Александр Беляев - Семя зла. Хроники затомиса Страница 2

Гаруда (так звали орла) парил над вершинами, склонами и ущельями, получая несказанное удовольствие от воздушных ванн перемешивающихся потоков – более теплых, ласкающих восходящих и ледяных, бьющих в лицо, проглаживающих оперение. Гаруда умело маневрировал между восходящими потоками, практически не взмахивая крыльями и зорко всматривался в слепящие чистейшим снегом горные склоны в надежде высмотреть горного козла, серну или кабаргу – его главных объектов охоты. Он осознавал, что уже несколько часов парит над этими голыми пейзажами и до сих пор не высмотрел ничего мало-мальски пригодного в пищу. Конечно, можно было бы слетать в низину – тут всего пару часов лету – и удовлетвориться какой-нибудь обезьяной, зайцем или, на худой конец, крысой, но что-то внутри не отпускало его от этого места, он знал, что это – его территория и упрямо продолжал оглядывать пустынные горные склоны. Что-то внутри него удивилось, каким поразительно острым зрением он обладает: с высоты пары километров он видит мельчайшие детали горного рельефа, и зашевелись под верхним слоем снега какая-нибудь мышь, он несомненно разглядел бы и это! Однако, почему его все это удивляет, ведь такое зрение было у него всегда? Да, сейчас он не побрезговал бы и мышкой, хотя это была самая презренная добыча, которую ему приходилось в своей жизни умерщвлять, он уже очень давно не ел мышей, ящериц и лягушек, не говоря уже о бабочках и стрекозах. А ведь он хорошо помнил, что в далеком детстве, когда еще только учился летать, гонялся за стрекозами и бабочками, пока мать не устроила ему взбучку. Она объяснила, что не гоже будущему могучему беркуту гоняться за презренными насекомыми, что даже те птицы, которые сами питаются насекомыми – ласточки, воробьи, синицы не достойны внимания гордого орла в качестве источника пищи. Их достойная добыча – горные антилопы, серны, кабарги, козероги. Правда в начале своей охотничьей деятельности он иногда добывал мышей и маленьких птиц и даже кормил ими своих первенцев, но позже, в расцвете своих сил, он уже никогда не тратил сил на добычу, которая не только не насыщает, а лишь возбуждает аппетит.

Голод все сильнее мучил его могучее тело, но он почему-то упорно продолжал парить в очерченном горном районе и отметал всякие мысли о том, чтобы спуститься в равнину и поймать какую-нибудь добычу полегче – уж там-то в лесной зоне он наверняка что-нибудь быстро поймает и пообедает. Но почему он кружит именно здесь? Гаруда сам не мог понять своего упорства, а потом возникла мысль, что он должен здесь встретить каких-то знакомых. Но каких? Какие могут быть знакомые у орла? Только его семья! Но не так давно он овдовел и осиротел: однажды вернулся с добычей в свое гнездо, а оно оказалось разорено: его двое орлят и жена бесследно исчезли. Остались только перья и пятна крови, свидетельствующие о том, что жена вступила в схватку с незваным гостем, но скорее всего погибла. Правда он так и не смог ее найти. Он не знал, кто это мог сделать, возможно это был Гималайский медведь, возможно ирбис – вряд ли леопард мог забраться так высоко в горы, а тигры, как известно, не лазают по деревьям. По крайней мере никакой другой зверь, лазающий по деревьям, не смог бы одолеть его жену. Долгое время он мечтал встретить своего врага, чтобы поквитаться, пусть даже погибнуть самому – но как узнать, кто это был, его враг не оставил никаких следов по которым он смог бы его выследить и поквитаться сполна. Эта трагедия произошла уже полгода назад, пора уж было бы обзавестись новой подругой и семьей, но Гаруда все почему-то медлил, словно память о жене и детях никак не отпускала его сердце. Впрочем он давно уже не рассчитывал выследить своего неизвестного врага и парил над этим горным участком совсем не для этого, он собирался высмотреть кого-то знакомого – но кого? Он сам удивлялся этой навязчивой неконкретной идее, однако упорно продолжал высматривать неведомо кого.

И вдруг что-то желто-серое мелькнуло среди скал и орел насторожился: похоже, это была долгожданная добыча – крупная серна, которых он немало умертвил на своем веку – обычная его пища – кстати, наиболее изысканная, можно сказать – деликатес, поскольку у горных козлов мясо более жесткое и пахучее, а кабарга слишком мала. Тогда понятно то упорство, с которым он несколько битых часов кружился над этим местом – очевидно он на уровне интуиции предчувствовал, что серна прячется именно здесь, и чувствовал, что она рано или поздно появится. Так что «знакомые» здесь не причем, наверное – обычные фантазии, от голода нередко мерещится бог знает что. Возможно он и видел вначале мельком эту серну, но почему-то забыл, а она спряталась вблизи валуна и ждала, когда он улетит, а теперь вылезла, нельзя же там вечно сидеть даже при всей осторожности серн – можно и серьезно обморозиться, все же высокогорье, не низина. Наверное она его пока не заметила, поэтому его действия должны быть быстрыми и решительными, иначе серна снова спрячется – но тут уж как повезет, кто кого. Он, конечно, безукоризнен, его охотничьи приемы отшлифованы многолетними упражнениями, но ведь и серна, судя по всему, не первые месяцы живет на земле и ее дар убегать и прятаться так же должен быть отточен до совершенства.

