев он не выдержал. Задержался на работе дольше обычного, она тоже осталась, предложил подвезти, а в результате привез к себе. Марку не показалось удивительным, что у нее в сумке оказался и зеленый яркий халатик, и блестящие нарядные шлепанцы. Их первая встреча была бурной и короткой. Он отвез ее домой. Чмокнул у двери в щеку.

Эта встреча выпустила джинна из наглухо запаянной бутылки, и вернуть его обратно было невозможно. Как давно не было у него женщины! И как же это, оказывается, бывает… Прекрасно? Сильно? Глупые слова, это необходимо – как воздух, как земля под ногами.

В годовщину смерти Ии он выпил лишнего на поминках и поссорился с матерью, она ушла, так и не вымыв груду грязной посуды, оставшуюся после гостей. Через полчаса, кажется около одиннадцати, в дверь постучали. «Вернулась», – добродушно усмехнулся он, радуясь своей победе, готовясь к примирению. Но на пороге стояла не мать – Регина.

– Извини, что не пришла. Не хотела мешать. Давай помогу…

Но он не позволил ей идти на кухню. Сашка заболел, ни к чему греметь посудой. Он говорил чистую ложь, не понимая еще, почему дыхание становится таким тяжелым, а сам вел ее в свою спальню. Не вел, а властно тянул за руку, почти волок к кровати, задыхаясь от нетерпения…

Разумеется, все теперь было совсем по-другому. Легкость отношений с Региной, ее прямота спасали. Его одиночество было побеждено. Он мог говорить с ней часами. Недаром первая жена – от Бога, а вторая – от людей. Не играла больше небесная музыка, но кто знает, сколько лет она играет для человека?

Он еще не думал о детях, о том, как скажет им о своем намерении. Намерение созрело, он решил жениться и объявил об этом Регине. Она честно ответила, что ждала этого, что, конечно, она согласна.

Назавтра он собирался сказать об этом детям и матери. Но случилось непредвиденное. Утром к нему в комнату спустилась сонная растрепанная Даша, хныча сообщила, что «Саши нету». Они с Региной побежали наверх. В комнате было холодно, окно, выходящее на крышу, было чуть приоткрыто. Марк не в силах был пошевелиться, ему казалось, что там, под окном, непременно должно быть что-то страшное. Крыша была мокрой от дождя, у Сашки была температура и, возможно, бред. Да-да, врач сказал, возможно…

Рина выглянула вниз, дернула его за руку – нужно искать: чего ты замер? Они схватили куртки, бросились к двери. «Я одна бою-у-у-усь!» – бросилась за ними Даша. Рина осталась, взяла ее на руки, понесла одеваться. Марк бегал по парку, спотыкаясь, шаря глазами… Нет, здесь негде спрятаться. Он побежал к соседям, к одним, к другим, поднимал с постелей, тормошил, спрашивал. Никто не видел Сашку. Марк поехал к матери. Может быть, он у нее? Мать так и села в коридоре от его вопроса, оделась, заставила ехать в милицию. Там дежурный исписал несколько листов, сказал, чтобы ждали дома. Когда они вернулись, Марк застыл у телефона.

Каждый звонок выводил его из себя. Звонили с работы, все время с работы. Он наорал на Андрея, совсем расстроился, и тогда к телефону села Регина. Она быстро отвечала, что Марк болен, и просила не беспокоить сегодня больше. Мать увела Дашу на кухню, покормила. Даша напоминала потерянного щенка. Ходила, заглядывала в глаза, улыбалась вопросительно… Но никто в этот день не улыбнулся ей в ответ. В конце дня позвонили из милиции, сказали, что нашли парнишку. И хотя сказали, что волосы у мальчика светлые, а не темные, Марк поехал в отделение, а вдруг…

Все было как во сне, как в кошмарном сне. Они сидели и ждали, шли дни, прошла неделя, Марк забывал побриться, он все сидел и тупо смотрел на телефон. Иногда подходила Даша, тогда он обнимал ее крепко и твердил: «Бедные мы с тобой, бедные…»

9

Ночью машинисту поезда, который полупустым шел в Санкт-Петербург, в темноте померещилось что-то темное впереди на рельсах. Человек? Машина? Он стал тормозить и через минуту увидел лося. Машинист смачно выругался. А в пятом вагоне, в третьем купе, на полу лежал мальчик. Он не мог вытереть со лба горячие капли пота, и они заливали глаза. Не мог, потому что, когда поезд затормозил, упал с верхней полки, стукнулся спиной о столик между диванами и не мог пошевелиться.

