Viktoria Pressman - Путем звезд Страница 2

С утра, проспав пару часов на маленьком клочке берега на окраине Задара, я шла с рюкзаком на юг по улице Karma, was stuck в индустриальной зоне. Наконец, вот оно, преддверие открытого моря, чистенький пляж. Пестрые Адриатические ящерки, изогнувшись на белых камнях, слушают пение птиц и жужжание газонокосилки. Я жую крекеры в форме сердечек и думаю об Иове многострадальном и о том, что наверное надо перестать все время тянуть себя за волосы – я ведь стала тем, кем когда-то мечтала стать: путешественником. Ночью в Задаре я встретила своего любимого Хичкока. Он смотрел на меня с плаката, на котором было написано о том, что в Задаре самые красивые закаты. Хичкок был здесь и наблюдал закат в 1964 году. После Хичкока я видела «огнегривого льва» с крыльями над аркой ворот старого города, кричащих пьяных подростков, узкие улицы, ставни, византийского стиля церковь, статую голого мужчины в шарфе с ракушкой, сидящего на берегу. «Вот оно счастье, вот оно море…»

Вдруг, после долгого молчания скажу я: «Отче мой… Ты и прибой, ты и огонь. Ты радость, ты покой.» Терпением спасайте души ваши. Ожидание учит терпению, которого у меня нет. Опять без копейки. Живу в кредит в чешском кемпинге у Ванды Тенглеровой. Сегодня подобрала черствый хлеб на обочине, ела вишню, нарвала дикий чеснок. Еще осталась картошка, купленная на 2 последние монеты. От голода и томительного ожидания спасает физическая нагрузка. Я рванула на старом велосипеде в город Биоград, километрах в 25 под палящим солнцем на пустой желудок. Вернее желудок, набитый вишней. Вечером, на закате, уже дома, в кемпинге, ела вкусный ужин: жареный, до этого вымытый в морской воде хлеб, картошка и дикий ядреный чеснок. «Не хлебом соленым жив человек, но всяким словом…». «В поте лица будете добывать хлеб свой.» Голод, как ни крути, напоминает о себе, от него никак не отмахаться. Вспомнились люди, просящие подаяние, роющиеся в помойках. Многодневный голод подтолкнет к чему угодно. Голод и холод – главные враги нищих и бездомных.

Я закрываю двери от свежего ветра, я прячу его в чемодан. Он пробивается волнами, затекая в щели, пытается прорвать по швам старый дом. Я не даю пробиться сквозь двери быстрому небу. Мой хлам застилает пути-дороги. Когда придет день, и я открою все настежь, страх уйдет на запад, и взойдет солнце во всей своей первозданной красе.

Путь на юг. В сторону Дубровника, чтобы оттуда сесть на корабль в Бари, Италию. Делаю промежуточные остановки. Остров с еврейским названием Пашман. Неприметное местечко, с одним красивым песчаным пляжем и кемпингом, куда я поселяюсь ночью. Проснувшись на утро в своем спальном мешке, я обнаруживаю вокруг скопление старческих голых задниц. Это нудистский кемпинг, который я назвала кемпингом «Старый голый зад». Я сбегаю из кемпинга и двигаюсь на континент.

Остров Брач, жемчужина, Золотая Коса. Снимаю комнату на одну ночь на Ёбовой улице у хромого дедушки. Переспрашиваю у него, – «Жобова стрит?», а он смеется, видимо «жобова» на хорватском звучит смешнее, чем Ёбова. Последнюю ночь в Хорватии пою песни под гитару на пляже с каким-то местным юродивым, живущим в заброшенном отеле и прекрасным Антонио. Мы сидим втроем, голые, на берегу и поем Нину Симон и Джими Хендрикса, запивая все это крепким Dalmatian Wine. Юродивый дарит мне картину, крест в огне. Эту картину позже я сознательно оставляю в своем домике, собранном детьми из бревен на пляжах Тосканы.

РИМ

Рим – мертвый город. Но вот, вдруг, оживают эти мертвые камни, дыханием духа. Аппиева дорога, здесь ступали ноги апостолов и первых мучеников. Здесь Петр спросил Христа «Камо грядеши», que vadis?». Здесь не успеть, здесь пострадать, хоть немного. Здесь поболеть, льется к рассвету дорога. Маленький крест, сотканный из одиночества. Пустые руки и карманы, и ветер где-то рядом, старый друг. Здесь оживают истуканы. И без тебя моя судьба идет, куда укажет первая звезда. Идет куда зовет парящее искрящееся небо.

Все кажется таким забытым, таким родным, таким далеким. Медленно опустился вечер. Зажглись фонари моей любви. «Ты знаешь, Господи, я никогда не хотела быть кем-то другим. Я всегда любила Тебя. Как вечно отрекающийся Петр, как последняя дрянь». И текут слезы, – то ли от раскаянья, то ли от любви. Мы чаще одиноки с близкими, с родными. Я чувствую общность со спящими на скамьях, с задумчивыми, с одинокими. С ними мне не так одиноко.

