А. Кривич - Как во смутной волости Страница 2

Пиво закончилось, я продолжал, сидя за столом, обдумывать ситуацию, когда дверь распахнулась от удара ногой. Я удивленно оглянулся: на пороге стоял с решительным и суровым видом милиционер в чине капитана, наш участковый, из-за его спины выглядывала женщина в белом халате.

– Это ты здесь драку учинил? – взял быка за рога милиционер.

– Что, мы уже на «ты»? – удивился я. – Кажется, я с вами гусей не пас.

– Не хами! – прикрикнул блюститель порядка, и я понял, что сохранять достоинство обойдется себе дороже.

Участковый прошелся по дому, заглянул в печь, осмотрел разгром в комнате сына, тем временем женщина-медик с опаской подступила ко мне.

– Сколько дней пьете? – осторожно спросила она.

Я посмотрел на ее чемоданчик с инструментами и рассмеялся:

– Так вы меня из запоя пришли выводить?

Женщина озадаченно посмотрела на меня, потом недовольно сказала подошедшему капитану:

– Он вполне нормальный. Звонят, вызывают, как будто мне делать больше нечего.

– Ладно. Значит, печку топил? – обратился он ко мне.

– Вещдоки уничтожал. – Идиотизм ситуации раздражал меня все больше. Уже собственному сыну нельзя всыпать без вмешательства милиции. И как же их воспитывать? Макаренко и тот, помнится, признавал действенность силовых методов.

– Собирайся, поедем, – решительно произнес милиционер.

– Капитан, мне в ночь на работу, – попытался я возразить.

– Про работу забудь.

Мент упивался своей властью. Что ж, от тюрьмы и от сумы у нас зарекаться не принято. На работе меня кто-нибудь подменит, надо только передать ключ от сейфа с инструментом. Я молча оделся, запасся сигаретами и спичками, в сопровождении участкового вышел на крыльцо. «Скорая помощь» и милицейская «Нива» стояли за калиткой. Когда мы к ним подошли, откуда-то появилась моя жена, протянула милиционеру лист бумаги и начала взахлеб возмущаться моим поступком и причитать над страданиями сыночка. Капитан развернул бумагу и стал читать, стоя рядом, я имел возможность ознакомиться с заявлением сына.

«Прошу принять меры к моему отцу, неоднократно избивавшему меня, и сегодня, чуть не придушив меня, разбил телефон моего друга, стоимость которого я требую возместить мне из зарплаты».

«Даже заявление грамотно не могут составить, – как-то отстраненно подумалось мне, – и почерк какой-то детский».

Я отдал жене ключ от сейфа, чтобы она передала его на работу, и забрался в «Ниву», капитан устроился за рулем, и мы поехали.

В больнице нарколог, сам с трудом удерживающий равновесие, не обнаружил у меня признаков опьянения. После этого в отделении милиции капитан долго составлял протокол и наконец отпустил меня восвояси. Доехав на попутке до дома, я взглянул на часы – черт, скоро на работу, отдохнуть уже не удастся. Однако попасть на работу в эту ночь мне было не суждено.

Жена и дочери сидели у стола, при моем появлении благоверная несколько секунд смотрела на меня испуганными глазами, потом схватила дочек и опрометью мимо меня бросилась на улицу. Я устало опустился на стул и с наслаждением приложился к бутылке минералки, жара не спала даже к вечеру.

Пришел сосед, работавший в моей бригаде, начал рассказывать, как после моего отъезда жена принесла ему ключ и уговорила пойти на работу и открыть сейф. В сейфе она нашла портмоне с деньгами и забрала его.

– Ну и нюх у нее на деньги! – восхищался сосед. – Сразу нашла, с первой попытки!

Я не разделял его восторгов. Вот стерва, опять оставила без копейки. Последнее время деньги в доме исчезали таинственным образом, и мне пришлось отнести портмоне в сейф, откуда брал на хозяйственные нужды по мере надобности. И туда добралась! Почему я не подумал о такой возможности, когда отдавал ключ?

Взглянув на вешалку, я увидел сумочку жены. Портмоне лежало внутри, все деньги были на месте, я не смог подавить вздох облегчения. Значит, не успела еще спрятать, не ожидала моего столь быстрого возвращения.

