Вероника Батхан - Порты и башни Страница 2

Лешка незаметно пожал плечами – что за цирк без крепкого словца. Впрочем, пожилого артиста вряд ли кто-то обидит. В двух шагах от «Лукоморья» мерзли таксисты, за пятьдесят гривен сивоусый кавказец согласился довезти циркачей до Комсомольского парка, подождать, а потом доставить старика назад к «Астории».

Новости оказались печальней, чем ожидал Лёшка. Рустам Давидович, бессменный директор харьковской труппы в полдень съехал из вагончика прямо в больницу. Свалился с гипертоническим кризом – видать, мороз доконал. Или жена – за старшую в труппе осталась его супруга, Ангелина Петровна, дрессировщица хаски, дама с большими амбициями и паршивым характером. Она немедля звякнула в мэрию и написала жалостное письмо в газету о плачевном положении бедных артистов – погода не сулила продаж. Явление Лёшки с полной кассой удивило её несказанно. За суматохой и перебранкой о старике как-то забыли. Когда Лёшка отправился искать гостя, Леон уже нашел себе дело. Скинув пальто и пиджак, засучив рукава полосатой фуфайки, он сноровисто чистил вороную Фантину, оглаживал ей бока, расхваливая красотку на все лады. Предательница-кобыла нежно фыркала. Бумеранг, серый в яблоко мерин, ревниво ржал и стучал копытами в стойле. Пожав плечами, Лешка взял другой скребок – работы на всех хватит. А вот номеров нет, так и будешь до старости Ванькой скакать под чужой шамбарьер, мерзнуть с билетами, бедовать по гостиницам. Парень твердо решил – вернется, позвонит отцу. Тот сулил место в семейном деле, как только сыну осточертеет маяться дурью…

Такси пришлось отпустить – за считанные часы старик стал своим в труппе, словно работал здесь двадцать лет. Огнекрутке Алине наговорил комплиментов, шталмейстеру Леонидычу подсказал чудодейственный бальзам от ревматизма. Медведю Яшке дал молоко в бутылке – все покатывались, как потешно косолапый высасывал лакомство, пачкая морду. К вечеру Леон уже знал по именам артистов, лошадей и собак, помнил, у кого сколько детей, внуков, хворей и ломаных косточек. Лешку он слегка раздражал – стариковской дотошностью, глупой принципиальностью, вечным бурчанием «я же предупреждал». И дурацкими, не слыханными раньше суевериями – не лузгать семечки, не свистеть, не подметать манеж – беда, видите ли, будет. Словно можно придумать что-нибудь хуже тридцатиградусного мороза, больных зверей и замерзшей публики?

В субботу погода не задалась. Прояснилось, но теплей от этого не стало, ветер бил с моря, подхлестывая торопливых прохожих. Дорожки парка обледенели. По счастью зрителей это не остановило – к шапито стекались ручейки обывателей. Почтенные мамаши и бабушки, ведущие за руки разряженных малышей, смешливые подростки, краснолицые кряжистые мужики под ручку с возлюбленными – находились среди девиц и такие, что надели короткие юбки и теперь дрожали, перебирая ножками. Последние билеты разбирали у кассы с боем, словно ждали невесть каких чудес.

Из экономии тепловую пушку включили с первыми зрителями. Продрогшие отцы семейств толкались в очереди за горячим чаем и хотдогами, молодежь предпочитала стаканчики с разноцветным попкорном, но самая большая толпа собралась у лотка с сахарной ватой. Леон моментально освоил приготовление лакомства и теперь устраивал целое представление, виртуозно наматывая сладкий пух на тонкие палочки. Малышня скандалила, пищала на разные голоса «Купи, дай!». Впрочем, толкучка кипела и у прилавка с шарами, светящимися рожками и прочей китайской ерундой – детям хотелось праздника, родители потакали, вспоминая себя в их возрасте.

Пора! Внутренний голос вернее всяких часов подсказал – время готовиться к представлению. За четыре года Лёшка так и не научился относиться к выходу на манеж равнодушно – всякий раз заполошно стучало сердце, поднималась в крови горячая, хмельная волна, ожидание невиданного успеха. А следом – неизбежное разочарование. Николай Шишкин, жокей и руководитель номера «Чингиз-хан» много раз упрекал Лешку за вспыльчивость. Сам цыган и страстный любитель лошадей, он считал, что к работе следует подходить с холодной головой – пусть зрители переживают.

Входя в гримерку, Лешка спиной почувствовал недовольный взгляд старшего, но сделал вид, что ничего не заметил. Быстро переоделся в «монгольский» костюм с островерхой шапкой, натянул на ноги мягкие сапоги. По привычке размял пальцы, потянул носки, выгнулся, коснувшись руками пола. Порадовался теплой одежде – несладко нынче придется воздушным гимнастам и полуголому крафт-жонглеру.

