Вероника Батхан - Везет же людям. Женские истории Страница 2

Валентина разгневалась. Фотографии в клочья, бусы об пол и растоптать, плюшевое чудовище на помойку. «И пусть не думает, что я еще вернусь». Сын смотрел на нее с недоумением. Любимый молчал.

За гневом пришло отчаяние – она сутками перебирала их немногие письма, встречи и разговоры – где она допустила ошибку, почему оказалась отвергнутой? С работы Валентину уволили – не настолько хорошим она оказалась бухгалтером, чтобы скостить пять дней безвестной отлучки. Появились проблемы с деньгами. Дом зарос грязью. Хмурый сын начал мыть посуду и скрести шваброй пол – мальчик терпеть не мог низменный быт, опасаясь за свои драгоценные руки, но теперь то ли срач стал ему поперек горла, то ли мать пожалел… Единственное, за что Сережа всерьез на нее обиделся – за итоговый концерт года. Он взял сложный концерт Вивальди, взял безупречно, а мама – не слышала.

На лето сын снова уехал: в детский лагерь для одаренных подростков, потом на весь август к тете, сестре покойного мужа – старая дева, она любила Сережу, как своего. Валентина осталась одна. Проедала последние сбережения – много ли ей надо. Пыталась рисовать и рвала картины – краски будто бы помутнели, кисть перестала слушаться. Наконец – стыдно даже и вспоминать – она стала следить за Георгием. Провожать его в офис – он работал криэйтером в пестрой рекламной фирме. Караулить у входа в «Кузьминки» по воскресеньям: жена у Георгия расцвела после удачных родов и глядела на мир с неизменной улыбкой, сам он гордо катил коляску, в которой перевязанная бантом возлежала малютка-дочь. Часами случалось топтаться подле подъезда, наблюдая, как вспыхивает и гаснет свет в их квартире, гадать, когда они лягут спать, и что будут делать в постели. Валентине казалось, она сходит с ума. Мир наполнился тысячами примет – если верно обойти крышку люка и ждать троллейбус не больше пяти минут, то удастся увидеться совсем близко, а если соседкой в метро окажется пожилая грузинка, то Георгий задержится на работе и пробежит мимо так споро, что даже взглянуть не успеешь. Иногда Валентине чудилось, будто любимый замечает ее присутствие, но верить в это ей не хотелось.

Потайная игра все больше затягивала ее. Воспоминания – как все было – по фразам, по запахам, по шагам. Мечты – как оно будет, когда Георгий наконец-то вернется. Стратегия новых встреч… И какие-то счет-фактуры полулегальной фирмы – чтобы не помереть с голоду. Сергей вернулся поздоровевшим и будто выросшим – не мальчик, а подросток, почти юноша. Драгоценные руки в царапинах, губу тронул пушок, загустившиеся брови частенько сходились у переносицы – сын не одобрял мать. А сентябрь уже крался по городу.

Мама Алла (так Валентина звала свекровь) – позвонила узнать, когда будет в гости Сережа. Родная мама тоже спросила – она прихварывала последний год и хотела собраться в дом отдыха для ветеранов сцены. Пересилив апатию, Валентина отправилась на вокзал за билетами до Севастополя – может быть, хоть поездка развеет бессмысленную тоску. Вместо Киевского почему-то приехала на Белорусский и встала в очередь – вдруг да стоит сменить маршрут, раз приметы так просто сложились? Кассирша работала медленно, кто-то впереди вспомнил, что забыл паспорт, народ ворчал. Валентина мечтала – о новой поездке, о нетронутой акварели в белой коробке, о податливых мягких тюбиках и упругой остроте колонковой кисточки…

Знакомый голос привел ее в чувство. Георгий – как всегда изысканный и красивый, с тонкой улыбкой на мальчишески гладком лице, одетый в голубую фирменную джинсу и мягкие мокасины – стоял в очереди напротив. Он держал за руку белокожую девушку лет двадцати с пышными волосами такого огненно-яркого цвета, что от них буквально становилось светлей вокруг. Он говорил – и девушка тянулась ему навстречу, как растение движется к солнечному лучу, распускаясь на глазах. Он был счастлив… И увидел ее. И узнал.

Валентине почудилось, будто сердце сжимает невидимая рука. Что он скажет? Обрадуется? Прогонит? Кто эта рыжая… Глядя прямо в глаза Валентине Георгий медленно улыбнулся и отвел взгляд – словно ее и не было в зале. Не дрогнув голосом он продолжил рассказывать анекдот про раввина, три лодки и господа Бога. Девушка засмеялась, он осторожно приобнял ее за плечи и тут же заторопился открыть «дипломат» – подходила их очередь, а Георгий был до крайности щепетилен с документами и деньгами.

Двадцать восемь шагов до выхода из вокзала показались Валентине самыми долгими в жизни.

