Олег Рой - Писатель и балерина Страница 18

И тем более – какая разница, как все вышло?

Даже думать нельзя о «как» и «почему»! Нельзя лезть в сказку толстыми взрослыми пальцами! Сломается, замрет, осыпая золотую пыльцу с убитых слишком пристальным разглядыванием крыльев. Умрет.

Стеклянная балерина в круге настольной лампы сияла теплым, мягким золотистым светом. Инкрустированные на крышке шкатулочки под ее ногами узоры напоминали… Марк чуть отодвинулся, посмотрел искоса… да, очень похоже на циферблат.

Вот оно!

Обрамление для романа! Стеклянная хрупкость и негасимый беспощадный свет. Баланс времени и небытия. И стрелки – неутомимые стрелки, так напоминающие ноги в балетных туфлях…

Ну вот, а ты не верил, улыбнулся он сам себе.

Так ведь бывало. С каждой новой книжкой бывало. Поначалу все рассыпается, крошится, как пересохшая от времени бумага, и персонажи все на одно лицо, и события разбегаются, как ручейки из разбитой чашки: этот тянется к дивану, другой к ножке стола, третий останавливается на полдороге, точно осознав вдруг собственные бессмысленность и бессилие. И реальные исторические фигуры решительно отказываются участвовать в придуманном сюжете, и поводов не подберешь, хоть с головой в архивах закопайся – все не то и не так.

А потом вдруг что-то щелкает в механизме мироздания… И мемуары открываются на нужных страницах – смотри, именно этот исторический эпизод тебе требовался. И персонажи обретают собственные лица: вон тот похож на мужика, который вчера на светофоре бросил внедорожник поперек дороги и побежал в аптеку, а эта – в точности как позавчерашняя девица в салоне связи. И не имеет значения, что книжка про сто лет назад, когда не было ни светофоров, ни внедорожников, ни салонов связи. Люди-то остались прежними! И сюжет перестает быть придуманным, ему уже не нужны авторские указания, он сам отлично знает, куда двигаться.

Так бывало с каждой новой книжкой. Но чтобы мироздание так явно, так недвусмысленно подталкивало его к действиям, к выдуманному, вымечтанному, но никак не оживавшему сюжету – такое с ним, пожалуй, впервые.

Все получится, все будет просто великолепно. И не только потому, что он увидел наконец свою героиню въяве. А прочие знаки? Не просто же так они. Не просто так ему трехцветная кошка повстречалась, да еще и в двух экземплярах! Это уже не просто обещание удачи, а прямо-таки ее гарантия! И вообще все одно к одному складывается: и журналистка эта со своим дурацким вопросом, и неожиданно обретенная стеклянная танцовщица – настоящее чудо!

И в довершение череды добрых предзнаменований… эта неожиданная, невероятная, невозможная встреча в случайном кафе… эта девочка – с тем самым лицом, которое он так долго никак не мог увидеть.

Полина…

Марк улыбнулся.

Следующей премьерой у Женьки тоже будет «Коппелия». Через два месяца – в январе, в дни школьных каникул – не все же «Щелкунчика» ставить.

Вряд ли в Николаевском готовят что-то столь же неординарное, как та давняя постановка, от одной мысли о которой перед глазами начинают мелькать алые и золотые сполохи, а горло забивает душный серый войлок. Вряд ли еще одному постановщику придет в голову «сжечь» мастерскую старого Коппелиуса. Но балет сам по себе, даже без всяких режиссерских эксцентричностей интересный, и возможностей предоставляет массу. Любая премьера, тем более такая, – долгожданный и неподдельный шанс перейти на следующую ступеньку сценической иерархии. Из вспомогательного состава – в кордебалет, из кордебалета – в какие-нибудь вторые солисты, или как они там называются. Никогда он этого не помнил. Да и не важно. Наверное, все девочки из «подтанцовки» сейчас яростно готовятся к… нет, не заменить ведущих солисток, танцующих Сванильду или Коппелию, там свои дублерши есть, из второго состава. Но вдруг повезет, вдруг удастся войти в группу характерных танцев. В самом начале «Коппелии» вроде бы, как ему помнилось, какие-то национальные танцы присутствовали – венгерский и прочее в этом роде. А ближе к финалу – несколько сольных танцев, складывающихся в историю, в символическую картину дня. Утро, как и полагается, начинается с молитвы, потом работа и так далее. Наверное, подумалось Марку, и Полина сейчас готовит потихоньку «Молитву», танец начала дня, и мечтает, чтоб небеса повернулись наконец в ее сторону, чтоб попасть в первый состав, не в дублеры, чтоб… ох, чтоб танцевать – соло! первое в жизни соло! – на премьере.