Сосед вскоре ушел, но вновь появился участковый в сопровождении моей благоверной, лопочущей что-то об угрозах, страхе, перепуганных детях. Я понял, что ночевать придется на нарах, молча собрался, сунул в карман портмоне и пошел за капитаном к «Ниве». Дорога была неблизкая, капитан молчал, а я погрузился в невеселые воспоминания о событиях прошлой осени…

Ноябрь 2005 года

Было воскресенье, мы с дочками с утра возились в мастерской, делали из фигурных досок лестницу на печку. Старшая девочка держала доски, пока я пилил, подавала инструменты, младшей же больше всего по нраву пришлась рулетка. Она не выпускала ее из рук, все старалась измерить сама, в крайнем случае, с моей помощью. В очередной раз поискав рулетку, я с нарочитым недовольством проворчал:

– Опять куда-то убежала с рулеткой. Эй, срулетка, беги сюда!

Старшей дочке новое слово очень понравилось:

– Срулетка, срулетка, где ты? – весело кричала она.

Появилась младшая, комично поджав губы, делала вид, что сердится, но тут же звонко расхохоталась. С шутками и смехом мы собрали лесенку, скрепили ее шурупами, полюбовались своей работой. Лесенка получилась на славу, девочки понесли ее домой, я закрыл мастерскую и пошел вслед за ними.

В доме веселое настроение сразу улетучилось. Жена с недовольным видом портила очередной кроссворд, не обращая внимания на гору немытой посуды, неподметенный пол, раскиданную как попало одежду.

Недовольство – ее перманентное состояние, нос у нее кривой с детства, но она умудряется как-то искривить в унисон с носом всю физиономию и такую рожу носить весь день, видимо, это уже вошло у нее в привычку и делается непроизвольно. В минуты злости я называл ее «косорыльница».

Говорить я ничего не стал: все уже говорено тысячу раз, прошел в зал и включил телевизор. Сын у себя в комнате валяется на кровати, вчера опять пришел с дискотеки пьяный, блевал, теперь мается с похмелья. Надо еще раз с ним поговорить – а что говорить? Последнее предупреждение уже делал, теперь, видимо, надо самое последнее, потом самое-самое и так далее.

Девочки уже пристроили лесенку к печке и вдоволь напрыгались по ней вверх-вниз, теперь с шумом побежали в свою комнату (мы ее называли «девской») и принялись готовить уроки.

– Пап, а как звали жену Сократа? – донесся голос старшей дочери.

– Ксантиппа. А зачем тебе?

– Нам учительница говорила, что она была очень злобной и сварливой.

– Ну, это можно сказать о подавляющем большинстве жен.

На телеэкране сменяли друг друга бесчисленно расплодившиеся в последнее время юмористы, и каждое их слово сопровождалось заливистым женским смехом из зрительного зала. Что они находят смешного в этих идиотских шутках, для меня оставалось загадкой, я выключил телевизор и прошел в комнату сына. При моем появлении он вскочил и принял свою обычную в последнее время позу – боком ко мне, ссутулившись, исподлобья бросал в мою сторону косые взгляды.

«Выращивал мужика, а выросло вот это», – со злостью подумал я, вслух же произнес:

– Сколько это еще будет продолжаться?

Риторический вопрос, сын молча сопел в сторону.

– Ты мне обещал, что пьянки прекратятся. Обещал?

– Да, – чуть слышно выдавил из себя юноша.

– Ну, и в чем дело? Отвечаешь ты за свои слова?

Молчание, сопение. Я все больше злился.

– Ты слышишь меня?

Кивок.

– Еще раз повторится – пеняй на себя, – я не выдержал и отвесил ему подзатыльник. – Ты понял?

– Понял, – буркнул сын с видимым облегчением, желая поскорей от меня отделаться.

Вышел я от него еще больше раздраженный от собственного бессилия. Поговорил, называется! А черт его знает, как с ним говорить. Упустил я сына, упустил, а когда и почему – не могу понять. Мысль, что вся нынешняя молодежь такова, не утешала, мой сын должен быть нормальным, это ведь мой сын.

По телевизору продолжали кривляться юмористы. Переключил программу – и там то же самое. Мир катится в преисподнюю, а эти весело отплясывают на могилах. В сердцах выключил ящик и прилег на диван.

Сын вышел из комнаты и прошел в столовую.

– Есть хочу, – услышал я, пораженный резким контрастом в голосе сына. Только что это был забитый, трусливый лепет, теперь же звучал голос хозяина, грубо требующего свое. Жена засуетилась, что-то уронила, принялась кормить ненаглядного сыночка, при этом оживленно что-то лопоча, задавая ему какие-то вопросы.

– Что надо? – грубо оборвал ее сын, она опять что-то затараторила, на что сын отрезал: