Михаил Князев - Рукопись, найденная на чердаке. Рассказы. Ключ Тортилы Страница 2

Читая твое «графоманское», я поймала себя на мысли, что в какой-то момент включилась в написанное как соучастник. Текст зафонтанировал ассоциациями, я мысленно кивала или спорила… Вот эта ситуация… день сурка в разных вариациях… и каждый раз возможность нового исхода… и все как будто в наших руках… и все от нас, на самом деле, не зависит… Вечный калейдоскоп: чуть повернешь – одна картинка, тряхнешь – другая… Так от ствола отходят веточки, и на них распускаются листья и цветы…

Неважно, что одни события мы проживаем, а другие только представляем. Все – и реальное и воображаемое – перед лицом истории человеческой жизни неразличимо. Как ты правильно заметил: одно и тоже. Представления неосязаемы, как и пережитое раньше, заархивированное в музее памяти… а радость от иллюзорных чувств, оказывается, бывает ничуть не меньшей, чем от того, чем когда-то реально питалась душа. Я и сама думала об этом сотни раз… и не поверишь, тоже как-то писала «в стол» почти о том же, что и ты. Только у меня рассказ касался в принципе всех событий жизни, не только вариаций на тему любви. Но и про любовь как-то тоже писала. Могу процитировать кусок письма на эту же тему.

…Но, впрочем, нет, не стоит.

А сны, чем они отличаются от прошлого? Невесомы, бесплотны, и только эмоции, которые, как эхо в горах, держатся долго-долго… еще тревожат после сна… Страшный сон про дезодорант – очень сильная по замыслу штука. Очень российская… Очень понятная всем совкам. Эх, немного бы мастеровитости к этому сну, выровнять, придать четкую форму…

Впрочем, не трогаю техническую сторону… Только о жизни…

…В ней вот что: мне приятно, что мы говорим на одном языке и думаем так, что, кажется, что наши мысли бегут наперегонки, обгоняя друг друга на дистанции. Мне не хочется выговариваться сразу… хочется растянуть удовольствие…

Вот такое письмо… А теперь рассказы…

Случай в электричке

Это было где-то в середине девяностых годов. Смутное время… Тогда я как-то вдруг отметил для себя, что люди верующие стали встречаться чаще, чем прежде. Из не очень частых разговоров с ними – о том, о сем, о жизни вообще – я выделил для себя одну отличительную черту их мировосприятия: во всех, даже вполне обыденных явлениях окружающего мира они способны видеть некий «промысел божий».

Я же, воспитанный в материалистическом духе советских времен, всегда старался не плодить сущностей больше необходимого, и, если какое-то явление или событие могло быть объяснено естественными причинами – обычными научными законами или действиями других людей, вполне удовлетворялся этим, не пытаясь увидеть за ними какую-то Сверхсилу и какой-то скрытый Высший смысл.

Так уж получилось, что с чем-то необычным, выходящим за рамки моего понимания, с тем, что люди верующие назвали бы чудом и что могло бы быть хоть в какой-то мере серьезным, жизненным доказательством существования чего-то, стоящего над нашей реальностью, мне в жизни сталкиваться не приходилось. Поэтому в повседневной жизни я отводил вере довольно незначительную роль, отдавая ей дань скорее как доброй традиции предков.

И все-таки… Все чаще и чаще с некоторого момента я стал возвращаться к мысли, что иногда за вполне обычными, совсем не чудесными явлениями можно при желании увидеть их метафизическую, чудесную сторону. Что, пожалуй, умение видеть эту сторону явлений может обогатить восприятие окружающего мира, добавив в него новые краски, новые смыслы. Ведь на самом деле, если хорошо подумать, это так здорово – видеть, замечать чудесное там, где другие этого не видят, просто не замечают, вполне удовлетворенные нейтральным равнодушием материи.

А вот есть ли за этим видением что-то объективно существующее, а не только твой собственный субъективный экзальтированный взгляд? – это, видимо, и есть основной вопрос личной веры. И от того, как ты ответишь на него в конкретной ситуации, может зависеть очень многое, и иногда может придать внешне обычному явлению совершенно особенный смысл.

К этим размышлениям меня подтолкнул один, в общем-то, незначительный случай, произошедший тогда со мной в электричке. Но, как я уже говорил, все зависит от того, как на него посмотреть.

