Инна Тронина - Дух неправды Страница 17

Но и того хватило, чтобы Миррен, приоткрыв окно со своей стороны, недовольно спросил по-английски:

– В чём дело, Майкл? – И добавил: – Я тороплюсь!

«Шпион проклятый…» – подумала Наталья и облизала губы. Безразличные глаза смотрели на неё из машины. Наталья давно уже научилась молниеносно оценивать, на что способен противник, стоит вступать в схватку или лучше уклониться. Смысл такого взора она поняла прекрасно и ощутила в сердце редко посещавший её страх. Почему в мыслях назвала иностранца шпионом, Наталья и сама не знала. Но почувствовала одно – если сейчас попробует помешать «Крайслеру» выехать за ворота, сильно об этом пожалеет…

«Наталья, вам кто-то звонит!» – писклявым голоском сказал мобильник в её кармане. Опс! Не отключила. Покосилась на дисплей и увидела Сашкин номер. Ну, его в задницу! Лучше всего будет выпустить фирмача. Пусть его в пути перехватят, если сумеют. А она сюда хрен впишется – в другом месте эти баксы срубит. Наталья поспешно сунула «трубу» обратно в карман. Потом она нажала на зелёную кнопку, и ворота открылись. Каратистка с надеждой смотрела на ведущую к шоссе дорогу, но там было темно и пусто.

«Крайслер» вынырнул из-за кирпичного забора, над которым взлетали, как огни салюта, красные башенки и арки. Вилла Печерского была спроектирована итальянским архитектором как миниатюрный Кремль. В небе нарастал гул очередного самолёта, заходившего на посадку, Райдер, проехав несколько сот метров, притормозил и огляделся. Над элитным посёлком плавало северное сияние, а впереди сгущалась тьма. Миррен знал, что недалеко отсюда располагается пост ГАИ, куда, вероятно, уже передана ориентировка на Санкара. Всё-таки лучше бы ему сейчас быть в багажнике…

Миррен по китайской методике помассировал внутренние углы глаз, потом надавил по три точки на каждой брови, потёр переносицу и под глазами. Не полагаясь только на это средство, достал две капсулы из внутреннего кармана пиджака, бросил в рот. Сказывался проклятый возраст, когда поздно уже ходить на задания. Растренировался в кругу семьи, позабыл, как всё это бывает. Что за паскуд Майкл себе в охрану набрал? Эта вылощенная сучка у ворот работает на Пихтовникова. И ведь не обижал их Майкл. Но тут всегда так – чем больше даёшь, тем больше к тебе претензий. Доброе отношение в России считается признаком слабости.

Все три шлагбаума дипломатический автомобиль миновал без задержек. Гром петард становился глуше, и перед лобовым стеклом расстилались бескрайние подмосковные поля. Чёрно-белый ледяной простор всегда навевал тоску. В этих снегах увязли Наполеон и Гитлер, потому что оказались идиотами. Надо было не переть в лоб, а добавлять наркотик малыми порциями, как в тайских борделях, чтобы люди попали в зависимость и стали послушными. В девяносто первом ни капли крови не пролили, даже ноги не замочили. И, что самое главное, народ уже который год гуляет, как ни в чём не бывало. Миррен давно знал, что так всё и будет.

Принятые меры помогли восстановить работоспособность и сбросить давящий груз усталости. Миррен достал из потёртой сумки смартфон, положил рядом с собой на сидение. Громкую связь он выключил. Пост ГАИ в свете дальних фар просматривался отчётливо, и инспектор, ещё не разглядев номер машины, сделал жезлом знак остановиться.

По встречной полосе в это время двигалась целая кавалькада – автобус, набитый людьми, два джипа, кажется, «Тойота-Ленд-Круизер» и «Гранд-Чероки». Возглавлял колонну роскошный пятисотый «Мерседес». Миррен ясно ощутил, что на его «Крайслер» смотрят сейчас десятки глаз, но не почувствовал страха, даже не встревожился – только вежливо улыбнулся.

Инспектор махнул жезлом, разрешая «Крайслеру» ехать дальше. Колонна направилась к вилле Печерского, оставив над ночным шоссе облака выхлопов и пара. Редкие в эту праздничную пору автомобили боязливо проскакивали мимо поста, и один, кажется, всё-таки попался. Не решившись препятствовать следованию дипломатической машины, инспектор набросился на какого-то обладателя «нужды на колёсах», осмелившегося осквернить своей персоной правительственную трассу.

Миррен знал, что на его пути встретится ещё несколько постов, но был почти спокоен. Почти – это потому, что совершенно спокойным он не бывал никогда. По Кольцевой домчался до Можайского шоссе, которое после переходило в Кутузовский проспект, прямую трассу до конечного пункта назначения. Райдер Миррен никогда ни в чём не был уверен нацело, и сейчас не говорил Санкару Никкаму ни слова.

