Альберт Кайков - Черная пурга Страница 20

Жизнь в детском доме Глаше понравилась. Здесь было самообслуживание. Питание хорошее: вкусные супы, разнообразные каши, часто рыбные блюда. Она забыла о постоянном чувстве голода. Воспитанники всегда были заняты, не бездельничали и не устраивали потасовки, как в интернате фактории. У Глаши появились подружки.

Детдом располагался около стадиона, недалеко от причала. Глаша часто выходила на берег Енисея и подолгу смотрела вдаль. Она не любовалась рекой, она встречала пароходы в надежде, что на них мог приплыть кто-нибудь из родственников – за ней. Пароходы швартовались к причалу, пассажиры проходили мимо. Среди них не было ни родственников, ни знакомых. С тяжелым чувством одиночества каждый раз девочка возвращалась в детский дом.

– Что с тобой? – обычно спрашивала подруга Лена.

– Бабушка уплыла, и никому я не нужна.

– Так она и должна была уплыть…

– Мне хотелось с ней проститься и поговорить.

– Напиши письмо и расскажи, что хотела сказать, – резонно замечала подруга.

Глаша написала письмо бабушке и получила ответ, в котором та сообщила адрес матери в Норильске. С волнением и надеждой писала Глаша письмо маме. Медленно тянулись дни ожидания, но мать ей не ответила.

В начале учебного года всем детям сделали прививку Пирке. У Глаши реакция оказалась положительной. Этого следовало ожидать. Ее отец постоянно кашлял, не соблюдая правила гигиены. Глашу с группой детей посадили на пароход «Мария Ульянова» и отправили в санаторно-лесную школу, расположенную в деревне Лебедь. В группе были не только дети из интерната, но и больные дети, привезенные из стойбищ остяков и кето.

Сейчас трудно сказать, с какой целью отправляли детей. Скорее всего, для изоляции от здоровых, а не для лечения, поскольку лечения там не было.

В деревне Лебедь

Селение вытянулось одной улицей вдоль соснового леса на берегу Енисея. Место благодатное для охотников и рыбаков. В тайге в изобилии водилась разная дичь. Жили, в основном, за счет добычи соболей и белок, дорого ценившихся в послевоенное время. Добывали лосей и медведей. Мясо было круглый год. Река издавна славилась ценными породами рыбы. На столах жителей осетрина появлялась чаще, чем в московских ресторанах. Вот в этой деревне и разместилась санаторно-лесная школа. Деревянные здания школы и столовой стояли на краю селения. Напротив, через улицу, – интернат для девочек. На противоположном конце селения размещались интернат для мальчиков и изолятор. В интернатах жили дети эвенков, болевшие туберкулезом.

Всем приехавшим выдали раскладушки на деревянных ножках и матрасовки, набитые сеном. Ткань раскладушек порвалась в первую же ночь, и Глаша свалилась на пол. На раскладушки пришлось положить топчаны, сбитые из трех досок, между которыми щели достигали нескольких сантиметров. Сено в матрасовках скоро истерлось, и его, сдвинутого в один конец матраса, хватало только на то, чтобы положить под голову. Глаша старалась лежать на средней доске. Ночью скатывалась на щель, доски давили на тело, из щелей несло холодом. Укрывалась суконным одеялом и накинутым сверху пальтишком. Вокруг нее спали больные дети на таких же раскладушках. Просыпалась она, дрожа от холода. Каждое утро фельдшер измерял всем температуру.

Уже стояли холода. В Туруханском детдоме Глаше не успели выдать валенки, уезжала в распутицу, в полуботинках. Здесь всем полуботинки поменяли на галоши. В интернате жили девочки-шационалы», на несколько лет старше Глаши. Чулки у нее украли в первые дни приезда. Разбираться со старшими по возрасту не решалась, а жаловаться не принято. В столовую приходилось ходить в резиновых галошах на босые ноги. Столовая недалеко – всего через дорогу. Холодный пронизывающий ветер с реки, иногда со снегом, обжигал голые ноги. Они обветрели, потрескались, словно кто-то изрезал бритвой. Прибежав в столовую, хотелось погреться у печи, стоящей у двери, но еще сильнее хотелось есть. Ноги отогревала собственным телом, положив ступню одной ноги под колено другой. Кормили отвратительно. В суп повар клал мелкую водянистую картошку. Наедалась Глаша только, когда на второе была перловая каша с ложечкой масла. Чай, заваренный местными травами и забеленный молоком, пили с кусочком хлеба. Глашин желудок не воспринимал этот чай, и после него ее всегда тошнило.