Вообще говоря, я люблю ездить на подмосковной электричке. Это пошло еще со студенческих лет. Институт наш был расположен за Кольцевой дорогой, и хочешь не хочешь, а в Москву приходилось выбираться именно на ней, зеленой. А в Москву мы ездили для чего? Если оставить за скобками практику на старших курсах с ее поездками в базовые институты, то, конечно же, развлекаться. С хорошим настроением, в компании друзей. Видимо, вот это и перенеслось подсознательно комплексом положительных эмоций на электричку.

Но, по правде сказать, что в ней хорошего? Жара и духота летом, холод в нетопленых вагонах зимой, и во все времена года толкотня, жесткие сиденья, вонь и грязь в тамбурах. И все-таки… Люди. Мне было интересно наблюдать за людьми в те полчаса-час, что свели нас в одном вагоне. Наблюдать за калейдоскопом лиц, характеров, настроений, эмоций. У каждого свой мир, свои интересы, свои заботы. И эти маленькие, случайно столкнувшиеся миры абсолютно не связаны друг с другом. Они существуют совершенно отдельно друг от друга и от меня, а потому кажется, что я отделен от них невидимой стеклянной перегородкой и со стороны наблюдаю жизнь существ в человеческом аквариуме.

Лишь изредка чей-то взгляд вдруг пересечется с твоим, чуть задержится, и тогда кажется, что принимаешь какое-то очень важное, но непонятное, нерасшифрованное послание из другого мира. Это длится, как правило, всего несколько мгновений. В эти мгновения иногда возникает желание проломить эту невидимую стеклянную стенку аквариума, что стоит между нами. Но мгновения проходят, взгляды отводятся, и скоро попутчица (ну, естественно попутчица, кто ж еще? да еще и симпатичная) сходит на очередной остановке, или меня уносит прочь людским потоком.

Довольно резко, после известных всем событий начала девяностых, поездки на электричке стали, мягко говоря, менее приятны. И дело совсем не в том, что из-за нехватки денег у железной дороги вагоны стали совсем убогими. Люди. Люди стали другими. Глаза стали другими – недобрыми, напряженными, настороженными, как бы ожидающими от жизни и от окружающих очередной пакости. Повышенная концентрация беспричинной неприязни и озлобленности, обращаемых на случайно оказавшихся рядом, отнюдь не повышает удовольствия от временного соседства.

Июль в то лето выдался на редкость дождливым и малосолнечным. Вот и это утро было пасмурным. На исходе ночи прошел сильный ливень, и утренний воздух был прозрачно чист. Как у Тарковского, помните? «День промыт, как стекло…» Но солнца не было – его скрывали темно-серые облака.

И все же облачность не была безнадежной. В плотном одеяле облаков намечались прорехи. Их еще не было, они лишь угадывались в светлых прожилках между более плотной серостью туч, но в любой момент где-то среди них мог проглянуть кусочек синего неба или прорваться солнечный луч.

Электричка уныло тащилась по Подмосковью сквозь это серое утро. Общую атмосферу в вагоне я тоже назвал бы пасмурной, но, в отличие от погоды за окном, без признаков улучшения. Вот только определение «пасмурная» здесь, пожалуй, слишком мягкое. Тут гораздо больше подошло бы другое слово – «мерзопакостная», если бы оно не вызывало юмористических ассоциаций. Юмором в этом случае и не пахло.

Вагон был плотно набит простым людом, ехавшим в город по каким-то своим, отнюдь не праздным, безрадостным делам. Злые взгляды и грязные слова то и дело, как жалящие пули, проносились по вагону, когда кто-то – неважно, неловко или бесцеремонно – продирался по забитому людьми и их вещами проходу посредине вагона. Чтобы случайный рикошет не попал в меня, я протиснулся в угол вагона к окну.

Обычно, обосновавшись на каком-то месте, я начинаю с того, что ненавязчиво рассматриваю окружающих, пытаясь увидеть интересные лица. Но в этот раз не стал этого делать – уж больно было мерзко на душе, а, полуобернувшись к окну, принялся смотреть на проплывающие за окном окрестности, чтобы попытаться как-то отвлечься от мрачного восприятия действительности.

А должен вам сказать, что еще одним развлечением в таких поездках, которым я часто занимаю себя глядя в окно, было высматривание в проносящихся мимо пейзажах маковок церквей. Их было немало, около десятка или чуть больше, на протяжении часа езды. Одни – близко к железной дороге, другие – чуть в стороне, некоторые – еще дальше. Я давно уже изучил эти церквушки, их внешний вид, у каждой по-своему красивый, их местоположение, и всякий раз встречал их взглядом уже как хороших знакомых, которых приятно видеть.