Ольга Карпович - Закулисный роман (сборник) Страница 18

– Вац, – говорю ему, – Вац, ты даже не представляешь, чуви, как я счастлив, что ты нашелся. Ты думаешь, они тебе рады? Да щас! Может, я один только на самом деле и жалел, что ты пропал. А эти… Че с них взять, мещане озверелые. Ты же мой лучший кореш был, Вац, ты один меня понимал.

– Влад, – отвечает он, – я и сейчас прекрасно тебя понимаю. Думаешь, у меня какая-то другая жизнь там? Точно так же время уходит, жизнь утекает сквозь пальцы, понимаешь?

– Брат! – заорал я, тыкаясь башкой ему в плечо. – Ты же как брат мне! Все думают: во Влад прогнулся перед звездой, роль свою уступил. Да мне че, жалко, что ли? Да я для тебя последнюю рубашку…

– Влад, я это очень ценю, – серьезно закивал он. – Если хочешь, я познакомлю тебя со своим агентом, возможно, он мог бы подобрать для тебя какое-нибудь интересное предложение в Англии…

– Ааа… – махнул рукой я. – Никогда этого не будет. Кэт меня не выпустит. Понимаешь, Вац, она сидит на мне, вот здесь, – я хлопнул себя по груди ладонью, – как спрут какой-то – и давит, и давит. Туда не ходи, сюда ходи, делай то, не делай это. Меня уже тошнит от нее, понимаешь? От ее паровых котлет и глаженых рубашек! Она через мою голову с продюсерами договаривается, а меня только в известность ставит. И сказать ей ничего нельзя, сразу ревет – я тебе всю жизнь отдала, а тыыы…

– А почему не уйдешь? – спросил он. – Ведь ты свободный человек, достаточно известный, самостоятельный. Что тебя возле нее держит?

– Блин, ну как я уйду. – Я хватанул еще стакан вискаря. – Что я, мудак последний? Ты ж знаешь, сколько она для меня сделала.

– Не знаю, – покачал он головой. – Ты расскажи!

Блин, с чего тут начать рассказывать? С того, наверно, что Вац был моим самым лучшим другом. Не, так-то у меня пол-Москвы в корешах ходило, но он особенным был, таким, с которым всегда по кайфу.

Обретался я тогда с мамой-папой, научными работниками, на Обручева – академический райончик, чистые детки, все дела. Ну а потом пришли девяностые: лихая юность, клубешники, дискачи, рейв, марки… Такой расколбас мы со знакомыми перцами задвигали… Ладно, ближе к теме.

С Вацем мы в инсте познакомились, и я, конечно, рядом с ним считал себя офигенно продвинутым чуваком. Он-то детдомовец, ничего, считай, в жизни не видел, а я первый модный кекс московских дискотек. Однажды разговорились мы, и я предложил показать ему отвязное местечко, ну типа почти как сегодня. Вац согласился, рванули мы вечером в клуб, я у своих знакомых две марки взял, прикольные такие, с пингвинами. Мы их лизнули – и на танцпол колбаситься. Полночи у меня на стенах цветы распускались и из пола змеи выползали. Так таращило, что пипец!

На рассвете – не помню как – оказались мы на смотровой на Воробьевых. Вац навалился на парапет и говорил куда-то в весенний, отдающий гарью воздух:

– Ты снова здесь? Как хорошо… Мне давно с тобой поговорить надо.

– Тебя, чувак, по ходу, таращит не по-детски, – со смехом хлопнул я его по плечу. – Вот он я – и не уходил никуда. Крутанская штука, скажи?

Он тоже рассмеялся, а потом заявил:

– Вообще, если честно, детский сад все это – унц-унц и глюки, никакой поэзии. Если уж употреблять, то такое, чтоб с Богом разговаривать можно было.

– А че, давай, – кивнул я. – А ты знаешь, где намутить?

Он поднял брови:

– Конечно.

На следующий день я спер у папаши из книжного шкафа какую-то толстенную фиговину с ятями, мы загнали ее в букинисте и поехали на Лубянку. Не успели выйти из метро и оглядеться, как мимо нас прошел какой-то мутный чувак и, толкнув Ваца плечом, пробормотал:

– Ищешь че?

– А есть че? – так же ответил Вац.

По ходу, это пароль и отзывы тут такие были. Через десять минут в какой-то зассанной подворотне мы взяли у него чек белого, забились в подъезд, на верхний этаж. Вац научил меня, как перетягивать руку жгутом, чтоб выступила вена, и я поймал свой первый приход.

Это было… Блин, я не смогу описать. Круче, чем оргазм, чем самый большой кайф, который я когда-либо испытывал в жизни. Я был облаком, теплым и невесомым, без проблем, без волнений, сплошь состоявшим из позитива. Я плыл по небу и улыбался солнцу. Героин растекался по венам, как нектар, и жить хотелось, и говорить, и обнять Ваца крепко-крепко. Это было чудо, тот самый первый гердозовый приход.

Когда меня немного попустило, я спросил Ваца, откинувшегося к стене с блаженной улыбкой на губах:

– А ты не боишься подсесть?

