Фазу Алиева - Цена добра Страница 17

В пятницу такой ритуал происходил почти в каждом доме, где жили старые люди. Другого отношения к ним и быть не могло – в ауле этого не потерпели бы! Из-за такой почтительности к пожилым людям я с малых лет любила всех стариков нашего аула. К тому же бабушка нас учила: «Если встретили старую женщину, идущую по воду, возьмите у нее кувшин, бегите к источнику, наберите воды, отнесите ей домой. Если увидите идущих навстречу пожилых людей, уступите им дорогу. Если у кого-то в руках ноша – помогите».

В аулах, когда играли свадьбы, персонально никого не приглашали. Как правило, поднявшись на крышу, глашатай извещал, что завтра после утреннего намаза начинается свадьба таких-то людей, и приглашал всех аульчан. На свадьбу шли целыми семьями, впереди процессии шла мать, за ней вся семья. Уже на свадьбе расходились в разные стороны – мужчины уходили туда, где сидели мужчины, невесты и дочки – к своим ровесницам, а матери – к своим. По традиции женщины были одеты в хабало и старинные платки. Когда объявляли старинный танец (хуршун кьурди), выходили в круг даже старухи с посохом, кольцом вокруг них начинали танцевать старики, а замыкали круг молодые мужчины. Это бывало так красиво! Жаль, что тогда не было видео, нашей молодежи полезно было бы на это посмотреть. Авторитет старших, уважение к ним и забота в моем детстве были высшим непреложным законом для каждого дома. Мать не на словах, а на деле была тогда главной; сколько бы лет детям ни было, ее решение принимали как приговор последней инстанции. А когда кто-то из родителей уходил на вечный покой, сыновья сорок дней не брили бороду, несколько лет не ходили на свадьбы или другие праздники.

В ауле были и такие женщины, которые давно похоронили своих мужей, и сыновей у них не было, но и они не шли жить в семью дочери. Оставались в том доме, где счастливо прожили. Понятно, хозяйство уже вести они не могли. В ночь в пятницу молоко нашей коровы бабушка делила на четыре части и посылала нас отнести его четверым таким же старушкам. Так поступали не только мы, а все, у кого были коровы.

Весной мужчины первым делом пахали делянки сирот и одиноких старух. Несмотря на то, что свекровь и невестка жили всю жизнь вместе, я не помню, чтобы у них были раздоры, скандалы, не помню, чтобы из-за капризов свекрови разрушалась хотя бы одна семья. Казалось, что над каждым домом сияет радуга любви, уважения и взаимопонимания. Даже в 70-х годах в Доме престарелых не было ни одной дагестанки или дагестанца. Это был позор сыну, дочери, брату, всем родственникам, селу.

Помню такой случай. У нас в ауле готовились к свадьбе, невесте уже принесли подарки, как говорится, два рода соединялись как масло и мед. Вдруг весь аул загудел, передавали друг другу, что Аймисей отнесла обратно подарки Алибека и наотрез отказывается выходить замуж за него: «Не хочу, не выйду! – твердила она, когда старейшины рода стали ее уговаривать. – Я слышала, как он грубо и дерзко говорил с матерью». Так расстроилась свадьба.

Свою бабушку я просто боготворила. Я чувствовала ее настроение: когда она молча, поджимая губы, смотрела вдаль, я знала, что она думает о прошлом, о братьях, которые живы, но которых она не может видеть. Я обнимала ее и целовала: «Бабушка, не молчи, у меня сердце болит, глядя на тебя, мне хочется плакать».

Она вздыхала и гладила мои косы: «Не думай обо мне, у каждого человека бывают моменты, когда он целиком уходит в себя. Воспоминания тоже нужны, нельзя забывать о былом, там, в этих воспоминаниях, дорогие родные люди становятся рядом, видишь их живыми, слышишь их голоса. Их мудрые речи словно оживают, и в них каждый раз находишь новые и новые мысли, – отвечала бабушка. – Когда меня не будет, ты тоже будешь вспоминать обо мне; в тебе, как звезды на вечернем небе, зажгутся мои слова, и тебе захочется жить, как я велела».

Как больно теперь видеть, когда дети разговаривают грубо с родителями, внуки не считаются с мнением бабушек и дедушек. Я думаю, поэтому они такие духовно бедные и безрассудные.

Часто мужчины говорят: «Что-то у моей матери не ладится с женой, поэтому пришлось отделить их». Я думаю, если бы он один раз сказал жене: «Это моя мать, ты уйдешь из этого дома, а не она!» – все было бы в порядке.

Посетите сейчас Дом престарелых – увидите там и дагестанцев. Неужели их дети не задумываются над тем, что и они тоже постареют и получат то, что они дали родителям, бабушкам, дедушкам. Неужели они не думают, что надо уважать и радовать старых, ведь у них впереди гораздо меньше, чем позади.

