Инна Тронина - Дух неправды Страница 18

Отец, Малколм Честер-старший, казался всесильным и бессмертным – когда играл в покер, пил портвейн, принимал ванну с добавлением молотого кофе и ставил на глаза компрессы, чтобы избавиться от мешков. А потом оказалось, что папа был неудачником. Работал акробатом, фокусником, наездником, дрессировщиком, но так и не нашёл себя в жизни. Когда, упав во время шторма с перевернувшейся лодки, утонул в океане старший сын, Честер получил инсульт и паралич. Перед смертью он просил жену Шейлу и сына Чарльза исполнить его последнюю волю.

Отец страстно желал, чтобы дети добились того, что прошло мимо него. И раз в живых остался один сын, на него вся надежда. Чарльз окончил три университета, выучил шесть языков в совершенстве и ещё на четырёх мог неплохо объясняться. Он навсегда связал свою жизнь с разведкой – как собирался ещё в скаутском лагере. С наиважнейшими и одновременно деликатнейшими поручениями он выезжал в Африку, в Латинскую Америку, во Вьетнам, на Ближний Восток и в Европу. И, наконец, в семьдесят восьмом году Карл Честер под чужим именем прибыл в Индию. В восемьдесят четвёртом он вернулся туда – чтобы завершить начатое.

При его непосредственном участии пало правительство Индиры Ганди, но через три года она вновь стала премьер-министром. Руками охранников-сикхов её удалось навсегда устранить с политической сцены, после чего Индию захлестнуло цунами насилия, пролились моря крови и слёз. Но ни один штат в итоге не откололся от страны. Индия устояла, не рассыпалась, как карточный домик. Многие, коллеги Честера ещё на что-то надеялись, а он давно понял, что проиграл.

Ещё во время первой командировки Карл познакомился с женщиной, которая сумела объяснить ему многое, ничего, в сущности, не объясняя. Её образ вставал перед ним в шуме муссонных дождей и пьянящем аромате бокула.[63] Она носила перстень и серьги с кашмирскими сапфирами огранки «кабошон», когда надевала сари синих оттенков, и уральские изумруды, если выбирала ткани зелёных тонов. А ещё надевала бирюзу и жемчуга, взятые из восточных сокровищниц. Дочь раджи любила роскошь и ничуть не стеснялась этого.

Она могла, улыбаясь, говорить о собственной смерти и с негодованием отвергать идею сделки с совестью. Равнодушно выслушивала угрозы и мольбы, не показывая окружающим ни страха, ни гнева. Это была фанатичка, которую не тронула гибель шестерых сыновей. А несколько лет спустя она сама бестрепетно рассталась с жизнью, несмотря на дарованный судьбой шанс спастись. И гораздо раньше, когда её, будто позабыв, неделю не кормили и не поили в тюрьме, она так и не постучала в дверь, не потребовала прекратить издевательства. А после ни разу об этом никому не напомнила. Она стала для Карла Честера символом израненной, но не покорённой Индии. Ему осталось только убить эту женщину, чтобы не опозориться окончательно…

Недавно Карл спросил у Михаила Печерского про кашмирское кольцо. Шансонье ответил, что его сейчас носит Амрита, мать Санкара.

Он возвращался из Индии в Штаты очень долго. В Турции парился в банях, посещал базары, часами бродил по лесным тропам Понтийских гор. В Париже смаковал сложнейшие салаты для гурманов и пил дорогое шампанское – «Дом Моэт», «Болланже», «Поль Роже» и другие. Гулял по улицам, набережным и площадям. Во многих фешенебельных отелях мира он числился особо важной персоной первой категории. Ему предоставляли лучшие номера, делали скидки, встречали букетами цветов и подарками. По утрам ему подавали в постель английский или континентальный завтрак и вообще всячески старались угодить.

Но он избегал ночевать в мягкой широкой постели; брал напрокат автомобили и уезжал кататься. В Италии он ел карпаччо[64] и каннелони,[65] запивая кушанья сухими сицилийскими винами. В Лиссабоне пил пиво с виноградными улитками, наблюдая, как солнце тонет в Атлантическом океане. Он чувствовал себя полководцем, выигравшим сражение, но проигравшим войну. Карл Честер молился в Ватикане, смотрел на античные развалины Рима и скользил по венецианским каналам на гондолах. Будучи в Португалии, он нанимал катер и носился, едва не взлетая над волнами, вычерчивая зигзаги на пенных гребнях, пытаясь очиститься под порывами ветра, под солёными брызгами и светом луны. Он бесконечно пил кофе, читал и писал, водил к себе в номера красивых женщин, но забыться так и не смог.

