Александр Образцов - Siltntium! Пугачевские дети (сборник) Страница 2

Емельян Пугачев

всех городов и весей царь

Впредь позволить бабам торговать пирогами и снедью в рядах безпошлинно.

Чтоб железо в уши не вдевали. Из носу вырывать. Губу резать. Перелить на пищали.

На Москве-реке пустить ялики с девками.

Батогов за прелюбодейство по числу душ в семье. Бруднице рвать ноздри.

Монахам пилить дрова.

Вечный мир с Турцией.

Персидскому шаху передать Имеретию и Кахетию за 167 пудов золота.

Запорожское войско вернуть в Хортицу. Приплатить 167 пудов золота.

Казакам в Шанхай именная царская грамота за служение.

Иудеев токмо таскать за пейсы, не причиняя другого вреда.

В Кремле устроить снеговые горы для детворы.

По Волге пустить барки с казачьми хорами.

За сим

Емельян Пугачев

всех городов и весей царь

За взятки рвать ноздри.

Волхва почитать чаем.

Коли случится вонь при народе, мыть вонючего принудительно за двугривенный. По неспособности батогов десяток.

Передать Индее Фергану за 167 пудов золота.

Вернуть Польше земли ее, также забрать миром у Австрии и Пруссии. Приплатить 167 пудов золота.

Амурское казачье войско иметь по левому берегу.

Бабам в игрищах не бывать. Преступившим батогов до десятка. Коль муж возьмет на себя и ему двадцать.

Деток-сирот брать обчеством и казной.

Францию исключить с карт и посольств.

Прелесть ее пресечь Польшей.

Старикам впредь говорить тихо, не скакать, не блудить с девками.

Ввести для почета орден Разина с мечами и каменьями. Вручать за отвагу.

За сим

Емельян Пугачев

всех городов и весей царь

Имя Санктъ-Питерсбурху станет Перунгород.

Старухам милостыню давать из казны. По протянутой руке пять плетей.

Железо печь, медь лить, порох дымный упаривать. Из казны.

Бабам место в праздники впереди семьи.

Аляску беречь и преумножать.

Рыбу солить, в бочках везти в Москву. За беззаконный лов рубить правую руку.

Которые казаки отгуляли, тех в монастыри. Монахам пилить дрова.

Девкам грамоты не давать.

Сибирский тракт мостить листвяком. В топких местах стоймя.

Деткам щей горшок сей же час, как сомлеют. Из казны.

За иностранны речи сечь.

Самару готовить в столицы.

Фамилии Путин, Медведев, Кудрин пресечь. Ежели встреть Чебайса – без суда.

За шум на восходе и закате сечь. За крик ночами ноздри рвать.

Ордена Разина с мечами и каменьями награду заслужил оружейник Калашников.

За сим

Емельян Пугачев

всех городов и весей царь

Чекист Думбадзе

Председатель губернской коллегии ВЧК Алексей Думбадзе, 23 лет, с узким, худым лицом, в длинной шинели и в фуражке полувоенного образца – под Дзержинского, у которого он работал в Москве, знал о своей популярности в этом городе. И нельзя сказать, чтобы она ему льстила. Прошли те времена, когда он испытывал упоение при виде испуганных взглядов, задернутых занавесок, когда люди подразделялись на тех, кто уличен и кто еще не уличен, когда он подозревал даже квартирную хозяйку и прятал под подушку наган. Жить стало легче и сложнее. Легче потому, что люди стали понятнее. Он научился с двух-трех слов, по взгляду определять человека. Были и другие признаки: руки, походка, манеры, но к ним он теперь относился осторожнее. Жить стало легче и потому, что он сбросил ежеминутное ожидание опасности, от которого на допросах впадал в истерику, от которого не мог избавиться и во сне. Сейчас он знал, что это был страх. Не бдительность, как ему казалось раньше, а просто страх, мерзкий, липкий – пули в затылок, бомбы под ноги. Люди стали понятней, и страх исчез.

Стало жить сложнее не только потому, что он теперь отвечал за порядок в городе и губернии. У него появилась личная жизнь. Раньше вся его жизнь проходила на службе, он не мог думать ни о чем ином. Теперь он с удивлением и тревогой понял, что очень многие живут не революцией, не классовой борьбой, а просто – живут, как будто ничего не произошло, и это казалось ему сейчас самым главным. Это его угнетало, потому что он привык делить людей на «наших» и «не наших». Оказывается, была масса людей непричастных, просидевших у окошка, одинаково боящихся красных, белых, зеленых – всех. Он знал, что эти люди – не враги, но и не друзья. Тогда кто же? И зачем они здесь, в республике, если думают просто жить? Их было много, они были безлики и потому – непонятны. Он не мог примириться с мыслью, что они есть.

Личная жизнь складывалась у Думбадзе сложно еще и потому, что он немного оправился от голодных лет, и даже на службе с возмущением ловил себя на шальных мыслях.

