Александр Малашкин - Глас Времени Страница 17

– Так точно. Большего мне знать не положено. Но герр Голдхабер, я очень рад, что идеи национал-социализма восторжествуют во всем мире! Не зря сейчас погибают наши солдаты. Но, думаю, война будет быстрой. Ведь так?

Лабберт смотрит Хорсту в глаза и гипнотически качает головой.

– Понял! Не смею больше спрашивать.

Инвентаризация достояний будущего заканчивается полтретьего ночи. Лабберт опечатывает крышки штемпелем Аненербе.

– Славно, Хорст, – устало произносит он. – Завтра их содержимое разойдется по исследовательским центрам. Пока отнеси всё на первый этаж и запри в одной из комнат.

В этот момент телефон секретаря, стоящий на столе возле входа в кабинет, начинает звонить. Лабберт изнеможенно закатывает глаза, но в следующую же секунду кивает Хорсту. Адъютант понимает, что нужно делать. Он бежит к аппарату и щелкает коммутатором. Телефон начинает звонить в кабинете начальника. Лабберт боком присаживается на столешницу и свешивает ногу. Несмотря на внешнюю расслабленность, разум его сконцентрирован; он осознает, кто может звонить в такое время.

– Штандартенфюрер у аппарата! – с напускной бодростью выпаливает он.

Человек представляется адъютантом рейхсфюрера Генриха Гиммлера.

– Получилось? – деликатно спрашивает голос.

– Более чем, – сдержано отвечает Лабберт.

– Год?

– Плюс 76.

– Побочные эффекты?

– Допустимы. – Перед глазами Лабберта вспыхивает картина обгоревшего полицейского. Он смотрит на свое отражение в зеркале. – Но ничтожны.

– Исход?

Лабберт понимает, о чем его спрашивают, но ответить не решается.

– Исход? – повторяет голос. В трубке стоит легкое потрескивание.

– Отрицательный. Глубоко отрицательный.

Лабберт снимает фуражку и кладет на стол. Проходит минута тяжелого молчания обоих собеседников. Адъютант Гиммлера – первый человек, узнавший о неблагоприятном исходе войны.

– Через несколько дней шеф приедет в Мюнхен. Готовьтесь предстать с широким докладом.

– Так точно. В моих руках оказалось много образцов технических приспособлений. Хочу предупредить: завтра я разошлю их в соответствующие институты для изучения.

– Отставить!

– Что?

– Пожалуйста, не проявляйте самодеятельности! Этим не должны заниматься наши институты. Вы же понимаете, докуда может докатиться такая информация. – Лабберт как нельзя лучше понимает. Речь здесь идет даже не о людях.

– Куда прикажете их девать?

– До особых распоряжений они должны находятся под вашей ответственностью. Я лично буду докладывать вам о решениях, отданных рейхсфюрером. Но «Объект» должен вернуться к нам уже сегодня, вне всякого сомнения. Я вышлю группу. Утром они будут у вас. Позаботьтесь, чтобы у них не возникло лишних вопросов по поводу груза. Лучше всего запакуйте сразу в несколько ящиков и как следует заколотите.

– Не переживайте, не первый день на службе.

– Вот и отлично.

На другом конце кладут трубку.

– «Самодеятельность»! – зло цедит Лабберт. – Будто я пустое место! Чертова бюрократия… – Случайно выстрелом в висок его пронзает пугающая мысль: «А ведь они могут меня убрать!»

Адъютант, выждав паузу, возвращается в кабинет. Лабберт бросает на него жгучий взгляд. «Самое простое – приказать моему адъютанту застрелить, отравить или арестовать меня. Суда ждать вряд ли придется, а убрать таким способом – наиболее удобный вариант»

– Скажи, Хорст, ты способен по отношению ко мне на предательство?

– Что вы говорите, штандартенфюрер?! Конечно, нет!

– А если тебе будет приказано?

В глазах Хорста скользят противоречивые мысли. Прямой и открытый человек, с ясными убеждениями и сформировавшимся отношением к жизни как к чему-то фундаментальному и нерушимому. Такие, как он, врать не умеют.

– Я ослушаюсь приказа! – заявляет он.

Это звучит настолько убедительно, что Лабберт почти верит.

Часы бьют три.

«Домой? – сомневается Лабберт. – Зачем? Там нелюбимая женщина. Встретит с грустным лицом, произнесет пустые, шаблонные слова: «Пришел? Еда на столе». Вновь начнется бытовая меланхолия. Не могу так»

Он часто остается на работе и ночует в кабинете. Женщина, которую он любил, покинула этот мир годы тому назад. Дети живут на другом конце Германии с ее родителями. После смерти любимой он так бы и жил один, ему никого не надо, но офицеру СС не надлежит вести холостяцкую жизнь. Новый брак состоялся для виду, и оба в нем были несчастны.

