Наталья Волнистая - О возлюблении ближних и дальних Страница 2

У Аделины Марковны летом был юбилей. И подвыпившие зятья разными словами сказали ей одно и то же:

– Аделина Марковна! Я боялся вас больше, чем Виллема с соседней улицы и профессора Торенвлида, больше, чем сержанта Игнатюка и налогового инспектора Рыжецкую. Я и сейчас вас побаиваюсь. Но я вас люблю! Какое счастье, что ваши дочки становятся похожими на вас. Можно быть спокойными за наших детей.

Дети – три внука – облепили Аделину Марковну со всех сторон. У среднего, восьмилетнего Фомы-Томаса, обнаружились недюжинные способности к математике, но мальчик ленился, и уже пора было потихоньку вздыхать.

О граблях

Ее первым мужем был инопланетянин с какой-нибудь тау Кита или загадочной звезды Синус, непостижимой волею судьбы заброшенный в наши галактические палестины. Все здесь было ему чуждо и незнакомо, небо голубое, трава зеленая, он старался прижиться, но аккомодация давалась с трудом.

– Ласточка, в магазине не было хлеба.

– Как не было? В булочной не было хлеба? – тревожно спрашивала она поначалу, ощущая первое дыхание глобальной катастрофы и осознавая необходимость в преддверии оной запасаться солью и спичками.

– Вот незадача, – удивлялся он. – Наверно, я зашел в хозяйственный.

Вначале это было мило и забавно, но через полгода ежеутренний вопрос «Ласточка, где мои чистые носки?» при нежелании или неумении запомнить ежеутренний же ответ «В нижнем ящике комода!» заставил ее написать на листе толстыми красными буквами «Носки здесь!!!» и прилепить лист к упомянутому нижнему ящику комода.

– Ласточка, что это у нас за бумажка на комоде висит? И где мои чистые носки? – спросил он на следующее утро.

Второй муж был человеком земным, тут был его обжитый ареал обитания, в котором он прекрасно ориентировался и ориентировал других, невзирая на их сопротивление.

– Ты что, с ума сошла? Кто так моет посуду? Не так надо!

– Ну как ты постриглась?! Тебе не идет, и мне не нравится!

– Что ты делаешь?! Ребенка грудью кормят не так! Дай сюда, покажу!

Трудно сказать, что увлекательнее: постоянно проверять, а не одежной ли щеткой муж чистит зубы, или чистить зубы самой под строгим контролем над правильностью исполнения процесса.

Сейчас она собирается замуж в третий раз.

Мы все в нетерпении.

О взглядах

У Тани завелось знакомство по переписке с английской парой. Пара пригласила ее в гости. Таня вышила гладью льняную скатерть с салфетками в подарок, накопила на билеты, что с ее доходами было не так уж просто, и полетела.

Как оказалось, в отношении Тани у пары были далеко идущие матримониальные планы: они, видите ли, понять не могли, как такая красавица и умница не замужем. И все две недели Таниного пребывания ей неназойливо, но постоянно выкатывали холостых и разведенных джентльменов. Предварительная пиар-кампания велась по всем направлениям, так что к концу пребывания у не рвущейся ни в британский, ни в какой другой замуж Тани в глазах мельтешило не только от достопримечательностей, но и от просвещенных мореплавателей. И все было не то. Не то.

Вернувшись домой, Таня рассказала подругам про ярмарку женихов.

– Вы ж знаете, мне нужно, чтоб – ах! – и с первого взгляда. Как в омут.

Подружки дружно вздохнули и обозвали ее дурой: помнили, с каким трудом Таня выплывала из предыдущих омутов.

По осени в Таниной хрущевке раздался звонок. Один из британских соискателей купил индивидуальный тур и приперся. Таня даже не сразу его вспомнила.

Клифф был похож на полковника Гастингса в молодости. За день, посвященный любованию меловыми скалами Дувра, проел плешь рассказами о том, какой истинно английский эль варят на его пивоварнях. Озверевшая от подробного описания технологического процесса Таня спросила, не сыплют ли в сусло жучков для придания пиву должного истинно английского вкусового колорита? Клифф пришел в ужас, длинно и занудно рассказывал от санитарных нормах, приравненных к заповедям Господним, а потом осторожно поинтересовался, откуда в Таниной голове столь странные мысли. Своего тезку Саймака он не читал.

Вот вам ситуация. Послать подальше неудобно, человек потратил кучу денег, ведет себя прилично, руки не распускает, высокими чувствами голову не дурит, разве что временами смотрит грустно. В общем, сделали вид, что один хороший человек приехал к другому хорошему человеку.

Пришлось таскать его по музеям и гостям.

За пару дней до отъезда поехали к Таниным друзьям на дачу. На обратном пути Таня шипела подруге:

– Отвезем его в гостиницу!

