Анна Кирьянова - Опыты жизни. Психологические эссе Страница 3

Воспоминания о прошлом

Однажды на телекомпании, где я работала, устроили вечеринку. И пригласили рекламодателей, которые приносили доход. Чтобы сделать им приятное и укрепить сотрудничество. Я не люблю вечеринки. И вынужденное общение – особенно. Недаром считается, что в тюрьме люди больше страдают не от лишения свободы, а от вынужденного общения с сокамерниками. И я тихо сидела в уголке и размышляла. Особенно меня раздражала такая крупная высокая женщина, которая громко кричала и хохотала, простите, как гиена, собственным шуткам. И выражалась. И была разряжена, как трансвестит… И ко мне обращалась на «ты», рассказывая о своих проблемах» с мужиками». Я пошла одеваться в гардероб, а она – за мной. Кричит, шумит, задает личные вопросы… Я раздражилась донельзя, но терплю. Приличия соблюдаю. И вдруг эта вульгарная тетка пристально смотрит на меня и спрашивает: «А у тебя, случайно, не было в детстве собачки Белочки?». А у меня была собачка Белочка. Когда я еще маленькой девочкой жила у родственников в чужой семье. И была не очень счастливой маленькой девочкой. И пелена упала с моих глаз; вот все встало на свои места. Я узнала девочку Люсю, с которой гуляла во дворе, вместе с собачкой Белочкой. И Люся была сирота и жила с дедушкой. И мы с Люсей прятали собак дворовых от собачников, которые на специальной машине ездили по дворам с крюками и веревками. А мы прятали щенков внутрь деревянной горки и кормили их. И вместе побили мальчишку-садиста, который мучил котенка. И Люся была такой бледной и худенькой девочкой с косичками. Как и я. И мы узнали друг друга и даже прослезились. И Люся перестала орать и выражаться, и мы тихо и нежно поговорили обо всем. И я вспомнила слова Платона о том, что любовь и дружба – это просто узнавание тех людей, которых мы знали еще до рождения. Мы их просто узнаем, вспоминаем и начинаем любить с такой же силой и нежностью, как прежде. Хотя сами не знаем, почему. Самое трудное – это узнать, вспомнить. Увидеть сердцем…

О бездарности

Император Нерон был страшным человеком. Его кровавые злодеяния просто ужасны. Мучил и убивал людей, предавался разврату, наслаждался чужими страданиями, отбирал имущество… До самоубийства доводил. Даже Рим поджег. И все как-то сходило ему с рук. Как многим кровавым тиранам. И свергли его из-за сущей ерунды. Нерон повадился петь и танцевать в театре. Пел и танцевал он бездарно. Плохо. Зрителей насильно удерживал и принуждал аплодировать. И вот этот пустяк вывел людей из себя. Народ и сенаторы возроптали и свергли Нерона. И в летописях описываются его чудовищные преступления. Но даже великие историки все время сбиваются на упоминание о бездарных песнях и стихах тирана. Понятно становится, как он всех достал и разгневал именно своим так называемым творчеством. И, сидя в театре или на поэтическом вечере, иногда чувствуешь такую же неловкость и злость, как зрители на концертах тирана. Мне лично становится невыносимо стыдно, как будто я сама выступаю на сцене с бездарными виршами или танцами. Просто не знаешь, куда глаза девать. Телевизор сразу переключаешь, когда бездарные актеры играют в бездарном фильме. Потому что очень стыдно за них. Или вот один писатель хорошо написал о выступлении психолога: «Как тяжело, как стыдно слушать, как он говорит, словно лопатой скребет по асфальту…». Чехову вообще физически плохо становилось, когда приехавшие к нему литераторы читали свои пьесы и рассказы. Он деликатный был человек. Может быть, оттого и скончался рано. И странно, что так на нас действуют неопасные и вполне обычные вещи. Ну, играет человек плохо. Ну, написал галиматью. Ну, читает вслух или публикует. Ну, потерпи, послушай, похлопай. Ведь ничего плохого он не делает. Никого не убивает, не мучает… В том-то и дело, что мучает. Как вот пенопластом водят по стеклу и звук такой невыносимый получается. И становится тошнотворно плохо. И начинаешь понимать, почему в Риме и Древней Иудее предусматривались физические наказания для бездарных актеров. Наказывают же бездарных врачей. Полководцев. Строителей. Потому что они причиняют вред. Мне большой вред нанесли строчки одного поэта: «Следы остались на дороге: здесь пробежали чьи-то ноги». Меня буквально преследуют теперь эти страшные, отдельно от туловища бегущие ноги. А слушать пришлось. Как-никак литературный вечер. И даже пришлось аплодировать, как Нерону. И хочется мне повторить слова Аверченко, которые он сказал молодому писателю: «Вы милый, добрый человек! У вас вся жизнь впереди! Пожалуйста, не пишите!»… А бездарным актерам и поэтам пусть попадется такой же бездарный психолог. Который говорит, как лопатой скребет по асфальту…

