Александр Беляев - Семя зла. Хроники затомиса Страница 3

Гаруда от удивления встрепенулся, и если бы ни давно сформированный условный рефлекс, наверное бы разжал когти – но в следующее мгновение уже позабыл об этих странных психических явлениях – серна испустила свой последний предсмертный хрип и затихла, постепенно переходя от дикого предсмертного конвульсивного напряжения к состоянию расслабленности ранней смерти. Гаруда удовлетворенно разжал когти, упругим прыжком, полурасправив крылья, вскочил на спину добыче и торжествующе несколько раз проклекотал клич победы. Закончился азартный, но тревожный акт охоты и наступил самый приятный момент – момент долгожданного обеда.

Гаруда начал рвать еще теплую кровоточащую плоть. Как всегда труднее всего было разорвать шкуру, все же клюв и птичьи когти были менее приспособленным для этого инструментом, чем зубы и когти тигра или гиены, однако же шкура серны была менее прочной, чем шкура горного козла, и Гаруда неплохо обходился и этими своими природными приспособлениями. И тут, когда он запрокинул голову, заглатывая первые куски еще теплого мяса перед ним вдруг всплыла невозможная картина, подобной которой он не видел в своей жизни – ну разве что во сне, но своих снов он не помнил в бодрствующем состоянии. Прямо из неподвижного тела серны выдвигался полупрозрачный, но вполне видимый образ. Вначале это было просто аморфное неоформленное облачко, но очень быстро оно начало приобретать конкретную форму и вскоре перед изумленным взором Гаруды возникла невиданная картина: над телом серны зависла ее полупрозрачная копия. И это бы еще полдела – на этой копии верхом восседала такая же полупрозрачная молодая женщина в розовом (несмотря на прозрачность цвет виделся отлично) сари и с укором глядела на Гаруду. Гаруда почувствовал что с ним и с его сознанием происходит что-то не то, и на этот раз изменение сознания было уже гораздо более глубоким. Он ощутил внутреннее раздвоение, словно что-то разумное, осознающее начинает выплывать за грань его перьев, и в следующий момент он осознал себя Андреем. Нет, пожалуй только отчасти Андреем, а отчасти совсем недавно скончавшимся индийским кшатрием Рамом, правда в едином лице, восседающем, подобно девушке, на словно бы спящем с распростертыми крыльями орле. Еще мгновение и Андрей-Рам полностью осознал себя человеком. А еще он узнал эту девушку на серне: это была, несомненно, Рати, в смерти которой много лет назад он считал себя повинным, и душа которой привела его к столь печальному концу. Как мы помним, чтобы избавиться от навязчивых видений Рати с угрозами забрать его с собой, как человека чести, не выполнившего обещания, он начал бесконтрольно, почти каждую ночь принимать магический напиток Сому, и в скором времени Сома забрала его. Хотя в этот момент в душе Андрея-Рама возникло сомнение: а действительно ли Сома безвременно оборвала его жизнь? Похоже, здесь что-то было не так, правда, что именно не так, он не успел обдумать, поскольку с образом девушки, восседающей на серне, начала происходить новая метаморфоза. Серна вдруг резко откинула голову назад и ее острые рога, ставшие после смерти гораздо длиннее, чем у ее физического прототипа, вонзились девушке прямо в грудь, проткнув ее тело насквозь. В следующий момент серна вырвалась из-под своей наездницы, снова резко взмахнула головой, но не вытащила рога, а обломала их, после чего эти рога увеличились в размерах, слились и превратились во вполне узнаваемый Андреем-Рамом металлический кол, на который напоролась Рати, упав в яму-ловушку в одном из коридоров пещерного храма. Душа серны освободилась от девушки, открыла доселе закрытые глаза, и увидев своего недавнего убийцу, да еще с восседающим на нем человеком, в ужасе дико забила копытами и начала подниматься вверх, в сияющие небеса еще совсем недавно доступные только ее крылатому убийце. Девушка с колом в груди протянула руки к Андрею-Раму и тихо проговорила, ничуть не смущаясь торчащим из груди металлическим стержнем:

– Милый Рам, ты снова убил, но на этот раз освободил меня.

В этот момент произошла новая перебивка кадра, Андрей-Рам перестал быть собой, а его человеческое (вернее посмертно-человеческое) сознание угасло, а как бы спящий орел вновь проснулся и вновь стал Гарудой, рвущим и глотающим кровавую плоть серны. На мгновение в сознании орла мелькнуло воспоминание, что он только что видел нечто удивительное, да и вообще был кем-то иным, но эта вспышка угасла так же, как все предшествующие – разум орла был не приспособлен держать в голове столь сложные образы и понятия. Он вновь приступил к прерванной было трапезе – его голод оставался еще достаточно силен – как вдруг из-за ближайшего валуна раздалось угрожающее рычание-шипение. Гаруда резко повернулся и увидел, что сзади к нему подкрадывается, низко пригнувшись к земле, снежный барс-ирбис.