Потоки людей струились мимо, потоки дождя полоскали площадь, потоки машин запрудили вечерние магистрали. Словно ватная кукла, Валентина передвигала ноги – раз-два, раз-два. Мокрый асфальт проскальзывал под каблуками, мокрые волосы облепили лицо. Ей было все равно – так все равно, как никогда в жизни не было. Некстати вспомнился страшный рассказ из детства – о городе, где все люди здоровы и счастливы. А плата за это счастье – одинокий, больной ребенок, который всю жизнь сидит в страшном темном подвале и не выходит на свет и плачет… Так наверное мог бы чувствовать горожанин, впервые узнавший о тайне подвала. Открылась бездна… а звезд и нету. Не обида, не ревность, не зависть к новой подруге – прелестной и юной… ужас от простоты, житейской обыденности картины.

…Недовольный городовой тронул ее за колено «Что это вы здесь делаете». Валентина глянула вниз, обнаружив себя на балюстраде моста, и задумалась «в самом деле, что я здесь делаю». Внутренний голос хмыкнул «прыгай или слезай». Она слезла.

…Дальше было смешно – так играют в безумие. Валентина нарезала круги по Москве, спускалась в гулкие переходы, спорым шагом пересекала потоки машин, обходила универсальные магазины, заглядывала в витрины, читала рекламы, вывески, заголовки газет – иногда даже вслух. Город – плоть от плоти ее родня – должен был дать ответ, подсказать, протянуть на бетонной ладони пузырек с ясной надписью «выход». Так гадают на палых листьях и талой воде, ищут знаки в рисунках полета птиц и кружении первого снега. Идиотский кулон в красной бархатной упаковке – цацку первой девчонке в руки, коробчонку в карман, сдачу нищенке. Маленькое сердечко из темного серебра – кто-то оставил игрушку на парапете. Перепачканный кровью платок с тонкой вышивкой, кажется даже ручной работы. Гравюра «похороны воробья» и преверовский рыжий кот, что толкает надгробную речь над обглоданным им же скелетиком. И ветер – куда бы Валентина ни повернула – мокрый ветер бил ее по щекам.

Парк дорожек – Покрова-Стрешнева. Круг берез подле маленького пруда… был октябрь, но им это не помешало… Валентина чуть вздрогнула и зарделась, вспомнив, как жадны друг до друга и нетерпеливы они были в тот вечер. Встав на колени подле корней дерева, она дрожащими пальцами разгребла палую листву и стала рыть землю. После – положила сердечко в коробочку, завязала в платок, закопала и воткнула в рыхлую кучку крестик из березового прута. В детстве они с подружками хоронили так дохлых жуков. Ей хотелось кататься по грязи и выть – как положено над могилой – но Валентина не оплакивала ни отца, ни мужа, по крайней мере, на людях. Вместо слёз она сплюнула площадное ругательство, поднялась, отряхнула штаны – безуспешно, грязь раскрасила джинсы черно-бурыми пятнами – и пошла себе прочь из парка, благо стало темнеть.

По счастью Сергея не было дома. Валентина разделась в прихожей, бросила у порога кучу грязной одежды и голышом отправилась в ванную. Поиграла немножко с водой – нет, желание свести счеты с жизнью уже исчезло. Зато полились, наконец, слёзы – это хороший знак. Валентина отключила мобильник, легла в постель и пролежала неделю. Сын носил ей горячий чай и ставил на тумбочку, есть она не хотела. На восьмой день позвонили из школы – Сережа уехал по «скорой». В Морозовской словоохотливая регистраторша уточнила «в интенсивной терапии-то мальчик». Все понятно – забыл ингалятор, поссорился с классной, как водится психанул… а ему нельзя. Молодой, полнотелый лечащий врач покачал головой «мамаша, сынка на курорт пора, к морю». Две недели в больнице, оттуда – прямиком в Евпаторию, бабушки скинулись сообща. Но работа на этом кончилась.

В первый раз Валентина у моря не рисовала. Они с Сережей бродили по побережью, собирали ракушки и цветные редкие камни, поднимались до родников, обходили по закоулкам город. Говорили – «за жизнь», о книгах, о злом и добром. Сын – впервые за многие годы – стал расспрашивать об отце. Валентина по кусочкам вытаскивала из памяти смутный образ мужчины, от которого – страшно подумать – почти четырнадцать лет назад родила ребенка. Добрый был. Очень сильный. Бесшабашный и бесстрашный совсем – почему и погиб. На гитаре играл, как бог. И тебя любил очень, и ждал твоего рождения… Сын внимательно слушал, Валентина улыбалась тихонько. Ей чуялось – завершается отрочество ее кровинки. Год, другой – и он будет бродить по пляжу с девушкой или друзьями, никогда уже полностью не доверяясь матери. Смешным, плаксивым котенком он спал подле ее груди, цеплялся за ворот рубашки тонкими пальчиками и свирепо морщил носишко в поисках молока. …И вот уже усики пробиваются. Валентина гордилась – как и любая мать – и тут же жалела «быстро они растут». Смутные мысли укладывались в ее усталой душе – тридцать четыре не возраст и жилье есть и здоровье пока на месте. Обустроить работу – и родить себе дочку, даже если без мужа.