Анна Кирьянова - Опыты жизни. Психологические эссе Страница 2

О потерянной любви

Настоящая любовь не имеет никакого отношения ни к возрасту, ни к полу. Ни к физиологии вообще. Она просто есть – и все. Это я давно поняла. Это такое невероятное чувство притяжения, понимания, радости от присутствия человека, что ни с чем даже сравнить нельзя. Просто – восторг и радость души, когда даже мурашки по коже. И это хорошо понимают дети, которые далеки и от возраста, и от физиологии. Они просто любят восторженно – и все. И меня так любил один мальчик семи лет, Сережа. Просто безумно. И я его тоже любила, конечно. Он бежал по двору и бросался мне в объятия. И повисал на шее, и крепко обнимал. И глаза у него так и сияли. От любви. Но, поскольку я уже была подростком, страстные чувства этого мальчика вызывали смех у других детей. Все потешались. Наверное, со стороны это нелепо выглядело, когда маленький мальчик виснет на шее у почти взрослой девушки. И я при встрече как-то стала его осторожно отодвигать. И ласково здороваться, но уже без объятий. И он, как все истинно любящие, все понял. И, конечно, продолжал ко мне подбегать, но уже не так пылко. А вполне сдержанно. В такой, знаете, шапке с мысиком на лбу, вроде конькобежной. И варежки на резинках болтались. А потом он упал на катке, повредил ножку коньками и умер от заражения крови. И больше уж никто не подбегал ко мне, визжа от невероятной любви и радости. За последние тридцать лет. И совершенно душу переворачивает мне стихотворение Некрасова, который был великий лирик. «Еду ли ночью по улице темной, бури заслушаюсь в пасмурный день – друг беззащитный, больной и бездомный, – вновь предо мной проплывет твоя тень»… И я поэтому очень не люблю, когда меня обнимают чужие люди. Просто есть с чем сравнивать. А своих я сразу узнаю. Какими бы удивительными и странными они ни были. В них есть что-то такое, сережино, искреннее. И я их тоже всегда обнимаю.

О бедности

В биографиях великих писателей часто пишут о нищете и бедности гениев. О трудных, так сказать, бытовых условиях. И мне в детстве было очень жалко этих бедных писателей. Но потом я стала вдумчиво читать. И сочувствия поубавилось. Достоевский в Швейцарии дошел до настоящей нищеты. Он в рулетку играл. И проиграл все деньги. Дьявольски не везло. И он стал таким бедным, что вынужден был отказаться от кухарки. И заложить семейные драгоценности. Хорошо, что мне не грозит такая нищета. Кухарки никогда не было. Семейных драгоценностей тоже. Марина Цветаева в Париже жила в бедности. Даже в нищете. Каждое лето на четыре месяца надо было ехать на море. А денег не хватало. Добрые люди помогали, чем могли. Саломея Адронникова-Гальперн отдавала треть своего жалованья. И некоторые другие так поступали. Но делали это не очень регулярно. Что отражалось на семье поэтессы. За стихи платили очень мало. Муж не работал. Потом уже стал работать. На НКВД. Бедность довела. И очень трудно было платить за трехкомнатную квартиру в центре Парижа с ванной и двумя комнатами для прислуги. Хорошо, что у меня двухкомнатная на Эльмаше… И бедность до того дошла, что в центре комнаты стоял мусорный ящик. И прыгали блохи. Как результат мучительной бедности. И багаж этой нищей поэтической семьи, который они привезли в Советский Союз, вернувшись обратно, не входил в комнату. Если собрать все мои вещи, не считая мебели, выйдет три чемодана. Примерно. Мусорный ящик, наверное, занимал много места… А Эдгар По был беднее всех. Он от бедности, как пишет биограф, пил неразбавленный джин. Я всегда полагала, что от бедности старушки продают ненужную утварь и жалкие герани. И плохо кушают. И роются, извините, в мусорных ящиках. Которые у по-настоящему бедных поэтов гордо стоят посреди комнаты. В Париже.