– Да хоть чаем напои, неудобно же, – шипела в ответ подруга, ласково улыбаясь Клиффу.

Ну ладно, подруга посигналила на прощание и отбыла, а Таня повела иноземца поить чаем. В квартире было нехорошо. В жилом помещении не должно пахнуть как в привокзальном туалете времен развитого социализма. А когда открыли дверь в совмещенный санузел, где бодро фонтанировал унитаз, то стало еще хуже. Таня, на бегу бросив Клиффу, что стоянка такси напротив дома, помчалась к верхним соседям. На втором этаже не было никого, на третьем, в съемной квартире, гудело штук двадцать студентов, а на пятом праздновали юбилей, тоже не менее двадцати человек. Просить веселых подвыпивших людей не пользоваться туалетом – дело безнадежное. Тем более что студенты пили пиво. Таня прискакала вниз, позвонила в ЖЭС, чтоб вызвали аварийку, и ринулась на ликвидацию последствий.

В санузле она увидела Клиффа. И поняла, что такое «жесткая верхняя губа». С непроницаемым лицом островитянин Клифф, закатав рукава рубахи стоимостью в Танину зарплату, собирал уже нафонтанировавшее в ведро.

Аварийка приехала через час. Все это время Таня и Клифф плечом к плечу сражались со стихийным бедствием, время от времени поглядывая друг на друга.

Аварийщиков было двое: мрачный мизантроп и веселый циник.

– Эй, подруга, – сказал циник. – У тебя мужик – буржуин, что ли?

Таня подтвердила.

– Ты смотри, весь в дерьме, но нормальный мужик, во как старается. Эй, мужик, дружба-фройндшафт, веригуд!

К полуночи причины катастрофы были устранены, осталось устранить последствия.

К утру все было проветрено, вымыто, ковер из прихожей отнесен на помойку, а Таня поняла, что тот самый «первый взгляд» по счету может быть вторым. Или десятым. Или десятитысячным. Первый взгляд – это качество, а не количество. Не только стихи растут из сора.

Родители Клиффа молча, но выразительно не одобряли женитьбу сына на не-англичанке. А потом как-то посмотрели на нее в первый раз.

У Тани двое сыновей, которых английские бабушка с дедушкой зовут Пашька и Петка.

Об искусстве и жизни

Когда Люся сделала ремонт в своей крохотной полуторке и переставила мебель, выяснилось, что стена в комнате пустовата. Что-то просто просилось быть повешенным на эту стену. И Люся поняла, что именно и где это найти.

По выходным художники оккупировали сквер. Реализмом не пахло. На пьяной улице танцевали пьяные развеселые дома, странная многоногая лошадь скакала по фиолетовому полю, и на фоне занавески цвета запекшейся крови сидела еще более странная женщина – одновременно и в фас, и в профиль. Сами художники были под стать своим произведениям.

Но Люся нашла то, что надо. На картинах у солидного дядьки красивые девушки вбегали в пенные волны, выглядывали из-за белоствольных берез, лежали, жарко раскинувшись, в разнотравье, глядя на зрителя со скромным лукавством. Смущало то, что девушки были голыми, а та, что вся в лютиках и васильках, напоминала хрестоматийные строки: «под насыпью, во рву некошеном, лежит и смотрит, как живая».

– Вы пишете портреты, в одежде? – спросила Люся.

– А то! – сказал художник.

– Сколько стоит портрет?

Художник ответил. Люся про себя ахнула, но не отступила:

– А с котиком на руках можно?

– Хоть с крокодилом, но придется доплатить.

Договорились.

Художник пришел вовремя, но не с кистями, красками и мольбертом, а с дешевой «мыльницей».

– Все так делают. Вот Никас Сафронов – страшные тысячи за портрет берет, а тоже по фотографиям, – объяснил художник. – Давайте пожелания.

– Знаете, – сказала Люся, – я бы хотела быть на портрете помоложе. Немножко. Покрасивее. В голубом платье. Потом волосы, у меня, видите ли, аллергия на любую краску, а всегда хотелось быть с такой рыжинкой. Ну, вы понимаете?

– Чего тут не понять, – сказал художник. – Все хотят, чтоб с рыжинкой. Идите, переодевайтесь. И кота берите.

Люся замялась:

– Платье я не купила, не успела, вы платье как-нибудь сами, пожалуйста. А котик у меня такой, знаете, своеобразный. Пушок! Пушок!

Художник только крякнул, увидев Пушка, подобранного в младенчестве и за два года превратившегося из трогательного, жалобно мяукающего комочка в наглую, бесчувственную и прожорливую скотину, причем все эти качества явственно читались на шкодливой морде. Но Люся его нежно любила.