Алексей Сухих - Жизнь ни за что. Книга первая Страница 20

Стиляг драла ещё несколько лет, подбадривавшая саму себя, пресса и «общественность». Сколько было израсходовано сил и средств. Но непобедимое победить нельзя. В 1957 году поддал жару идеологическим держимордам фестиваль молодёжи и студентов в Москве. На фестивале советская молодёжь воочию увидела десятки тысяч молодых людей, взращённых в разных условиях. Все они с удовольствием танцевали рок-энд-ролл, и никто в их странах за это не притеснял и не унижал. Наши женщины настолько ошалели от невиданных молодых людей, что в Москве через девять месяцев после фестиваля в массовом порядке воистину появились «дети разных народов». И за эти несколько лет, абсолютно, мышиной возни, вылившейся в безнадёжную борьбу против волеизъявления молодёжи, под моду стиляг подстроилась вся комсомольская и беспартийная молодёжь, и все гонения сами собой закончились. А вскоре самые близкие «товарищи» Хрущёва сместили его за никчёмность. Они не стали его наказывать за подрыв страны и просто отпустили на пенсию. И остался он в народной истории просто как «Никита – кукурузник».

На вечеринках танцевали «Буги – вуги» и «Рокк энд ролл». Строгий режим училища не позволял курсантам гражданских вольностей. Училище уберегло Леонида от стиляжных выходок и порчи политической биографии. Как и все курсанты, он был активным комсомольцем, изучал курс истории партии, Всё приходит и всё проходит.

Леонид с Валентином, гуляя по Невскому, только любовались новомодными женщинами и слегка завидовали молодым людям, с которыми эти женщины прогуливались. Большой зависти у Леонида не было. Ленинградские девушки не обходили вниманием курсантов в морской форме. Но он учился и образовывался для своей девушки, которая, пусть не очень регулярно, писала ему нежные письма. Он же, заполненный ею до корешков волос, делился с ней всеми новостями своей жизни и с нетерпением ждал зимнего отпуска.

В январе 1957г. исполнилось сто двадцать лет со дня смерти А.С.Пушкина. День памяти Пушкина Сугробин и Клещёв отметили посещением места дуэли на Чёрной речке. Была горячая пора первой сессии, но Сугробин заявил Клещёву в ответ на его кислую физиономию, что «поэтом может он не быть, а гражданином быть обязан»19. Посещение места, где пролилась «поэта праведная кровь»20, настроила ребят на минорный лад.

– Жаль, что он умер так рано. И зачем подставился под пулю!? – сказал Клещёв после долгого молчания обоих, пока они шли к остановке автобуса.

– Я тоже думаю, что не надо ему было этой стрелкой заниматься. Гений не вправе распоряжаться своей жизнью. Она определена ему свыше. И не должен жениться на юных красавицах. Опыта-то похождений по красавицам у него, как известно, хватало. А уж если сделал выбор, то должен с презрением не отвечать на провокации и беречь себя для страны, жены и детей, – Сугробин говорил медленно, составляя приходящие на ум слова поскладнее и убедительнее. И даже остановился. Ему было до слёз обидно за бездарную гибель Пушкина.– И главное, ведь, Анатоль, – ничего хорошего из этой стрелки не вышло. Поэта похоронили и ладно ещё, что император Николай 1 оплатил его долги в полтораста тысяч тех рублей, которые с сегодняшними и не сравнишь. Нулей не хватит. А молодая вдова Наталья Николаевна с четырьмя детьми покинула столицу и придворный блеск. Дантеса разжаловали, уволили с русской службы и выдворили из России. А мы с тобой и вся русско – язычная Россия не получила его пленительных стихов и прозы, которые не выплеснулись ещё на бумагу.

– А я думаю, что ранняя смерть судьба поэтов. Ну, что такое старый поэт, кашляющий, подагрический, стонущий, седой и лысый. Ты видел портрет красавца поэта В. А. Жуковского, наставника самого наследника престола, в сорок лет. Лысая ободранная обезьяна.

– Ну вот, Жуковского охамил

– И нисколечко. Поэт тогда поэт, когда его перо движет любовь к женщине, когда он способен любить.