На следующий день утром, когда поезд прибыл на Московский вокзал, его нашла проводница. Она не знала, откуда взялся этот мальчик, кто он такой и почему без сознания. Ей не нужны были неприятности, поэтому она клятвенно заверила начальника поезда, что тщательно осматривала все купе и сесть в поезд мальчик мог только на последней станции, в пятидесяти километрах от города. Вызвали «скорую», сообщили, что мальчик залез тайком в поезд на последней станции, туда и направили запрос из милиции. Через два дня Саша пришел в себя на больничной койке, и тут же к нему подсел милиционер. Он смотрел строго, спрашивал: кто он и откуда. Но Сашка молчал.

– Он все время молчит, – сказала медсестра. – Немой, наверно.

– Ты говорить можешь? – спросил тогда милиционер.

Сашка отрицательно покачал головой.

Ему делали уколы, ставили капельницы, а он молчал. Стонал иногда потихоньку – так болела спина, но молчал. Он выиграл свою битву и не позволит никому отнять его выигрыш. Он не вернется домой. По крайней мере сейчас, маленьким и слабым. Он вернется туда через – Сашка загибал пальцы – через четыре года. Вернется только затем, чтобы забрать Дашку, которая к тому времени непременно будет походить на маму как две капли воды.

Три долгих месяца в больнице, боясь разоблачения, поэтому не имея возможности поговорить со сверстниками, он предавался мечтам. Ему грезилось, как через четыре года он возвращается рослым и сильным юношей, как Дарья бросается ему на шею, как отец, его постаревший за это время от горя отец, подслеповато щурясь, идет ему навстречу с опущенной головой. И говорит ему, что никакой Регины нет и в помине, что он прогнал ее в ту же ночь, как только он, Сашка, сбежал. Четыре года пролетят быстро, думал Сашка. Четыре года пролетят как четыре месяца…

Из больницы его перевели в детский дом. И это нужно пережить, думал он, чтобы доказать им… Только вот со спиной происходило что-то неладное. Компрессионный перелом позвоночника давал о себе знать. Теперь он не мог выпрямиться, вытянуться во весь рост. Сначала ему казалось, что это сутулость – он быстро растет, поэтому и сутулится. Рос он действительно быстро, но так и не расправил плечи, не вырос выше отца. Вместе с ним за спиной рос горб. Он понял, что это горб, только тогда, когда новенькие в детдоме стали дразнить его горбуном. В голове метались белые всполохи, он бросался на обидчиков с яростью. А дальше ничего не помнил. Совсем ничего не помнил, не понимал, почему его держат за руки, почему руки сжаты в кулаки, почему на них пятна крови, а напротив мальчишка, и лицо его с кровавыми размазанными подтеками. Его прозвали Волком. Он ухмылялся. Волки представлялись ему гораздо более мирными созданиями, чем он. Волки казались ему ягнятами. Но он не знал, что Волком его прозвали не только за безжалостность, но и за то, что он выл по ночам так, что у ребят, живущих с ним в одной комнате, холодели сердца.

Он привык выть и мычать, объясняться жестами. Ночами ему снился один и тот же сон: он на пороге родного дома. Сияющая Дашка, состарившийся отец… Он так запрограммировал свою голову, что каждый божий день на протяжении нескольких лет видел один только сон. Но неожиданные пробуждения посреди ночи заставляли его вспомнить, что он теперь – горбун. Он думал о том, что Дашка может и не броситься к нему на шею, а отец посмотрит на него сверху вниз. И почти каждую ночь из его рта непроизвольно вырывался вой, так похожий на волчий…

К горбатому Волку не приставали мальчишки, и даже воспитатели ни разу не прошлись по его страшной спине мокрым крученым полотенцем, которым охаживали здесь всякого, кто выбивался из общего режима. Врагов у него не было, но не было и друзей. Он в них не нуждался. Детство окончилось быстро. Иногда ему хотелось вспомнить, когда же это произошло. Тогда, когда он взял в руки тяпку, или когда шел через знакомый с детских лет парк, или от этой страшной боли в спине там, в больнице. Ребенок тихо умер в нем, а взрослый так и не объявился ему на смену. Он ощущал себя скорее животным, чем человеком. Через два года полного молчания он научился думать без слов. Его должны были направить в училище, но никто не знал его возраста. И он так и не попал туда, а попал совсем в другое место, жизнь его, оборвавшаяся, когда он скользнул вниз по замерзшей крыше, катилась теперь все время под уклон, и он чувствовал это заранее. Как чувствует хищник приближение охотника, щелчок затвора, свист пули…