Несомненно, если бы ирбис (это была крупная опытная самка, в самом расцвете сил) собирался напасть на самого Гаруду, то он бы подкрался более незаметно и уж точно бы не рычал предупредительно. Ясно, что в качестве обеда беркут не представлял для него никакого интереса, тем более вступать в бой с крупным, сильным орлом небезопасно даже для барса и по меньшей мере чревато серьезными ранами. Гаруда хорошо понимал, что ирбиска для него не опасна и желает полакомиться его добычей, зная, что нормальный орел не будет связываться с более сильным противником. В любом другом случае Гаруда и не стал бы с ней связываться, даже будучи голодным, он знал, что шансов победить матерого барса у него нет, тем более вступив в битву на земле, где он терял свое основное преимущество. Конечно, жалко терять обед, еще толком не утолив голода, к тому же крупную серну можно было бы растянуть на два-три дня, как следует упрятав ее в скалах, но такова жизнь: вчера ограбил он (а он сам нередко воровал чужую добычу), сегодня ограбили его – а завтра он сам опять кого-нибудь ограбит. Обидно, конечно, но лучше потерять добычу, чем жизнь. Однако сегодня что-то держало Гаруду от того, чтобы благоразумно улететь – благо времени на это было вполне достаточно – и чем ближе подходила ирбиска, тем сильнее крепло решение Гаруды вступить в бой – возможно даже в свой последний бой. Все дело в том, что с его сознанием снова, уже который раз за эти пару часов произошли непонятные эффекты. Он вдруг совершенно отчетливо понял, что эта мощная, изящная горная кошка и есть убийца его жены и детей, хотя вряд ли достойное занятие для взрослого барса разорять птичьи гнезда. При этом непонятно откуда взявшаяся уверенность сопровождалась внутренним кинофильмом (подобных отчетливых картинок внутри сознания Гаруда в своей жизни не мог припомнить). Он ясно увидел, как эта самка ирбиса забирается на старый, развесистый тис, на котором было сооружено огромное гнездо Гаруды. Затем осторожно забирается в гнездо и начинает убивать его беспомощных орлят, с легкостью прокусывая их хрупкие, покрытые нежным пухом беззащитные тела. Затем Гаруда увидел, как на барса с отчаянным криком налетает его орлица и между ними разыгрывается жестокая схватка, при этом гнездо проламывается и ирбиска вместе с впившейся в нее орлицей падают с дерева, ломая ветки. Очевидно падение с пятнадцатиметровой высоты могло бы закончиться для барса плачевно, но получилось так, что орлица оказалась невольной спасительницей своего врага, поскольку во время падения она рефлекторно махала крыльями, и это в значительной мере смягчило удар о землю. К тому же в момент удара о землю ловкая ирбиска извернулась и оказалась наверху, чем еще больше смягчила себе и без того смягченный полет. Орлица же напротив оказалась оглушенной, а возможно даже потеряла сознание, и этой паузой сумела воспользоваться быстро пришедшая в себя ирбиска, добравшись до шеи орлицы и перекусив не очень прочные птичьи позвонки. Последнее, что видел Гаруда в своем эдейтическом видении – это то, что ирбиска утаскивает орлицу в лес и скрывается за деревьями. Была ли она съедена или выброшена где-нибудь вдали от гнезда, Гаруда так и не увидел.

Все эти видения в мгновение пронеслись в сознании орла, и к тому моменту, когда ирбиска подступила к самой серне, Гаруда уже знал, что будет сражаться и постарается убить своего более мощного и лучше вооруженного противника – пусть ценой собственной жизни – и не за жратву, а за память по коварно убитой семье. Поэтому когда ирбиска, не торопясь, подошла к едва початой тушке и сделала с угрожающим шипением резкий выброс в сторону орла, впрочем, очевидно и не собираясь его кусать, тот взмахнул крыльями и тяжело начал подниматься вверх, хотя по всем неписаным законам иерархии, он обязан был отскочить в сторону и, проглотив обиду, ждать на безопасном расстоянии, пока огромная кошка насытится и быть может не утащит добычу с собой, а позволит орлу доклевать то, что от нее осталось. Впрочем, ирбиска, возможно, и не стала ломать голову над тем, правильно ведет себя орел или нет, и, не ожидая подвоха, неторопливо приступила к трапезе, улегшись на туше серны и придавив ее лапами так, чтобы ее легче было освежовывать.