Он так живо это представил, что руки сами потянулись к клавиатуре – немедленно, немедленно все записать, пока свежи, пока дышат и двигаются мысли и эмоции. Господи, какое счастье!

Чай в небрежно отодвинутой в сторону кружке так и остыл нетронутый.

Полина замерла на пороге, точно следующий шаг должен был привести в чужой, неизвестный мир – быть может, лучший, чем сейчас, но неизвестный и потому пугающий – а вовсе не в обычную квартиру.

Обычная, как же!

Где вы видели квартиру с репетиционным залом?

Небольшим, не больше тридцати метров, но все, как положено, – и зеркало во всю стену, и станок вдоль него, и пол отличного паркета. В сказку вела дверь, распахнутая прямо напротив входной – потому Полина и застыла соляным столпом. Не может быть! Не бывает такого! Все это сон! Но какой… потрясающий… Только бы не проснуться!

За безбрежным паркетным морем в простой белой раме висело окаймленное понизу неровной чертой темных крыш бледное, тоже почти белое небо. По нему змеились тонкие темные трещины – пересекались, переплетались кружевной сеткой, стекались к белому, испещренному черными метками, точно испачканному стволу чуть справа от середины рамы. К одной из «трещин» прилепилось красное – светлее, чем кровь, – круглое пятнышко.

Только латунной таблички снизу не хватало: «И. И. Иванов. Декабрь (холст, масло)». Ну или не Иванов, а Сидоров, и не масло, а акварель.

Полина не сразу поняла, что это не картина, а настоящее окно. И за ним настоящее декабрьское небо, настоящая береза и настоящий снегирь на ветке.

Марк, довольно улыбаясь – он стоял сзади, но Полина все равно «видела» его улыбку и точно знала, что улыбка именно довольная, – легонько, самыми кончиками пальцев подтолкнул ее в спину.

Прикусив губу, почти не чуя от волнения ног, она сбросила сапожки, робко сделала шаг, другой… и закружилась, впитывая взглядом каждую деталь внезапного счастья.

По обе стороны распахнутой двери вытянулись два узких высоких стеллажа. Слева – музыкальный центр, еще какая-то техника… Полина потянула дверцу правого шкафчика. На верхних полочках расположились канифоль, тальк, рулончики лент и эластичных бинтов, вкладыши, ножницы, лак, клей, еще какие-то балетные причиндалы. Ниже… Гетры, трико, тюль, бахилы, чешки… Господи! Пуанты! Новые, блестящие, еще не обмятые. Их было очень много – пар, наверное, десять, а может, и сто…

Картинка перед глазами начала вдруг расплываться… Нет! Только не проснуться! Как можно просыпаться, если тебе дали шагнуть… в сказку! В счастье!

Она сморгнула. Вздохнула поглубже. Картинка обрела прежнюю четкость.

Над дверью и по стенам – несколько видеокамер, на стене напротив зеркала – плоский экран.

– Можно не только в зеркале себя контролировать, но и записывать, а потом смотреть, – пояснил из коридора голос Марка. – Ну или просматривать выступления корифеев сцены.

– Премьеров, – автоматически поправила Полина. – Корифеи – это…

– Да не важно. – Марк засмеялся. – Ты же поняла, о чем я. – На «ты» они перешли уже во вторую, кажется, встречу, она сейчас уже и не помнила, когда это было. Впрочем, сейчас ей вообще трудно было о чем-то думать. – Ну как, годится?

Прикусив губу, Полина замотала головой сразу во все стороны: и вверх-вниз – да-да-да, и вправо-влево – не могу поверить, этого не может быть!

Марк улыбался, чувствуя себя почти всемогущим.

Теперь только бы не расплескать, не растерять, сохранить это драгоценное ощущение! «Баланс»! В этом сугубо предварительном названии проявился вдруг еще один, незамеченный доселе смысл. Чтобы пройти над пропастью, канатоходец должен быть превосходным мастером, для свершения ему потребуются все силы, все его навыки. Но если он не будет уверен, что пройдет, ему не помогут никакие навыки, никакой опыт. Малейшая неуверенность подкосит, как подвернувшаяся нога, скользящий по канату акробат зашатается и рухнет в пропасть небытия.

И ему, Марку, тоже придется ни больше ни меньше как пройти над пропастью по тонкой позванивающей от натяжения струне – практически по лунному лучу. И без уверенности в собственном могуществе лучше и не пытаться…

Но он все-таки рискнет – и сможет. Сейчас Марк видел это так же ясно и отчетливо, как простершиеся перед ним ровные дощечки паркета, как легкий, похожий на дымную струйку завиток на виске Полины, как алого снегиря на березовой ветке.