В старости человек незаметно становится одиноким – безвозвратно уходят друзья. Бабушка говорила, как бывает тяжело, когда умирают ровесницы.

– Почему, бабушка, ты же сама говорила, что мы все смертны?

– Говорят, внученька, что однажды смерть пришла к алиму, а он сказал: «Хоть бы ты меня предупредила». А смерть отвечает: «Хорошо, я уйду и вернусь, предупредив тебя». Она ушла и вскоре опять нагрянула. Алим возмутился: «Ты же обещала меня предупредить!» – «Я тебя предупредила: умер твой друг, потом сосед-ровесник, а еще сельский пастух – трижды я послала тебе весточку». Каждая смерть – это есть весточка, что и ты смертный…

И я сейчас иду в одиночество, и бабушка оживает в моих воспоминаниях, а ее мудрые советы и сейчас освещают мой жизненный путь.

В родном ауле

Как комнату, мне сноваТы душу побели.Хоть ремеслом ковровымЗаняться повели.Наверно, только в бурюПонятна тишина.Тряси меня, как бурку,Когда она пыльна.Ты выбей все плохое,Что здесь не по нутру,Ты выбей все такое,Что здесь не ко двору.Стругай меня, как палкуСтругают мастера…

«Дым Отечества ярче огня чужбины».

Сколько бы стран я ни видела, в скольких бы прославленных столицах ни побывала, мысленно я всегда находилась в том маленьком ауле, который, как ласточкино гнездо, висит между громадными скалами. Там, где в метельный декабрьский день, страдая от боли и сдерживая стоны, родила меня мама. Говорили мне, что тогда на улице шел снег и ветер выл то грозно, то жалобно. Говорили, что люди, рожденные в такие бурные дни, бывают мятежные, чистые, как снег, и сильные, как вольные ветры.

Со мною везде был мой аул, наш маленький домик без крыльца и та комната с земляным полом, где, постелив матрасы прямо на пол, мы спали около мамы и бабушки. Сейчас, когда бессонница обрела надо мною власть, я вспоминаю, как моментально засыпала и ни разу не просыпалась за ночь, а утром с мольбой обращалась к бабушке, чтобы она дала еще немножко поспать.

– Не прозевайте зарю! – провозглашала она, стягивая с нас одеяло.

– Бабушка!

– Быстро вставайте, птицы уже поют, ласточки третий раз возвращаются с кормом для своих птенцов. Недаром говорят, что кто рано встает, ему ярочка достается. Быстро одевайтесь!

– Спать хочу! – пыталась я сопротивляться.

– Это не сон; говорят, что это шайтан лисьим хвостом гладит нас, чтобы мы не поднимались вовремя, чтобы небесной благодати не получили…

Где теперь Арани, я вышла из машины, сказала своей сестре Шахсанат и водителю, чтобы они поехали в аул, а я пойду пешком. Это моя тропинка. Десять лет я ходила по ней в школу и обратно. Мне казалось, что каждая травинка, цветок, камешек говорят мне «с приездом», что и они радуются моему появлению. На подступах к аулу тропинка совсем узенькая, она проходит между двумя кладбищами. Никогда не прохожу мимо – тут похоронены мой отец и умерший еще маленьким младший брат Магомед-Жавгар, дядя Омар-дада, его жена Халун и многие дорогие моему сердцу аульчане. Те, которые грели мои руки в зимние холодные дни своим горячим дыханием, вытирали кончиком своего платка мои слезы, делились со мной последним куском хлеба, чинили мне ботинки; те, у кого я черпала народную мудрость, узнавала пословицы и притчи. Я тоже старалась хоть что-нибудь для них сделать, хоть чем-то быть полезной: таскала воду, стирала одежду, купала, когда они состарились…

Не знаю, сколько времени я провела на кладбище – водитель уже давно стоял у дома моего брата, и здесь, услышав о моем приезде, собрались мои бывшие одноклассники. Они радовались тому, что на этот раз я приехала на свадьбу, а не на похороны.

– Как вы меня увидели? – спросила я, улыбаясь.

– Твой голубой платок, даже если бы ты встала на Седло-гору, мы сразу бы узнали! – обнимали они меня.

Вечером я успела навестить нескольких старых и больных людей. Хоть они и долгожители, головы их были светлы, мысли глубокие, после общения с ними с меня, как ржавчина с железа, уходила городская суета.

Давно уже нет нашего дома: мы вынуждены были его продать, и на его месте уже новые хозяева построили добротный двухэтажный дом, но улица, вымощенная гладкими камнями, осталась. Такие родные эти камни, хоть много раз я разбивала о них свои колени.