Анвар Исмагилов - Башня поэтов Страница 2

Октябрь 1989 года,

Тюмень, улица Пароходская

К покупке абхазского вина «Лыхны»

Пройду голгофу очереди рванойвозьму вина в разверстом магазиневстряхну бутыль и поднесу к глазами ахну:Лыхны! Лыхны!Боже мой!Так вот когда назначено свиданьевот где и как напомнила онаблаженная Абхазия мояо море Бзыби и священном дубе

И далее по тексту от Исайипо ерику по Ездрам по Брунькучитай о путешествиях в пространственезамещённых минералах водпривычное изгойство отторгайа в общем пребывай в непостоянстве

Вот так всегда захочется скакатьно конь охрип иль конюх непогодитна крыше серый некопчёный язьразит на белый свет описторхозоми выплывают из лесов клещис кусачими как лица хоботками

Плыви плыви кормилец первородныйпо мутным водам Дании в бредувеликий свод великая прорехасияет синим гневом над тобойприпавши к музыкальному приветуглотай последний в Сирии озонна улице встречая непогодувсей грудью непробитой до сих порпиликаешь на скрипке колыбельнойизрядно донимая слух больных

Итак вперёд по виа Виардо!Наперебор наперекор борщубессонной жизни годы раздаваяна паперти в ладони лошадейи маленьких котов с руками женщини цепких и вонзающих и нежных

бросай не на спор годы просто такраздаривай пехотным капитанампропившим деньги взмыленных солдатбог им простит а леший не прокуситпричаливай у каждого столбапод каждый кустик поднимая ногу

ЗДЕСЬ ВСЕ ТВОЕ НЕ БОЙСЯ И НЕ ЛГИ!

Оставь другим блаженные заботыо стенах крышах детях и долгаха сам ступай в невнятные просторыгде бродит полудиккенсовский дождьв его тенях еще блуждает лето

Тебе же нужен листолёт осеннийизбушечный печной речной уютсвечной Олимп с улыбчивым котоммашинописный рай с огнём в стаканетвой филиал Абхазии блаженнойгде фимиам воскуренный во славунаполнит влагой тёмные глазагде ты умрёшь от счастья и ненастьяи возродишься под летящим клёномосенним утром в солнечном саду…

Монолог мусоргского

Модест Великий умер в больнице под видом денщика доктора Бертенсона

Деревьями процеженное небоструится по земле, сквозит и тает.Ты Музыка, я композитор твой, —я исполнитель дней твоих и таин.

О, как ты унизительна, Россия!Как жить под этим небом необъятным?!Как петь хотя бы день о полном счастье,где места нет пусть солнечным, но пятнам?

Перед твоими, Мать, городовыми,перед селёдкой иваси на сдобу,при виде угорелых от дерябыя даже не испытываю злобы!

Ты потчуешь нас розгами-долгами,ты охраняешь мысли от свежатин —то липа, то берёзовая каша,на третье палконосные сержанты.

Невпрок идёт кровавая забаваи рыскаем по курсу влево-вправо.Ты Музыка, я композитор твой.Душа твоей пропитана отравой.

Ведь даже с чемоданом на граните,имея в перспективе дождь и слякоть,с озябшими от пития мозгамине проклянёшь ни купол твой, ни лапоть!

Возможно, существует Ференц Лист,придирчивая пенная Европа?Кто в доме гений – я или Направник?Хотя в зерцале не лицо, а рожа!

Есть химики упорного труда —они свои высиживают формулыи набивают на заду мозоль.А я своих не предсказую фортелей!

И знаю – будет некий А. Брунько,кто даже не рискует протрезвиться, —вся жизнь, как перевёрнутый стакан,такие же беспутные ресницы.

Все потому, что не умрёт со мнойбездонная отвага умиранья.Разлитый по закусочным таланткуётся в круглосуточной нирване.

Пока в России осень и веснасменяются, бушуют, возрождают,пока звук полицейского свисткасвободы от побега ограждает,пока цари ступают за царямии водка свой не поменяла цвет, —лишь цену с девятнадцатого века —Талант горчайший оставляет след.

Наумов, потерпи ещё, голубчик:«Хованщина», Арсений, поясница,и нет ключа от дома, Дома нет…Но что-нибудь до смерти прояснится.

Люблю я этих стасовских любимцевза пышный вид и право исправлять:макай меня в немецкую тарелку,учи во фрунт гармонию равнять!

Прислушаюсь – какие ветры, Боже!А черт за русской печью корчит рожи…Арсений Голенищев есть поэт!А песню смерти мне поют рогожи.