Расставшись с последней, очень похожей на молодую Лайзу Миннелли, которая работала горничной на его этаже, Честер вылетел в Вашингтон. Он дремал в самолётном кресле и видел Флориду шестьдесят первого года, море, пальмы и Барбару в шляпе-сомбреро, с крошечным Мартином на руках. Она ждала мужа, который должен был вот-вот вернуться из Конго, до боли в глазах смотрела на сверкающее под яростным солнцем Саргассово море. А Карл, улыбаясь, подкрался к Барбаре сзади и совсем по-детски закрыл её глаза ладонями. Тогда он успешно выполнил первое своё «особое поручение». Спустя двадцать три года он выполнил последнее. Крови Раджива Ганди на его руках уже не было.

Тогда, в девяносто первом, он уже предвидел развязку. Коммунистический монстр доживал последние месяцы. И потому сфера его влияния, из которой столько лет безуспешно пытались вырвать Индию, должна была исчезнуть сама собой. Взрыв, совершённый смертницей-тамилкой в Шри-Перумбудуре, ровным счётом ничего не изменил на карте мира. Прошло семь месяцев, и русские сами спустили алый стяг над Кремлём, низложили советского президента и доложили об этом американскому. Такого, признаться, не предвидел даже Честер. Тогда он думал о сопротивлении, даже о подполье, с которым придётся всерьёз бороться. А спустя семнадцать лет от души смеялся над собой, прежним. Лайнер шёл на посадку, и Честер думал о новом своём назначении – в Западный Берлин. Об Индии он запретил себе вспоминать. То, что было, прошло, и никогда не вернётся. Но оно вернулось вместе с Санкаром Никкамом.

«Крайслер» несся по Кутузовскому проспекту мимо громадных «сталинских» домов, и Карл-Эрик Честер, которого сейчас называли Райдером Мирреном, улыбался. Огни праздничной иллюминации вспыхивали в его азартно прищуренных глазах и делали человека похожим на хищного зверя.

Чаще всего он работал под дипломатическим прикрытием и оттого давно стал своим во многих посольствах и консульствах. Довелось попробовать себя в качестве секретаря, советника, атташе, консула. Случилось возглавить миссию в одной беспокойной африканской стране. Но так бывало не всегда. Честер становился, как сейчас, журналистом и писателем, бизнесменом, даже учёным-зоологом. Он должен был очень много знать, чтобы соответствовать своей роли. Трёх университетских курсов для этого было мало. Он непрерывно учился. Даже сейчас, в семьдесят пять, был жаден до знаний, как ребёнок.

Громада российского «Белого дома» выплыла из предрассветного морозного тумана. Все окна там были тёмные – члены правительства отдыхали. Развлекались, кто как умел и хотел. А тем временем страна теряла своего искреннего друга, который имел очень большие возможности спустя какое-то время влиять на политику Индии. Санкар Никкам никогда не забудет, кто хотел его погубить и кто спас. Не забудет и отплатит сторицей.

Миррен вообразил, как визжат сейчас девицы на вилле Печерского. Как громилы в камуфляже и масках, уложив всех на пол, шныряют по комнатам и ищут Санкара. Как хлопает невинными глазами Марина, растерянно улыбается и ничего не понимает. Как бледнеют и покрываются испариной секьюрити, сообщившие об индийце властям. До тех пор, пока о Санкаре удастся что-либо выяснить, он уже будет в Индии или в Штатах. Как сам захочет, все в его руках. Парень умный, всё поймёт, лишь только немного придёт в себя…

– Санкар, вы в порядке?

Миррен обернулся. Из-под куртки на него глянули совсем больные, мутные от жара знакомые глаза. По щекам Санкара ползли тёмно-вишнёвые, горячие даже на вид пятна.

– Мы почти на месте.

– Благодарю вас, сэр, – пробормотал индиец.

Недуг и травмы, предательство и тупая злоба подкосили его, отняли последние силы и волю сопротивляться, драться за жизнь. Слова Миррена прогнали красивый сон – праздник света «Дивали», тысячи мерцающих огоньков в глиняных плошках, плывущих вниз по течению рек, пылающие чучела злых богов. Бездонное звёздное небо, пение цикад, озарённые очистительным огнём лица собравшихся на берегах людей.

– Вы совершили невозможное. Меня бы убили.

– Разумеется. – Миррен усмехнулся. – Но я ведь сын волшебника. Не верите? А зря. Мой отец одно время был в цирке иллюзионистом. Он умел изрыгать пламя и жонглировать огненными шарами. А ещё он исполнял потрясающий номер с девушкой и саблями. Юная ассистентка, лучезарно улыбаясь, входила в разукрашенный ящик, а чародей протыкал его насквозь кривыми клинками. Трюк пользовался бешеным успехом. – Миррен немного притормозил на съезде с Новоарбатского моста. – Но однажды во время представления из ящика послышался женский крик. Клинок пронзил ногу девушки насквозь и пригвоздил её к стенке ящика. Несчастная циркачка потеряла много крови, но выжила. Пристыжённый факир женился на ней. Скажу вам больше. Она здравствует до сих пор, хотя случилось это очень давно, в конце двадцатых годов прошлого века, перед Великой депрессией. От этого брака, родилось двое сыновей. Как вы уже догадались, один из них – ваш покорный слуга… – Миррен завернул на Новинский бульвар.