О комплексе спасителя

В последнее время читаю советы психологов. Раньше в основном так американские коллеги рассуждали. А теперь и наши соотечественники принялись внушать: не надо ничем жертвовать. Если вам захочется помочь человеку пьющему, больному, несчастному – это вы сами больной. Психически. Это у вас комплекс спасителя. Или – спасительницы. Надо в любых отношениях в первую очередь заботиться о своих интересах. Чтобы вам лично было хорошо и удобно. Сразу, так сказать, определить границы в отношениях с мужчиной, например. Это – мое. А это – твое. Это – мои проблемы. А это – твои. И, если что не так, отношения следует рвать. А лучше всего – и не начинать их вовсе. А то вдруг человек окажется недостойный. Или пить примется. Или заболеет. И, конечно, помешает вам жить. Делать карьеру. Деньги придется тратить, усилия прилагать. Вот зачем вам это надо? Живите для себя. Разумный эгоизм. В 19 веке доктора Гааза, который даром лечил тех, кто сидел в тюрьме, вымаливал для них прощение у властей, на каторгу провожал и делился деньгами, называли святым доктором Гаазом. А нынче психиатры пишут, что он страдал мазохизмом и комплексом спасителя. И, если женщина спасла алкоголика или наркомана, как жена Булгакова, если вышла замуж за инвалида или бедняка – она попросту ненормальная. С комплексом спасительницы. Надо было поискать нормального, обеспеченного человека. А калеку немедленно бросить. И жить для себя. Делать карьеру, вкусно кушать, сладко спать и заниматься духовным развитием. Посещать тренинги и другие интересные мероприятия для духовного роста. И мне вспомнились показания одного юноши из уголовного дела столетней давности. Была такая секта – скопцы. Они добровольно лишали себя, извините, органов воспроизводства. Из высоких духовных соображений. И один скопец, одинокий богатый человек, начал заманивать юношу в эту секту. Предлагая отрезать некоторые части тела. И привел паренька в подвал. И показал ему полный сундучок золотых монет. Видишь, говорит, как я богат! Сколько у меня золота скоплено! А все потому, что у меня нет жены-транжиры. Детей-спиногрызов. Я один. И все тебе оставлю. Да и ты немало скопишь, если последуешь моему вдохновляющему примеру. Юноша в ужасе убежал и дал показания в полицейском участке. И я бы убежала. И даже показания бы дала. Потому что любовь и совместная жизнь невозможны без жертв и спасения. И никакой сундучок с золотыми монетами не заменит милосердия и сострадания. А комплекс спасителя – мне нравится это название. Потому что я знаю, кого Спасителем называли.

О славе и Пушкине

В Екатеринбурге меня многие знают. А в Санкт-Петербурге – немногие. Но и там я стала знаменитостью однажды. Среди китайцев. Мы с ними ждали «Метеор», чтобы плыть в Петергоф. И я с одной китайской туристкой разговорилась. По-английски. Милая такая китайская женщина. И я ей рассказала, что мой дедушка воевал на финской, на Отечественной, а потом – в Китае. Сбил десять американских самолетов. И Мао Дзе Дун подарил ему на личной аудиенции свой портрет. Дедушка живет в Пушкине. И китаянка стала очень оживленно и громко что-то кричать по-китайски. И меня окружила целая толпа китайцев. Они показывали на меня пальцами и качали головами, и восхищенно переглядывались. Я даже покраснела от удовольствия. Что так им пришлись по душе подвиги дедушки. А китаянка говорила громко, уже по-английски: «Смотрите, это внучка Пушкина!».

О шахматах

Давным-давно я была совсем маленькой девочкой. Такой маленькой, что, когда меня спрашивали, сколько мне лет, я показывала три пальчика. Хотя мама меня уже ругала за это. Надо было голосом отвечать: три годика. И я преотлично помню все, что происходило. И одну странную историю помню. Про шахматы. Папа играл на гитаре, мама – на рояле. Шахмат дома не было, и они мне очень понравились, когда я их впервые увидела. В гостях. Мы с мамой пришли в гости к ее пациентке, Бэлле Соломоновне. Тогда это было нормально – доктор мог подружиться с пациентом и пойти в гости. Чаю попить, поговорить об искусстве. Тогда врачи и пациенты разговаривали об искусстве. Бэлла Соломоновна была очень старая. Лет сорока с лишним. Седые волосы. Очень добрая. Она мне подарила замечательные карандаши. И даже дала бумагу, усадила за стол в другой комнате и разрешила рисовать. И все трогать, что я хочу, а не только глазками смотреть. И они с мамой пошли пить чай. А на столе стояли шахматы, в коробке. Я коробку открыла и стала удивительные фигурки рассматривать. И в комнате как-то появился большой мальчик. Он мне стал все объяснять. Как фигурки расставлять. Как они называются. И даже успел объяснить, как пешка ходит по доске, на другую клеточку. Мальчика звали Павлик. Он был очень взрослый, но ласковый и добрый. Я улыбалась и фигурки расставляла. И мне было совсем не скучно. Потом в комнату зашли мама и ее пациентка. Мама изумилась, как я фигурки расставила. Вас разве в садике учили? – спросила. А я плечами пожала. Потому что прекрасно поняла, что про большого мальчика говорить нельзя. На прощанье Бэлла Соломоновна меня поцеловала, погладила по головке. Она была очень грустная. И мы с мамой пошли домой. И по дороге мама мне рассказала, что Бэлла Соломоновна оттого грустная, что у нее год назад умер сын, Павлик. В пятнадцать лет. Сердце остановилось. А он был подающий надежды юный шахматист, очень добрый и хороший мальчик. И это его шахматы были. И было мне так грустно на душе и радостно. И потом, уже во взрослой жизни, теряя самых любимых и близких, я имела силы не отчаиваться до предела. Меня очень шахматы утешали. Не сами, конечно, шахматы – я в них так и не выучилась играть. А вот эта давняя история. Из которой я не вывожу никакой морали и не делаю выводов. Просто искренне рассказываю о том, что было. Взаправду, как мы в детстве говорили.