Кудлата голова моей Музыки,сквозь волосы просвечивает небо,и вспомоществованья ниоткуда.Жил налегке… И ухожу нелепо…

Оплачь, Поэт, громадный этот храм!Я был здесь архитектор и строитель,и каменщик, и витражист, и служка.Он был мне дом, любовь и вытрезвитель.

Безумцы одиноки. Их семья —поэты, музы, дервиши, юроды,художники, деревья, берега.

И крылья неосознанной Свободы!

Тюмень, декабрь 1989 года

Черная ночь

Да, все длится и длится позорная чёрная ночь!И привставшая с пухлых колен непутёвая дочь,ободранка-поэзия попкой виляет набитойи варганит для мамочки-жизни побаски блатные,и глотает взахлёб кратковременный воздух-напиток,где блуждают нейтроны Свободы, введённой отныне.Нет, позвольте мне в шабаш потентов не лезть и за гривну!Я киваю налево-направо с покорнейшей просьбой:не тяните меня, я и так от морозов охрипну.Лучше прежний шалаш, даровой, подзаборный, подзвёздный,чем участие в гонке талантов на приз Хлебодачи,чем на новую партию граждан несытых батрачить!Мои пальцы протёрты до дыр непокорной струной,мои губы истерзаны ветром и женской любовью.Я лечу над пропитой дотла подбугорной страной,изумляясь привычке делить и охоте к разбою.

И все длится и длится почти предрассветная ночь!Но Афина-Паллада забыла, как видно, дорогу,и бездумная клака готова скандалу помочь,если наш прима-бас поскользнётся на горсти гороху.Скажем, спросят меня, что я делал, когда кто-то строил?Отвечаю: не строил и сам я недорого стоил.Руки дёшевы были, а ум продавался навынос,а от этих страстей и душа потеряла невинность.Так скажите на милость: куда мы плывём и зачем?Тонет пьяный корабль, и все громче кричит казначей.На подмоченной куче бумаги портреты и цифры,и все гуще потёмки, на картах лишь кляксы и шифры.Но ласкает глаза многозначный зелёный бугор.

Ветер в небе полощет берёзу и шепчет в укор:«Простодушная белая дева, ликуй невпопад!Ты забыла, что августы смертны, и ждёт снегопад.Так зачем ты купаешься в небе и облаке снежном?Только горе бессмертно, а радость оплатишь листвой.К ноябрю наготой затрепещешь в предзимье кромешном,а что было в осеннем пиру – было, но не с тобой».Так и я с перекатной отвагой лечу по России.Небеса затмевают пожары гражданской войны.Но за что б ни тянули к ответу и чем ни грозили —я не буду двойным!

Тюмень, декабрь 1989 года

Второе посвящение Александру Брунько

Это весело, коротко, ясно

Александр Виленыч Брунько!

Это даже посмертно опасно

для Халупских и для Чесноков.[1]

То отчаянный, то одичалый,

в бормотанье, как в смерть, погружен.

Всей корысти – заварка да чайник.

В небо глянул, взлетел – и пошёл!

И откуда Вийона замашки

при бородке и чуть не пенсне —

вы спросите в степи у ромашки

и на Кировском. На КПП.

Еще раз о брунько

Где ты, Саша-Александр?Жив ещё немножечко?!Сколько раз ты воскресаллезвием из ножичка!

С хороводами светилпесни пел и бражничал:лихо Бог тебя слепил,не мудрил, не важничал.

За версту видна фирмагордеца российского,нет, не вышибла тюрьмазвёздного и чистого.

Был ты грозный диссидент,бубен Солженицына,а теперь ты отсидент —отвали, милиция!

Перестроим всю странусправа по два – ротами!Перекрасим старинус бабохороводами.

Обнимайся, коммунист,с дьяконом и батюшкой —ты теперь морально чист,приумолкла варежка.

Разбегайся, кто куда,член с корреспондентами!Пятый год идёт орда,в лозунги одетая.

Нам же, милый Александр,хлебушка да небушка,древний башенный фасад…И как пела девушка…

Беззаботен был наш чайпред бедой грядущею.Кто продаст – поди узнай,все под Божьей руцею.

По воде пошли круги —счастье камнем кануло.Где-то подпись есть руки,плоской, словно камбала.

Где же свидимся, мой друг,в матушке-Рассеюшке?Боль былого, дым разлукразведёшь, рассеешь ли?

До свиданья, как всегда!Может быть, до скорого…Вся История – водав протоколе участкового!

20 декабря 1989 года, Тюмень, улица Пароходская, 34, кв. 1 (конспиративная квартира Тюменской организации РСДРП (б) в 1904–1909 гг.)