Святая Жанна Д’Арк молитвенно сложила руки и устремила глаза в небо. Едет повозка вдоль Авентина. Кучер говорит по мобильному телефону. Лошадь какает на мостовую, кучер с совочком и метлой убирает помет. В японском суши-баре итальянцы кушают суши. В пиццерии японцы режут пиццу острым ножом.

Тоскана – нежность молочного заката. Сложенные зонтики на фоне неба. Любовь живет в моем сердце. Летят самолеты, маленькие и большие. Волны шуршат, маленькие и большие. Я сижу в хижине без крыши. Дети любят заходить сюда. На окраину. Сны выходят наружу как вечные странники. Ночью я жгу костер на самой кромке воды. Волны нежно касаются огня, он немного шипит, но не гаснет. Взаимодействие стихий, алхимия в действии.

Возвращаюсь той же дорогой, но не совсем. Все вены как реки впадают в тебя, Рим – вечный – мертвый город, все мои вены в тебе, любовь моя. Я ем хлеб, который стоит столько же сколько вино.

Мое сердце осталось в Неаполе. Навсегда, я стала грязью этих улиц, мусором этих дорог. Этими лицами, этим бельём. Этой неприкрытой жизнью. Этим обнаженным горячим счастьем.

Плаваю в озерах итальянской Швейцарии. В отдалении горы, – мохнатые зеленые животные. Опять двойник, – промелькнул и исчез словно тень. (Она была в ластах. Много курила и плавала). Что-то у кого-то в этой жизни неизменно: работа, секс, еда. Иногда алкоголь наркотики, рок-н-ролл. Иногда хлеб и вода. Иногда тишина. ТЧК. Заземленье.

ГЕНУЯ

На ступеньках, в тени, тихо, слившись с домами, не нарушая тишину райских улиц, сидели женщины со сломанными крыльями. Они ничего не ждут, в их глазах забытая боль. Ко мне пришел голубь без одного крыла, хромой, беспалый. Я кормила его плесневелым хлебом. Он глотал крупные куски сразу. А потом сидел тихо рядом, тяжело вздыхая и моргая круглыми своими глазами. Позабывший страх инвалид.

Все берега наполнены тобой. Когда спадет жара, увидимся, быть может. Я коротаю время, иногда слушаю птиц, наблюдаю за детьми, считаю волны, собираю камни. Сегодня начали падать звезды. Миру нужна конкретика, а конкретики нет. Есть волны, приходящие по полутонам. Только не знаю, вверх или вниз. Не могу освободиться от назойливых как мухи желаний: еда, питье, мысли о тебе.

Господи, здесь собралось несколько людей. И мы все attached to each other. Though, we are hidden. Lonely, unhappy. Lonely. It’s like that. May be, speak like that……………………….

Shit………………………………………………………………………………………………………………………………

Афинейские басни

Везет в корзинке нищий жизнь свою. Он вечный странник. Ему некуда идти.

И даже среди этой разрухи и явных признаков войны люди продолжают создавать для себя иллюзию беспечности и комфорта. И это пир во время чумы. Все это – пир во время чумы.

Афинское метро – пойдешь направо – Св. Антоний, налево – Св. Дмитрий. Выбирай. Где-то посередине – корпус кристи, брошенные дома, новый космос, 25% безработицы, горы мусора и бродячие коты. Докопаться до Византии, такие родные греки. Мы все «кланяемся Солнцу Правды» и «Тебе вемы с высоты востока»..

Проходя поздним вечером по улице Сократа, я наблюдала грязь. На меня из окон гостиницы «Мечта Икс» смотрело бледное, похожее на маску лицо старой куклы – уставшей продажной женщины. Освещенное полной Луной, неподвижное и ко всему равнодушное, оно олицетворяло восковую правду ночной жизни полуразрушенных Афин. Кто-то нарисовал черную маску на глазах Афины Паллады. Боги древнего Олимпа закрыли глаза. Люди спят и видят сны с широко закрытыми глазами.

Когда луна была молодой, Шива мун на грани дня, уходящего в ночь, на грани солнца, утопающего в море, ножа, пронзающего сердце ярким светом откровения, в это мгновение я сидела на берегу Эгейского моря, за спиной шумели бунтари, беспечные люди наблюдали закат. Греция олицетворяла собой обнажившуюся донельзя правду закатившейся Европы. Та, что породила Европейскую цивилизацию, приняла удар на себя. Нитью горя, деструкции и ада проходила в моей душе мысль, вызванная известием о смерти близкой подруги. Агия марина. Ее звали Марина, она умерла в Лос-Анджелесе. Так неожиданно. От алкоголизма. Отказала печень. Не успели сделать переливание крови… Ее извечная тоска, морская марина, единственная избалованная дочь еврейской семьи. Дитя, не сумевшее справиться с ударами судьбы, родители, отвернувшиеся от ребенка, когда он перестал быть золотым и разрушил их мечты. Грецию объяла тишина – не слышно звуков музыки. Заснули музы, вино горчит, рушатся древние статуи, и бродит одетый с иголочки старик с легкой щетиной и пеленой застарелой грусти на высохших глазах.