Андрей Булатов - Рассказы об эффективности и компетентности Страница 2

На наш к нему интерес он откликнулся живо и даже рассказал нам о таких подробностях, на которые мы и не рассчитывали, особенно я. Он сказал, что очень на нас надеется, потому что ему «надо бы сделать рывок по службе», а летом все в отпусках, кроме Генерального. Григорий Викторович никогда не называл его по имени, только так – Генеральный. Генеральный летом всегда на своём месте, а это значит, что те, кто хочет чего-то заслужить, тоже должны в это время работать. Кто бы знал, насколько это невероятно трудно – работать все лето в Саратове, когда тебя ждёт дача на Волге!

Григорий Викторович несколько даже искательно рассказал нам, что руководит он «художниками» совершенно ничего не понимая, что они делают. «Ведь я же инженер-конструктор, как и все здесь у нас в НИИ! Но, вот Генеральный лично попросил, когда СВЕРХУ приказали создать «отдел дизайна», а рядом стоял парторг, блин! Не буду же я партбилета лишаться ни за что», – распалился внезапно Григорий Викторович, – " Вот так и тяну лямку, мать её, уже пять лет! Но вы, мальчики, вся моя надежда, я же вас сюда вытянул, пришлось потратиться из своего кармана.» А вот это уже было очень интересно для нас, поэтому мы ещё внимательнее всмотрелись в страдальческое бритое лицо Григория Викторовича.

«А как же, конечно», – продолжал он свой рассказ. «Я ведь специально взял два дня за свой счёт и слетал в ваш Свердловск, ещё после Нового года. Нашёл эту, как её там зовут, ну кто за преддипломную практику у вас отвечает. Я её сводил в ваш лучший ресторан, по-моему „Малахит“ или как он у вас там называется? Я честно ей всё объяснил и попросил двоих, самых лучших, прислать к нам в НИИ. Ну очень надо! Почти на коленях умолял, коробку самых дорогих конфет и армянский коньяк в придачу, да ещё духи знающие люди посоветовали!», – разоткровенничался Григорий Викторович. «Так что, вы уж ребята, не подведите! Сейчас уж такое время – перемены грядут, меня уже предупредили знающие люди. Эта Олимпиада многое изменит, а мне шанса уже не выпадет – я ведь уже не молодой специалист!»

Мы с Андреем сидели не шелохнувшись, остро и пронзительно ощущая, что тот мир, в котором мы жили до сих пор, совсем не такой, в котором жил этот седеющий человек, сидящий сейчас перед нами. Сказать нам ему было нечего, кроме как пообещать, что мы сделаем всё, на что способны. А что же нам нужно было сделать, мы даже не представляли. Я только с трудом начинал понимать, как сложно устроены все эти ходы и взаимоотношения, связанные с трудноуловимыми шансами попасть наверх. У меня перед глазами стояла наша кураторша, отвечающая за преддипломную практику студентов. Она была еще не стара, но и совсем не молода. Некрасива, маленького роста с кривыми ногами и слегка косившими глазами, спрятанными за толстыми увеличивающими линзами очков. Она преподавала никому не интересный среди студентов предмет под названием «Патентоведение». Мы даже предпочитали не ходить на её лекции, договариваясь заработать «автомат» за какую-нибудь услугу. Вот такая, никому не интересная женщина, продала нас Григорию Викторовичу за ужин в ресторане, коробку конфет, духи и армянский коньяк. Утешало только лишь одно – она посчитала нас с Андреем «самыми лучшими» среди 45 студентов нашего потока, кому предстояло пройти через испытание реальной жизнью перед дипломом. Насчёт моего друга сомнений у меня не было – всё-таки золотой медалист и Ленинский стипендиат. А вот я? Как же я-то попал в разряд «самых лучших»? Неужели только потому, что Андрей заранее знал о месте нашей практики, и выбрал меня в качестве компаньона только потому, что мы друзья? Этот червь сомнения тогда почти раздирал мне ум.

Но в тот момент, когда жалкий Григорий Викторович вещал нам о своих мытарствах, я не думал об этом. Я думал о том, что ведь правда, что-то изменилось в стране. Ведь в продуктовых магазинах Саратова мы не могли купить ничего, кроме хлеба, яиц и капусты. Даже обычного чая, и то не было! Наиль объяснил нам, что в центре города есть специальный чайный магазин, где можно купить настоящий индийский чай «со слоном», если занять очередь в пять утра, потому что за полчаса весь привезённый на неделю запас распродаётся. Мы не могли купить даже молока – только на рынке, у частников.

Мы ещё не знали тогда, что летом Олимпийского года в Москву шли эшелоны с продуктами со всей страны, чтобы приехавшие иностранные спортсмены и туристы видели «советское изобилие». Мы ещё не знали тогда, что после окончания Московской Олимпиады эшелоны так и будут доставлять в Москву все продукты питания, а простой народ будет ездить за ними в столицу даже с Урала и из Сибири, не говоря уже о Подмосковье или средней полосе. Мы ещё не знали тогда, что началась концентрация капитала в руках подпольных олигархов, которые через десять лет полностью возьмут экономическую власть в свои руки, разрушая госэкономику. Мы ещё не знали тогда, что в день открытия Московской Олимпиады Москва хоронила Высоцкого, а почти вся милиция города старалась блокировать потоки людей, стремящихся присоединиться к траурной процессии.

Ничего этого, происходящего в реальной жизни, мы тогда не знали. Но рассказ Григория Викторовича стал первой каплей в то время, которая положила начало в моём сомнении в незыблемости социалистического строя и его «нерушимой экономики».

Второй каплей стала история с графическим символом этого самого секретного саратовского НИИ, куда мы нежданно-нагаданно попали в то жаркое лето 1980 года. Этот знак, символ, марка предприятия значит очень много для мира экономики. По нему узнают продукцию предприятия. Оно служит показателем определённой культуры производства. Благодаря наличию этого знака продукция завоёвывает рынок. Знаки «Опель», «Тойота», «Фольксваген» и другие подобные знаки и не только автомобильных концернов давно образуют свой культурный пласт, воздействуя не только на умы, но и на кошельки владельцев производства.

Тогда, в то памятное олимпийское лето перед Генеральным поставили задачу «сверху» – выйти со станками завода на международный рынок, чтобы продавать их за валюту. Это тоже было то, чего мы не знали. Завод, хоть и назывался «НИИ» (а точнее, НИТИ – Научно-исследовательский Технологический Институт), на самом деле был обычным советским станкостроительным заводом. В его стенах проводилась обычная для тех лет практика. Нашему Авиапрому требовалось огромное количество автоматизированных станков среднего уровня. Стандартная практика их производства заключалась в следующем. На международном рынке закупались иностранные образцы требуемого станка – немецкие, американские, французские, голландские. Затем эти станки разбирались по деталям и копировались в точности нашими инженерами, чтобы производить их в большом количестве. Это сейчас все привыкли ругать Китай за подобную практику. На самом деле при «развитом социализме» никто не стеснялся подобной деятельности, это было нормой везде, а особенно на секретных заводах.

Всё это объяснил и показал нам ведущий дизайнер «художественного отдела», когда проводил нам ознакомительную экскурсию по цехам. Он так и сказал, – «Нашей главной задачей является внести в зарубежный станок незначительные, но приемлемые изменения. Такие, которые смогут послужить основанием для подачи заявки на патентную регистрацию, чтобы мы могли производить его самостоятельно». Теперь нам стало понятно, почему полки с бюллетенями Патентного института занимали большую часть стен «художественного отдела».

Вернувшись «на крышу», мы попросили Наиля, который усердно продолжал ёрзать мокрой от краски щёткой по металлической сетке, какое же «незначительное, но приемлемое изменение» внёс он в станок, который он в данный момент готовил к патентной регистрации. Для подачи заявки на патент требовалось представить внешний вид нового станка в виде рисунка. Наиль просто поразил нас своей простотой и наивностью. «Я в два раза увеличил кнопки управления и добавил ещё одну, просто так. Она ничем не управляет. Просто, чтобы панель выглядела по-другому», – смущённо улыбаясь, ответил он.

Андрей, слегка задумавшись, почему-то спросил Наиля, – «А сколько таких заявок приходится оформлять?». «Ну, несколько станков в год, пять или шесть», – ответил добрый Наиль. Он и в самом деле был очень добрым, милым человеком. Даже купил нам пачку чая, выстояв в очереди в с пяти до девяти утра. Но зачем учиться пять с половиной лет, чтобы выполнять вот такую «сверхсекретную» работу, которую Наиль делал уже, как молодой специалист, третий год подряд? Вопрос этот, видимо, так заинтриговал Андрея, что в какой-то мере решил его дальнейшую судьбу, как дизайнера. Что же касается меня, то я был по-настоящему потрясён тем, что такая глупость на самом деле существует в реальном, осязаемом мною мире, где люди спят на работе после обеда, где есть спецохрана и спецпайки, где могут спокойно своровать технические идеи, наделив станок ненужной кнопкой, где за высоченным забором с колючей проволокой люди думают, что они работают.