Но знал, что индиец не заснул, что он жадно ловит каждый звук ночного города, потому что не может взглянуть в окно. А, собственно, ничего особенного и не происходит. Американский дипломат гулял в Рублёво-Успенском и сейчас возвращается в Москву. Миррен мог бы выехать на Можайское сразу, но всё-таки решил немного пропетлять, чтобы убедиться в отсутствии «хвоста». К их с Санкаром радости «хвоста» не было.

«Я вам не отдам его! Не отдам! Потеряли – пеняйте на себя. Может быть, я сейчас везу в машине моего друга, Кристофера Истена, будущего премьер-министра Индии? Из их семьи уже вышли три главы правительства. Почему бы и нет? У Санкара Никкама для этого есть все данные. Но даже если ему не доведётся возглавить Индию, всё равно мистер Никкам непременно займёт пост в правительстве или станет крупным бизнесменом… Нет, всё-таки он выберет госслужбу. Или останется в геологии, что тоже важно в наше время. Став нефтяником, он будет нуждаться в связях. Чем бы ни занялся отпрыск брахманов, правнук раджи, он стоит баснословно дорого. А его чуть не прикончили просто так, и после хотели разменять на сто тысяч долларов! Зарезать цыплёнка, который потом кучу бриллиантовых яиц снесёт! И это сокровище лежит на заднем сидении посольского «Крайслера»! Вот уж сюрприз так сюрприз, Майкл Печерский! Обязательно приеду на твой концерт. Надеюсь, у тебя всё будет о'кей, как и у меня. Теперь не стыдно уйти на покой – в минуту триумфа и умереть не жалко. Жизнь прошла не даром. Мало кто играл сильными мира сего, как шахматными фигурками, вручал им власть и отбирал, часто вместе с жизнью. Но вряд ли во всей Америке кто-то так страстно противился иракской войне, как Райдер Миррен. «Будь ты проклят, если окажешься там! Для нашего рода и моих грехов достаточно. Зря лить свою и чужую кровь негоже. Надо ставить выполнимые задачи!» – так сказал я Эдриану, внуку, когда тот рвался воевать на Ближнем Востоке. Внук остался дома, а его приятель погиб в Багдаде. Бесконечный кошмар – гробы под звёздно-полосатыми флагами на лентах транспортёров. Девушки, ничком лежащие на дорогих им могилах. Стеклянные глаза молодых безумцев в больничных пижамах. Показная бодрость тех, кого тяжёлые ранения спасли от худшего. Дабья,[62] Буш-младший, проклятье Америки, решил возвыситься, но был унижен. Пока я дышу и живу, буду делать всё, чтобы моя страна более не знала такого позора! Я, Чарльз Эрл Честер, опять оказался прав. Надо же, я вспомнил, как меня зовут по-настоящему…»

Из Чарльза он стал Карлом – так казалось благороднее, величественнее. Но сначала были цветы – олеандр и коалы, увитая листьями винограда беседка – буйно-зелёная летом и огненно-красная осенью. Там стояла его плетёная коляска на высоких колёсах. Были старинный фонарь со свечой внутри, фигурные чугунные плиты на полу у камина, макет старой бензоколонки с наброшенным на угол платком в горошек. Там мать до сих пор хранит пластинки столетней давности и современные компакт-диски. Родители служили в цирке, слыли оригиналами, обожали всё эффектное и броское, шумные вечеринки и буйные карнавалы, неприличные знакомства и шокирующие розыгрыши. И потому на каждое кресло, на каждый диван сшили чехлы, одного из семи цветов радуги, а окна закрыли японскими пёстрыми шторами. Они с братом Малколмом разрисовывали стены растениями и животными, придерживаясь африканской тематики. Малколм нарисовал зебру. А Чарльз, вдруг резко изменив направление, увлёкся изображением тюльпанов.

После был скаутский лагерь, приветствия левой, «сердечной» рукой – привычка, сохранившаяся до сих пор. Лилии, нарисованные на листках бумаги, на стенах и на песке, вырезанные из дерева – символ долга перед собой, перед ближними, перед Богом. Тогдашние испытания научили Чарльза Честера преодолевать препятствия, работать в команде, добиваться поставленной цели и неустанно учиться. Мальчик знал, что готовит себя для великих дел, и помнил об этом даже тогда, когда в течение двух лет рекламировал женскую косметику.

Отец, Малколм Честер-старший, казался всесильным и бессмертным – когда играл в покер, пил портвейн, принимал ванну с добавлением молотого кофе и ставил на глаза компрессы, чтобы избавиться от мешков. А потом оказалось, что папа был неудачником. Работал акробатом, фокусником, наездником, дрессировщиком, но так и не нашёл себя в жизни. Когда, упав во время шторма с перевернувшейся лодки, утонул в океане старший сын, Честер получил инсульт и паралич. Перед смертью он просил жену Шейлу и сына Чарльза исполнить его последнюю волю.