В коридорчике было зябко, артисты кутались в шали и свитера. Жалобно повизгивал медведь Яшка, лаяли хаски – зверей с вечера не кормили. Дрессировщик Потап пытался расшевелить удава – змей от холода норовил впасть в спячку. Клоуны вполголоса ссорились, выясняя, кто у кого стрельнул и не отдал сотню. Грохнули аплодисменты, нарочито веселый голос конферансье приветствовал жителей славного города Феодосии, пожелал им приятного вечера.

Клоунская реприза прозвучала вяло – шутки про тещу, рогатых мужей и верблюда в конюшне почему-то не имели успеха. Гимнастка Яна отработала ровно – у девочки был талант и хорошие перспективы, её ждал Киев. По захолустным гастролям она моталась по совету отца, чтобы взять ремесло «с низов», набраться опыта. У силача Арцыбашева тоже всё задалось – добродушный богатырь с оттопыренными по-детски губами и могучей спиной, на которую без малейшего вреда с размаху падали гири, нравился публике. Снова выбежали клоуны Плюх и Плих – они собрали мальчишек из зала «играть в цирк», стрелять в мишень из водяного пистолета. Пока красные от смущения пацаны толкались в очереди, по приказу клоунов палили из игрушечного оружия, и неуклюже делали комплименты, кланяясь зрителям, Лешка проверял сбрую – следующим шел «Чингиз-хан».

Конферансье, громко икнув, объявил: заслуженный артист Украины Николай Шишкин и его конное шоу. Взвилась под купол заунывная монгольская музыка, высокий женский голос мешался со стуком бубна.

– А ведь сыновья Чингиз-хана вправду бывали здесь, знаешь, Алеша? Летняя ставка ханов Золотой Орды находилась в Крыму, – знакомый голос Леона отвлек наездника. Тот отмахнулся:

– Потом, всё потом.

Первым выехал сам Шишкин – он любил покрасоваться перед публикой, гарцуя на белом коне. Могучий жеребец безропотно покорялся всаднику, стук копыт точно ложился в ритм музыке. Публика зашумела – должно быть, Николай свесился с седла, цепляя манеж ладонями. Потом он вскочит на спину лошади, перекидывая из руки в руку длинную плетку, потом спрыгнет и снова оседлает коня… Пора!

С отточенной ловкостью Лешка взлетел на спину Фантины и следом за хмурым Михой, двоюродным братом Шишкина, двинулся на манеж. Шум и свет на мгновение ослепили наездника – как всегда. Он не смотрел в публику – их дело пялиться, его – двигать собой в полный рост. Шамберьер щелкнул – «Алле!». Первым под брюхо лошади скользнул Миха – чиркнул носками по земле, изогнулся, приподнялся в седле, салютуя публике, и снова скатился вниз.

Музыка ускорила темп, пришел кураж. Ухватившись за гурт, Лешка поднялся над горячей спиной Фантины, обвел ногами голову лошади – справа, слева. Нырнул под брюхо, повис, касаясь земли ладонями, послал в публику поцелуй… Ряды брызнули смехом – прогибаясь, белокурый наездник уронил шапку и потерял всякое сходство с монголом. Вот так конфуз! Раздосадованный Лешка ударил лошадь коленями, прибавляя шаг – на следующем кругу можно свеситься и подобрать потерю. Алле… алле – ах! Потные пальцы Лешки сорвались с гурта, он кувыркнулся на манеж, чудом увернувшись от шамберьера. Тут же крутанул сальто, второе, третье, послал публике новые поцелуи и решился «с хвоста» оседлать Фантину. Встревоженная кобыла дала «свечку», потом ударила задом и истошно заржала, сбившись с круга. Миха сбавил шаг, его жеребец озлился и укусил Фантину за круп. Та взвизгнула и поскакала взад-вперед, яростно лягаясь. Зрители зааплодировали, решив, что это удачный трюк. Наконец, с кобылой удалось совладать. Шамберьер хлопнул снова и вслед за Михой Лешка скрылся за спасительные кулисы. Истоптанная шапка осталась валяться на манеже – униформист подберет.

Пока Миха во второй заход крутил плетью, и сам Шишкин показывал класс, опираясь рукам о круп жеребца, словно о гимнастического «коня», Лешка унял перепуганную кобылу, передал её униформисту и нырнул в гримерку. Остро захотелось скинуть несчастливый костюм, одеться в цивильное, отогреться подле податливой девки или бутылки крепкого. Ему было стыдно. Шишкин, потный несмотря на холод, ввалился в гримерку чернее тучи. Он ничем не укорил товарища, но складка, застывшая между густых бровей и недобрый взгляд цыгана подсказывали – по приезде в Харьков Лешке по-любому придется искать новое место. Что ж, тем лучше!