Гаруда сделал несколько едва уловимых взмахов крыльями, чтобы не привлекая внимания оказаться в точности над жертвой, поскольку дальнейшая корректировка будет весьма затруднена, затем сложил крылья и начал падать вниз, чтобы расправить крылья буквально в метре над жертвой. Если хотя бы на мгновение выпустить их раньше, то у жертвы гораздо больше шансов убежать – и не всегда преследование дает положительный результат, если же на долю секунды просрочить, то можно насмерть разбиться о скалы. Гаруда очень гордился своей способностью выпускать крылья в последний момент, почти касаясь жертвы своими смертоносными когтями, поэтому подавляющее большинство его стремительных пике оказывалось смертельными для жертвы. К тому же это давало непередаваемое удовольствие игры со смертью, и без подобных рискованных трюков жизнь становилась пресной и скучной.

Уже сложив крылья и набирая скорость в свободном падении, Гаруда подумал, что совсем недавно испытывал это чувство нарастающего падения, когда внутри все словно бы замирает от скорости – и сам же удивился своему воспоминанию. Он точно знал, что падал таким образом не менее двух дней назад, когда убил молоденькую кабаргу и растягивал эту маленькую антилопу на целые сутки – в течение последних суток добыча ему не попадалась и он был очень голоден. Так обычно и бывает в первые сутки голода – ему приходилось голодать и по нескольку дней, но на второй и третий день голод притупляется. Странно, откуда же это чувство, что он падал буквально час назад? Хотя… это несколько другое чувство, тогда было ощущение, что он падает снизу вверх… странно, так ведь никогда не бывает: низ есть низ, а верх есть верх, они никогда не меняются местами, и падать вверх просто невозможно. Однако в следующий момент орел сосредоточился на своей жертве, которая тревожно оглядывалась, но почему-то ни разу не взглянула вверх, и когда он миновал некий критический рубеж, то уже точно знал, что жертва никуда не денется. Гаруда прекрасно чувствовал до какого момента она еще имеет шанс на спасение, а с какого он в любом случае ее достанет, слегка изменив направление полета, даже если серна отпрыгнет в сторону. Так и произошло: в последний момент горная антилопа подняла голову вверх и их взгляды встретились: торжествующий, уже вкушающий трепещущую плоть в своих когтях гипнотизирующий взгляд орла, и вначале просто тревожный, но в мгновение наполнившийся ужасом взгляд жертвы. В это мгновение – очевидно в роковые моменты время растягивается у всех живых существ – у Гаруды вновь возникло чувство узнавания. Словно он видел уже эти глаза и этот взгляд, причем раньше этот взгляд был совсем иным он мог отражать и страсть и любопытство и тревогу, и хотя сейчас в нем не было ничего, кроме ужаса и обреченности, все равно, это был взгляд, который он когда-то хорошо знал, который когда-то принадлежал близкому существу. Но которому? В своей жизни он умертвил не один десяток серн, и никаких подобных ощущений узнавания он никогда не испытывал. Впрочем, это было мгновенное чувство, которое тут же было поглощено азартом и дикой жаждой крови.

Серна отчаянно метнулась в сторону, очевидно потеряв голову и не сообразив, что самый верный путь к спасению был вновь забраться в расщелину между двумя валунами, куда орел никогда не полез бы: там было сложно развернуться и серна могла бы пустить в ход рога и острые копыта. Но в панике она приняла неверное решение и это стоило ей жизни: Гаруда слегка выставил вбок кончик крыла, изменил направление полета и когда до жертвы оставалось чуть больше метра, резко расправил крылья и впился серне когтями в загривок, недалеко от ее хрупкой грациозной шеи. Антилопа тяжело рухнула на подогнувшиеся от удара ноги, затем завалилась на бок и стала отчаянно биться, пытаясь дотянуться до орла острыми копытами и рогами. Боролась за жизнь она отчаянно, но, помимо разницы в силе и вооружении, между ними была еще одна большая разница: эта серна билась с орлом впервые (к несчастью для нее и в последний раз), для орла же она была всего лишь одной из вереницы жертв. Гаруда хорошо знал, как сломить ее отчаянное сопротивление и совершить смертельный захват. Поэтому, когда он вместе со своей жертвой завалился на бок, вроде бы соскользнув с ее спины, это не означало, что он терпит неудачу и тем более поражение от взрослой антилопы, по меньшей мере в два раза более тяжелой, чем он сам. Нет, вес не имел здесь особого значения, и его падение на бок означало только то, что он добрался своими смертоносными когтями до горла жертвы и в этом положении гораздо легче, не разжимая хватки выдержать последние конвульсии агонии. Гаруда вперил свой немигающий безжалостный взгляд (как можно жалеть свою пищу?) в закатывающиеся глаза хрипящей серны и вновь, уже в третий раз за это короткое время у него возникло странное состояние, чего с ним не было никогда раньше и чему он не находил объяснения, правда быстро об этом забывая. Вдруг в его сознании прозвучал человеческий голос, подобный которому он слышал и раньше, низко пролетая над человеческими поселениями, или когда ему приходилось воровать кур или ягнят. Но никогда раньше этот голос не звучал в его сознании, и тем более никогда эти сложные звуки не несли с собой какого-то смысла, кроме агрессии и угроз в свой адрес. На этот же раз человеческие звуки имели смысл в его сознании, подобно звукам орлиного голоса: «Милый Рам, ты снова убиваешь меня»!