В последний день января Леонид Сугробин обнимал истосковавшихся по нему родителей и, пробыв с ними несколько часов, к вечеру поспешил к Людмиле. Телефонов не было, и он без предупреждения постучал в дверь её лома. «Ах!» – только и сказала она, а её губки сами прильнули к нему. Он был принят Людмилой в её домашней обстановке. Предполагая, что впечатление, произведённое курсантом Леонидом Сугробиным на её родителей было приятное, она, десятиклассница, в эти несколько дней и в школу не ходила. Они были неразлучны как сиамские близнецы, но не переходили последнюю грань. «Я поступлю», – говорила Людмилка, сверкая голубыми глазками и прижималась к Лёньке всем телом, – «и мы соединимся. Красная розочка будет твоя навсегда». И строили планы. Она решила, что поедет поступать в Ленинград, но ещё не решила куда. Лёня говорил, что будет там с ней, и они победят и будут учиться рядом, а потом… В грёзах рисовался «Эдем»

В мае Людмила сообщила, что будет подавать документы в Ленинградский университет. Леонид ответил, что будет ждать. Но дождаться её приезда ему не пришлось. Мы предполагаем, но почти всегда нами располагают. В конце июня, когда заканчивался учебный год, механикам было объявлено, что все перешедшие на второй курс будут направлены по просьбе пароходства, на мореходную практику в должности матросов. У Лёньки захолодело в груди и на Валькино «…не горюй, прорвёмся…» только безнадёжно махнул рукой. Всё нежданное свершается быстро. Через неделю он был уже в Мурманске и был определён вместе с Балыбердиным и ещё тремя курсантами на корабль, отправлявшийся куда-то к Таймыру. В Ленинграде он только и успел вызвать Людмилу на переговорный пункт и несвязно изложил ситуацию. Да написал письмо, в котором попытался объяснить своё подневольное положение, когда поступил на службу Родине. Пообещал, что будет ей писать на «Ленинград, до востребования». И написал из Мурманска одно письмо о том, что уходит в море и просит её не грустить и сражаться на приёмных экзаменах. В море корабль ушёл через два дня после прихода на него курсантов. Леонид понимал, что такая практика для начинающего моряка – везуха необыкновенная. И случись это дело на три недели позже, радости его не было бы предела. А сейчас его Людмилка оставалась одна перед суровыми испытаниями без его ободряющей руки и слова. И сам он ушёл в далёкое море, не поцеловав любимую.

«…С берега крутого, ты махнёшь рукою, я пойму что любишь, я пойму, что ждёшь…», – пелось в песне. Никто не махнул курсантам при отвале.

Молодая женщина восемнадцати лет Людмила Буянская стояла у окна в коридоре купейного вагона и смотрела на придорожную деревеньку с покосившимися старенькими избами, и столетними раскидистыми вётлами, за которыми скрылся её маленький городок. Поезд увозил её от родного дома, от ушедшего детства, от всего милого и любимого, от друзей и подруг и того, кто ещё совсем недавно казался ей единственным навсегда. В глазах её стояли, старавшиеся казаться радостными, её родители, и родители её молодого супруга, такие же искусственно бодрые, и подруга Валя. Людмила видела слезинки в материнских глазах и невысказанные вопросы во всех взглядах, обращённых на молодого лейтенанта и на ещё, более молодую, скороспелую и неузнанную жену. И только своих глаз она не видела, А в них провожающие видели такое же, как и у них, недоумение и непонятность происшедшего с ней.

Всё произошло стремительно, и она не понимала, что двигает её поступками. Людмила набрала двадцать один балл и не прошла по конкурсу. Проходной балл на её факультете был двадцать четыре и частично двадцать три при отличных баллах по профильным предметам. И ничего смертельного, жизнь только начиналась. Но её как будто заклинило. «Я неудачница! Неудачница!» Она не стала звонить в Москву студенту Славику, который хотел ей помочь. И затуманились её яркие глаза под наплывом не удерживаемой влаги. «Да что твой моряк разлюбит тебя за эту неудачу», – пыталась утешить её добрая мама. Валентина, которая поступила в местное медучилище, просто смеялась над этими переживаниями. И зазывала её на «танцульки», которые как обычно проходили по субботам и воскресеньям в ДК. Людмила мрачно отмахивалась и плакала по ночам. От Леонида известий не было. Ей так было необходимо его присутствие. И порой было так плохо, что она ненавидела Сугробина, его морское училище, отнявшее его в самый отчаянный момент и всё, что её окружало. И в таком приступе злости и ненависти она вышла с Валентиной в «свет». И не успела осмотреться по сторонам, как к ней подошёл молодой, очень приятной внешности лейтенант – танкист. Он был мил, любезен, улыбчив, с лёгким юмором и выученными манерами первого круга общества. В общем, полностью соответствовал выпускнику офицерского училища. Фамилию только носил не офицерскую – Митькин. Но звали его Константин, а фамилия!? Кто обращал внимание на такие пустяки. И Людмила не раз ловила завистливые взгляды знакомых и незнакомых девчонок, когда кружилась в танце в объятиях этого лейтенанта.