– Нет, – покачал головой он. – У меня склад характера такой: я ничем не могу увлечься слишком сильно, мне надоедает быстрее, чем становится необходимостью. Героин – отличная штука, если употреблять редко. Помогает перезапустить мозги и сменить точку видения реальности. Иногда вдруг под другим углом зрения открываются грани, о которых и не подозревал.

Я слушал его, как загипнотизированный. Мне уже хотелось догнаться.

Че сказать, круто мы тогда поотжигали с Вацем. Таскались по притонам каким-то. На дачу моих предков ездили и устраивали себе двухдневный гердозовый трип. Мы не просто торчками были, мы расширяли сознание. Из меня такие стихи под белым перли:

Ложь пронзительна, словно зубная боль,Тяжесть, лиловостью схожая с ля-бемоль.

Я их Вацу читал, а он мне тоже что-то – Бодлера, Рембо, цитировал Ницше… Однажды он сказал:

– Небо похоже на огромный фингал на роже Бога.

Во я загрузился тогда…

Нам реально по кайфу было вместе улетать. А то, что он вовремя тормознул, а я не смог – за это я на него не в обиде. Ну бывают такие перцы, которым из любого дерьма удается вовремя выскочить, карма такая, че ж теперь. Вац, как и говорил, всерьез ничем не увлекался, а меня засосало. И через пару лет торчал я уже не с Вацем, а со спидозными доходягами по подвалам. И бахался уже не чистым блаженным раствором, а чернягой. Всю папашину библиотеку проторчал. Он за ремень хватался, мать – в слезы. А че они могли сделать, если я уже на системе был?

Тогда-то я и залип на гепатит С, хорошо, что вичек не добавился, тут, можно сказать, повезло.

Какие нах стихи и прозрения, у меня мыслей в башке осталась только одна – где надыбать денег на следующую дозу? Пару раз я у Ады занимал. А на третий она сказала:

– Влад, извини, я знаю, зачем тебе деньги. Не дам!

Потом там она и с мужем разошлась, так что у нее самой лишнего копья не было. Гоша удавился бы, а рубля никому не дал. А Кэт мне несколько раз удавалось разводить, она меня жалела. Однажды даже дома у нее какую-то антикварную пепельницу спер, когда бабка отвернулась, и сдал в ломбард.

В конце концов, из всех друзей остался у меня только Вац. Тут дело такое, когда ты становишься торчком, твои кореша от тебя либо отворачиваются, либо пытаются тебя перевоспитать. А Вац единственный вел себя со мной как раньше.

Как-то пришел я в инст вмазанный в слюни (за институт я до последнего держался, старался посещать занятия и репетиции, хотя и понимал, что вот-вот меня отчислят), завалился башкой на парту, лежал в полудреме и слышал, как Кэт с Вацем говорила.

– Ты же его друг! Почему ты на него не повлияешь? – сетовала наша мать Тереза. – Ведь он так погибнет, ему лечиться надо.

– Любой человек имеет право на саморазрушение, – ответил ей Вац. – Я не господь Бог, чтобы решать, какой путь правильный, а какой нет.

Так что, в общем, Вац оставался последней моей связующей нитью с нормальным миром. В последний раз я виделся с ним в ноябре. Уже холодно было, совсем зима, на улице темно, буран – ниче не видно. Мы столкнулись с ним в институтском дворе вечером. Пары уже закончились, и во дворе никого не было. Я как раз только что у одного барыги разжился дозой и собирался по-тихому ее где-нибудь вмазать. И тут – Вац.

Я предложил ему:

– Будешь? По старой памяти?

А он вдруг:

– Давай!

Мы спустились с ним в закуток под лестницей, сели на батарее, вмазались. Это был винт, но барыжные морды, суки, нечистый подсунули, когда по вене пустил, меня аж заколотило всего. А может, шприц был нечистый, я ведь его уже использовал. Меня колотило всего, и Вац, как в тот самый первый раз, помог мне перетянуть вену и ширнуться еще раз… Потом достал из кармана белый комок, раскатал его, это был амфетамин, и я снова догнался. Колющая дрожь вроде бы отпустила.

– Вац, – спросил я, – когда первый приход меня попустил. – Че там у тебя вышло с Багринцевым? Говорят, он тебя задвинул и на Дориана Аду выставил?

Вацлав улыбнулся, словно оскалился.

– Старик новые формы ищет, – пояснил он. – Как мы с тобой!

Я заржал, представляя себе Багринцева с баяном в вене.

– Слышал, Гошу из инста поперли, – продолжал я. – Какие-то деньги он у Светланы будто бы спер. Блин, и че я не знал, что у нее там деньги лежат? Я бы раньше Гошки подсуетился.

Вац не слушал мое гонево, он взобрался на батарею ногами и смотрел в залепленное снегом, подслеповатое окно, находившееся высоко над полом.

– Багринцев приехал, – сообщил он. – У них заседание кафедры в семь. Пойду поздороваюсь с Великим Мастером.