И, видимо, что-то выдает человека прежде, чем он сам осознает перемену в себе.

Когда он шел однажды утром по узкому деревянному тротуару, ему встретилась женщина. Он шел нахмурившись и был зол оттого, что прохожие, узнав его, шарахались в стороны. А эта женщина смотрела прямо из-под сиреневой шляпки («где они их выкапывают?» – успел подумать Думбадзе). Она шла на него, и он встал одной ногой на камень, чтобы не встать в грязь, и хотел пропустить ее.

– Товарищ Думбадзе, – сказала она, – вы не помните меня?

Думбадзе внимательно посмотрел под шляпку.

– Колобова?

– Вера Петровна.

– Слушаю, – ему стало не по себе от ее неподвижного взгляда.

– Мы встречались при обыске у моей подруги по гимназии, Кравцовой. Вы тогда ничего не нашли.

Думбадзе помнил этот осенний случай. Ему было неприятно вспоминать о нем. Это был первый месяц его работы в городе.

– Слушаю, – повторил он.

– Вы мне нравитесь.

Думбадзе опешил.

– Что вы так смотрите? Ведь революция уравняла нас в правах.

– Вы не так это понимаете.

– Что же тут понимать? – пожала она плечами. – Я предлагаю вам рандеву, то есть встречу.

Думбадзе стиснул зубы. Он не мог понять – издевается она над ним или сошла с ума.

– Вы понимаете, что говорите? – резко спросил он.

– Ну, конечно, – сказала Вера Петровна. – Ваша репутация. Вы же новые люди. Вслед за нигилистами. Прощайте.

Думбадзе с видимым облегчением кивнул головой и пошел вниз.

– Постойте! – услышал он и оглянулся. – Слушайте… Вам это может показаться странным, подозрительным – вы ведь чекист, но я хочу встретиться с вами. Где угодно. Я люблю сильных людей. Не беспокойтесь, я не заговорщица. Я – женщина, хотя, может быть, вы и это разделение отменили…

– Вы очень много говорите, – медленно сказал Думбадзе.

Она расхохоталась.

– Так говорите вы! Или вы думаете, что это в порядке вещей, если женщина назначает свидание?

– Нет, я не думаю так. Где вы живете?

– Бульвар Коминтерна, семь, а по-старому…

– Мне не надо по-старому.

– Мой отец…

– И про отца не надо. Я приду в одиннадцать.

«Эта женщина, – подумал Думбадзе, – сумасшедшая».

В своем кабинете он подошел к зеркалу и осмотрел себя. Он сдвигал брови, смотрел исподлобья, скалил крепкие зубы и не находил в себе ничего, чем может увлечься женщина. За этим занятием и застал его член коллегии бывший матрос Махорин.

– Ты что, кацо? – сказал он и подмигнул. Хотя Махорин был старше Думбадзе на пять лет, но рядом с ним казался простаком. Прежде, чем попасть в ЧК, он командовал полком.

– Махорин, посмотри, – сказал Думбадзе, – может меня полюбить женщина издалека?

– Смотря какая. Издалека ты мужик что надо.

– Ты не шути, Махорин. Дело серьезное.

– Так я и говорю. Смотря какая. Есть, знаешь, дамочки, что на мрачный вид, как на огонь летят, а есть…

– Довольно. Так, говоришь, есть такие дамочки?

– Е-есть. Сколько хочешь. В Питере, в экипаже, был такой…

– Слушай, Махорин, – прервал его Думбадзе, – если женщина назначает свидание где угодно, понимаешь? где угодно. Что ты думаешь?

– Я думаю, что я бы этот вопрос не выносил на заседание коллегии. Или…

– Вот! Или. Или, понимаешь? Или она хочет, чтобы ты не выносил вопрос на заседание!

– А! Ну да!.. Пойдешь?

– Да.

– Дом окружить?

– Не надо… Не надо, конечно! Тогда уж забраться в горную пещеру, что ли? Мы ведь не во вражеской стране, в самом деле!..

Ночью Думбадзе встал, нашарил на кресле галифе, достал папиросы. При свете спички он смотрел на спящую женщину, пока не прижег пальцы. Сейчас Вера была так красива, что ему показалась невероятной вся эта история. А если действительно ничего такого? Все женщины в революцию стали немного сумасшедшими. Думбадзе вспомнил, как один военспец доказывал ему в Москве, что революции были сыграны для женщин, как балы. Что, когда уже им приедается все – и наряды, и театр, и искусство, – трубит труба, и мужчины начинают убивать друг друга. Но на этот раз, заключил военспец, они немного не рассчитали и мужчины во всей этой заварухе забыли о заказчицах.

Он еще раз чиркнул спичкой и прикурил.

– Алексей… – сказала она сонным голосом.

– Да?

– Ты простишь меня, хоть когда-нибудь, за то, что я тебе навязалась?