Из темноты открытого окна в комнату врываются звуки. Лабберт прислушивается. Стучат военные сапоги по каменной мостовой. – «Кто: СС, СА, СД?.. – гадает он. – Или обычные солдаты Вермахта? Хотя какая, к черту, разница? В Германии всего этого стало слишком много, чтобы заострять внимание на подобных различиях…»

Он смотрит на фуражку. С нее столь же пристально поглядывают глаза «мертвой головы». Серебряные Черепа – немые свидетели ужасов, которые учинит немецкая военщина.

Шаги учащаются. К ним добавляются чьи-то еще, но уже не сапожные. Вскрик. Глухие удары. Работают дубинки. Сдавленный стон. Шелест одежд.

Тело волокут по земле. И, как ни в чем не бывало, за окном снова ночная тишина.

Лабберт пожимает плечами.

«Они хотят, чтобы я отдал устройство! – вновь терзают его тревожные мысли. Они усугублены поздним часом; душевная тревога ночью – это не то же самое, что душевная тревога днем. – Утром прибудет бригада, и я больше его не увижу. А что это для меня означает? Только то, что больше мне не попасть в будущее! Я сидел над этим устройством много бессонных ночей в попытке разгадать тайну. Мне удалось. Знания в области математики сильно помогли. Но теперь, когда я побывал в будущем, увидел то, чего, наверное, видеть не должен был, мне грозит опасность. Возможно, маленький человечек в смешном пенсне не захочет расстраивать своего фюрера информацией о неминуемом поражении и личном предательстве, когда его сепаратные переговоры с западом были раскрыты, и прикажет позабыть о секретном проекте и уничтожить всех, кто в нем состоял. Я первый попаду под замес!»

Лабберту почему-то вспоминается Эрнст Рем, та июньская «Ночь длинных ножей» и горы расстрелянных.

«Гиммлер – циник. Он не пожалел своего друга – не пожалеет и всех остальных. Радует пока одно: даже забрав у меня машину времени, они не смогут с ней разобраться. Но пройдет какой-то срок, и методом проб и ошибок они, безусловно, ее разгадают. Из этого следует, что, возможно, у меня будет запас времени»

Острая головная боль вдруг сковывает череп в кольцо.

«Боже мой, что это? Похмелье? Никогда оно не сопровождалось такой болью»

Он встает и, шоркая сапогами, идет к окну в надежде, что свежий воздух спасет.

Боль спускается к груди. Ему впервые за себя поистине страшно.

– Сапоги… Проклятые сапоги! – Он сдергивает с себя тяжелую солдатскую обувь и от изнеможения падает на пол.

Небольшой угол обзора, снизу вверх, позволяет видеть звезды.

Лабберт тщетно пытается встать. Нужно кому-нибудь сообщить! При сердечном приступе очень важно находиться под присмотром.

В него никогда не стреляли. Мировую войну 1914 года удалось пройти без ранений. Но сейчас в него словно выстрелили. Все тело скованно болью, он ощущает каждое нервное окончание.

«Паника ни к чему, – думает он, теряя сознание. – Встречу последнюю минуту с достоинством… К тому же здесь такой чудесный вид. Не каждому суждено умереть, вглядываясь в глубокое звездное небо…»

Спустя почти час, он приходит в себя. За окном гудит мрачная ночь. Боль отступила. Он поднимается, держась одной рукой за подоконник. Вдруг что-то большое и серое шарахается, взмахивает крыльями и улетает прочь в открытое окно. Это филин. Большой серый филин, что живет где-то по соседству, на одном из здешних чердаков. Оказывается, все это время он сидел здесь.

– Нечистая сила, он мог выклевать мне глаза! – кряхтит Лабберт.

«Что вообще со мной приключилось? Сколько себя помню, ни разу не терял сознание. Алкоголь? Ну, нет. Бывало, пил и похлеще. Тогда что же?»

На пути к зеркалу спотыкается о разбросанные сапоги. Зажигает маленькую лампу и долго всматривается в свое отражение. Перед ним человек, которого он привык видеть. Но в облике что-то настораживает. Какая-то незначительная деталь.

Лабберт слышит, как в голове бушует кровь. Страх.

«Мать моя! Коньяк здесь ни при чем. Я болен!»

Глава 5

Проселочные дороги, пыльные тропки, поле и лес. Две фигуры пробираются в темноте. Ночь – лучший маскировщик; их спины фактически сливаются с природным ландшафтом.

– Как думаешь, в этих лесах есть опасные звери? – спрашивает Лотар.

– Думаю, после обезвреженного грузовика с вооруженными штурмовиками, нам вряд ли может угрожать зверь, – отзывается Иосиф. – В крайнем случае, ты его пристрелишь.

– Никогда не убивал животных. Охоту без необходимости обеспечить пропитание презирал. Я убивал людей. Людей, которые могли убить меня. Но нажать на курок, держа на прицеле невинное существо, выше моих сил.