О мужских решительных поступках

От мужчин всегда ждут решительных поступков. Масса конфликтов происходит из-за того, что мужчина не принимает решения. Не совершает мужского поступка. Уклоняется от ответственности. Это всегда раздражает женщину и вызывает чувство обиды. поэтому я сегодня вам расскажу о решительном поступке трех свирепых и смелых горцев, черкесов по национальности. Это были два брата и один их друг. Даже имена их уже намекали на свирепость и смелость. Их звали Амир, Фарух и Джафар. Я вылечила их маму, которая к ним приезжала. И в знак глубокого уважения и признательности эти черкесы пригласили меня на праздник в мою, так сказать, честь. Они на Вторчермете дом снимали, где и жили со своими женами и детьми. И я поехала, потому что тоже решила проявить уважение. Да и, честно сказать, много читала об обидчивости свирепых горцев и кровной мести… И праздник начался и проходил вполне хорошо и пышно. Кроме того, Амир, Фарух и Джафар решили в мою честь зарезать барашка. Так полагается из уважения. Дикий и жестокий обычай. Они привели барашка. Принялись очень решительно расхаживать вокруг него с ножиком. Говорить между собой на своем языке. Сверкать черными глазами. Готовиться к убийству. Я лепетала, что не надо никого резать. Но суровые и жестокие горцы не слушали меня. Они между собой спорили и даже принялись ругаться и, видимо, говорить друг другу разные обидности. Страшные, дикие люди. С ножиком. Они ругались очень долго и, наконец, пришли к согласию. Ко мне очень решительно подошел Джафар. Протянул ножик. И заявил: «Аня у нас – девушка-джигит. Пусть Аня и режет барашка». И видно было, что все трое испытывают глубокое облегчение. Никто из них не хотел резать бедного барашка. И они нашли отличный выход – свалили все на меня. И ножик дали… В итоге барашка мне подарили и даже привезли его ко мне домой. Где этот барашек пробыл почти сутки и чуть с ума меня не свел. Потом друзья на машине его в деревню отвезли и подарили местным жителям. А ковер выбросить пришлось. А ножик на память остался. Чтобы я не забывала о важном уроке. И тогда, двадцать лет назад, я все поняла о мужской решительности. Почему они решение принять не могут и на девушек-джигитов сваливают. Им просто жалко барашка. Даже таким вот свирепым горцам…

Об отличных оценках

Моя бабушка была учительницей русского языка. А во время войны она служила в военной контрразведке. И поэтому тетради учеников проверяла очень строго. Сурово, я бы сказала. Вечером сядет перед горой тетрадей и проверяет. И ставит очень строго оценки. То «кол», то «двойку», то «тройку». А я маленькая играла рядом. И внимательно слушала бабушку, которая мне разъясняла, какие ошибки делают ученики из-за неграмотности и невнимательности. Поэтому я уже в четыре года была довольно грамотной. Но еще я была очень жалостливой и доброй. И я прямо всю ночь не могла уснуть, представляя, как ученики получают свои тетрадки, а там – «колы» да «двойки»… Я все думала, как они заплачут. Огорчатся. Может, даже заболеют от горя. И я тихонечко ленинградской белой ночью встала и взяла бабушкину ручку красную. И терпеливо во всех тетрадках вывела цифру «5». Довольно кривобокую, но вполне ясную. А плохие оценки зачеркнула. Потому что не надо никого огорчать. Ребята старались, писали письменными буквами. Которые я еще не умела даже читать. Пусть им за это будет «пятерка». Пусть улыбаются и еще лучше учатся. Вот такой мелкий случай из моей жизни. И я думаю, что невидимые ангелы тоже очень добрые. Как некоторые дети. И, может, они тоже тихонечко смотрят, что мы написали. Что сделали. Как старались. И в последний момент они тоже могут перечеркнуть плохие оценки, которые нам суровая жизнь выставила, и поставить «отлично». За старание. И чтобы мы не огорчались…

О нашем университете

Я только что приехала в Башкирию. Ехать долго, почти четыреста километров. Я по дороге устала и попросила мужа остановиться у придорожного кафе. Возле харчевни, как раньше говорили. Чтобы кофе выпить. Или что там подают вместо кофе. Сладкое и горячее. Я на все была согласна, так сильно устала. Хотя, конечно, страшновато было. Опасаюсь я придорожных деревенских кафе. Зашла, попросила кофе. Два местных жителя громко кушают суп и на своем языке разговаривают. С женщиной средних лет, которая принимает заказы и всем остальным занимается. Мы сели за столик и стали кофе пить. И еще заказали два эчпочмака – это такие треугольные пирожки. И стали ждать. Довольно уютно, чисто, беленькие занавески на окнах. За окнами свиноферма, лес, поля, домики. Башкирская деревня. Непонятный мне пока язык. Эчпочмаки… И женщина поглядела на меня острым вглядом и говорит: привет, мол, философскому факультету! Да здравствует альма-матер, наш Уральский университет! Как поживает профессор такой-то и декан такой-то? Сдала ли ты, Аня, тогда кандидатский минимум? Защитилась ли? Что новое написала? И так интеллигентно и важно меня расспрашивает, что местные жители тоже заинтересовались. Хотя к университету не имели никакого отношения. Они трактористы. Но тоже интересуются философией. Они здесь каждый день обедают и ведут интересные беседы. С Гульнарой, которая училась на историческом и экономическом. И меня помнит. Мы хорошо побеседовали о философии, психологии и трудностях бизнеса. И непростой работе тракториста. Гульнара мне с собой эчпочмаков положила. По студенческим правилам. Угощение. И я поехала дальше в хорошем настроении. Проезжая другие придорожные харчевни. «Алтын балык», «Юлай», «у Рамазана»… А у Гульнары кафе называется интеллигентно и просто: «Париж». Кстати, рекомендую.