На окраине деревни размещалась звероферма по разведению черно-бурых лисиц. Для них содержали стадо коров и выращивали корнеплоды. Однажды мальчик принес в общежитие девочкам корнеплод турнепса. Увидев его, воспитательница Мария Федоровна возмутилась:

– Как тебе не стыдно! Ты же его украл!

– Я его нашел, – оправдывался воришка.

– Раз уж он у нас, – смягчилась воспитательница, – давайте его съедим.

Девочки овощ помыли, почистили, разрезали на тонкие ломтики и поджарили на металлической печи. Всем досталось по маленькому кусочку. После однообразной еды в столовой его вкус показался необыкновенным. Сожалели, что очень мало.

Первыми начали болеть девочки-аборигенки. К зимним каникулам половина детей лежала в постелях. К ним каждый день приходила фельдшер Лидия Кондратьевна, измеряла температуру, давала таблетки.

На Глашу напала хандра. Сидит на скамеечке, вспоминает Идринское, двоюродных братьев, с которыми купалась в реке. Как было весело и приятно лежать на горячем песке! Теперь на душе тоска, в груди что-то ноет и покалывает.

Фельдшер Лидия Кондратьевна, проходя мимо Глаши, греющейся у печки, обратила внимание на ее состояние:

– Что-то ты, стрекоза, приуныла, дай-ка я замерю у тебя температуру.

Термометр показал тридцать восемь градусов. На следующий день – сорок.

– Быстро в постель и не вставай, – скомандовала фельдшер. – Завтра принесу валенки и отправлю в изолятор. Он уже готов.

На следующий день температура не спала. Термометр по-прежнему показывал сорок градусов.

Больной помогли надеть валенки и повели в изолятор, находящийся на другом конце деревни. По дороге она потеряла сознание.

Очнулась Глаша через две недели – похудевшая, осунувшаяся, похожая на скелет. Ее практически не лечили. Лекарств для инъекций не было, а таблетки девочка без сознания проглотить не могла. К ней наклонилась женщина и, улыбаясь, стала ее целовать. Глаша подумала, что к ней приехала мама:

– Мама, дорогая, ты меня нашла… – с трудом прошептала больная.

Внутреннее чутье подсказало, что это не мама. «Может, кто-нибудь из родственников приехал забрать меня из детдома?» – промелькнула мысль.

– Это не мама, – ответил незнакомый голос.

– Кто вы?

– Я санитарка Ксения, выходившая тебя.

Лечили ее подручными средствами, в основном, прикладыванием мокрых тряпок. В лазарете к Глаше положили деревенскую девочку, больную менингитом. Она в бреду постоянно кричала и материлась.

Проснувшись рано утром, Глаша обратила внимание на тишину и снова заснула. Когда проснулась, девочки уже не было на месте.

– Где девочка? – спросила у санитарки.

– Ее увезли, – ответила та.

В дальнейшем выяснилось, что девочка умерла. В ту зиму в интернате скончалось несколько человек.

Лидия Кондратьевна металась между общежитием и лазаретом. До конца навигации прошлого года не завезли медикаменты, обещали прислать доктора, но он не приехал. Добросовестная женщина делала все, что могла, но летальных случаев избежать не удавалось.

Пролежала Глаша в постели с января до середины мая. Ксения откармливала ее, принося из дома еду, заботилась, как о родной дочери. Она договорилась на звероферме брать для нее молоко. Каждый день на завтрак Глаша получала стакан кипяченого молока и кусочек хлеба с маслом. Такой завтрак повторялся в течение нескольких месяцев. Он девочке так опостылел, что она в дальнейшем много лет не могла переносить запах кипяченого молока.

Иногда Ксения спрашивала пациентку:

– Чего тебе хочется?

– Жареной картошки.

– Картошку тебе еще нельзя.

– Почему?

– Запретила Лидия Кондратьевна.

Фельдшер для Глаши была незыблемым авторитетом. Они вместе пели и танцевали в Новый год у елки. Лидия Кондратьевна похвалила девочку и относилась к ней с особым чувством симпатии. Детская душа это чувствовала и всегда с трепетом ждала ее ежедневного посещения изолятора. Глаше нравилась ее стройная фигура в белом халате, светлые густые волосы, приветливая улыбка и ласковый голос. Каждый раз, присев на край кровати, Лидия Кондратьевна клала руку на лоб девочки, хотя прекрасно знала, что у нее нет температуры, и спрашивала:

– Как самочувствие, стрекоза?

– Не знаю.

– Дела идут на поправку, – вмешивалась в разговор Ксения, – сегодня попросила жареной картошки.

– Ни в коем случае, после долгого голодания жареную картошку нельзя, – произносила уже строгим голосом Лидия Кондратьевна и добавляла: – Мы еще потанцуем с тобой, Глашенька.