Александр Козин - Найденные во времени Страница 21

– Пожалуйста, – сделав спокойное лицо, Женя вынул свое удостоверение из кармана.

– Так, – светил фонариком старшина и читал, – старший редактор Центрального Дома культуры железнодорожников. Вы только представьте себе, – обернулся он к своим, – старший и в нетрезвом состоянии… Сейчас мы в отделении узнаем, какой он старший.

И положил удостоверение к себе в карман.

– А ваши документы? – обратился он ко мне.

«Этого мне только не хватало!» – подумал я, но послушно протянул ему свое удостоверение.

– О! – воскликнул старшина, взглянув в него. – Тоже старший, только инженер! Так сказать, содружество науки и искусства. Ну что ж, пожалуйте в машину, товарищи интеллигенты.

И он с издевательским поклоном указал на ГАЗик, стоявший недалеко.

– Навел, старый, вечный… – следующего слова, прошептанного Женей, я не расслышал. И мы сели в зарешеченную заднюю часть машины. После короткой поездки машина остановилась, дверь открылась и раздался голос:

– Руки за спину, голову вниз, а то по почкам дубинкой получишь…

Мы подчинились. В отделении старшина, по-прежнему похлопывая дубинкой о ладонь, подошел к окну дежурного, бросил туда наши удостоверения и сказал майору, сидевшему по другую сторону стекла. – Вот, в нетрезвом состоянии, пытались ограбить старого человека, сына ветеранов КПСС, по его заявлению, выкрикивали антисоветские лозунги на Пионерских прудах. Задержаны «по горячим следам».

– В «обезьянни» их, – бросил в ответ майор. Потом задумался, взял одно удостоверение, другое, посмотрел спросил громко. – Кто из вас Евгений Юрьевич Журов?

– Я, – ответил Женя.

– Простите, а вы не из Улан-Удэ? Не сын ли Юрия Ивановича?

– Да, сын.

Майор повернул голову к старшине:

– Иди на маршрут. Протокол, если нужно, я сам составлю. Кстати, а письменное заявление от твоего ветерана есть? Адрес, имя, фамилию, отчество его знаешь? Документы у него проверил?

– Не-е-т, – растерялся старшина.

– И-и-и, дорогой ты мой. Боюсь, что скоро тебе более узкие лычки на погоны нашивать придется. Нарушаешь уголовно-процессуальный кодекс. Иди на маршрут. И еще один «прокол» – я обязан буду написать на тебя рапорт.

Когда старшина с помощниками ушел, майор вышел из «дежурки» и обратился к Жене:

– Так что, Юрий Иванович жив и здоров?

Женя как-то съежился, замкнулся, опустил голову.

– Да ты не бойся! – майор оглянулся назад и по сторонам. – Я после того дела сам бежал из Улан-Удэ. Слава Богу, муж двоюродной сестры в Москве, на Петровке. А поговаривали, что твоего отца убили…

– Можно мне позвонить? – спросил Женя.

– Конечно! – майор протянул руку в окно и выставил телефон наружу.

– Как вас величать? – взял трубку Женя.

– По-русски: Иванов Иван Кузьмич. Я был в Улан-Удэ заместителем начальника горотдела по профилактике правонарушений…

– Таня, – сказал Женя в трубку, набрав номер, – выйди на улицу, позвони из автомата отцу. Мы в 108-м отделении милиции. Здесь майор Иванов Иван Кузьмич из Улан-Удэ… Все. – И он повесил трубку. Потом повернулся к майору и, добродушно улыбнувшись, сказал: – Ждите ответа…

– Ты не представляешь, – говорил майор, убирая на место телефон, – я так уважаю твоего отца. Он хоть и прокурор, но настоящий опер! Честный!.. Может быть, отдохнете в моем кабинете?.. Есть хотите?.. Нет?.. Зря, конечно, вы выпили…

В это время раздался телефонный звонок.

– Ванюша! Ты?! – даже мы услышали из трубки. – Жив! Здоров! Ну, слава Богу! Что, там Женька натворил? Я сейчас возьму такси и приеду…

– Не надо, – улыбался майор. – Я их на служебной машине по домам прикажу развезти. Все нормально. Нет даже события правонарушения. А вот как бы нам свидеться, Юрий Иванович?.. Хорошо, записываю…

Он записал номер телефона на клочке бумаги и, попрощавшись, повесил трубку.

– Ну, – весело взглянул он на нас, – по коням и домой! Эх, как хотелось бы поговорить! Ну, да ладно!

Мы ехали в милицейском ГАЗике в сторону Сокольников. Я спросил у Жени:

– А почему ты почувствовал, что нас могут забрать?

– Да мне рассказывали, что этот Энгмарк Виленович любит так «шутить». И при этом не оставляет ни заявлений, ни своих координат – ищи его потом, свищи… А у людей ночь испорчена. Нас бы в любом случае утром отпустили бы… В худшем случае, побили бы слегка…

– А что у него такие странные имя и отчество?

– Имя его составлено из двух: «Энгельс» и «Маркс», а отчество – сокращенно «Владимир Ильич Ленин», – как о чем-то обыденном говорил Женя. Вдруг он улыбнулся. – Тогда с именами многие чудили. В ЦДЛе работают две престарелые красавицы – Элла и Инна. Так вот, в паспортах у них там, где имя, написано у одной – Электрификация, у другой – Индустриализация… Я не видел сам, но байка такая ходит.

– А что, он действительно – Голицын?

– Он сам так всем говорит. Только Голицыны разные были. Одни строили церкви, больницы. Другие участвовали во французской революции. Он, видимо, из последних… Как рассказывают, папаша его, Владимир Голицын, женился на Софии Яковлевне Сальской и по ее требованию изменил не только имя и отчество, но и фамилию на «Галинин»… Иначе бы его еще в двадцатых годах расстреляли за принадлежность не к рабоче-крестьянскому сословию… Что подобные факты имели место, известно. Но самому Виленычу верить-то тоже опасно, в чем мы с тобой сегодня убедились. А знаешь, – переменил он тему разговора, – может быть, переночуешь у меня? Места много – трехкомнатная квартира. Танины родители на даче.

– Вообще-то я люблю спать в своей постели…

– Да разговор хороший у нас получается… Мы у Танюши сейчас бутылочку коньячку выклянчим. И если честно, она при тебе не так сильно ворчать на меня будет…

– Ну, только, разве, ради этого, – согласился я со смехом. Нас довезли до подъезда.

– У тебя куда окна выходят? – спросил сержант-водитель.

– Во-он на седьмом этаже, – показал Женя.

– Когда в квартиру войдете, свистни из окна, чтобы я был спокойным за то, что вы дома, – убавил он обороты.

Нам открыла дверь хозяйка.

– А я не один, любимая. Знакомься, это – Саша, – показал Женя на меня.

– Заходите. Таня, – представилась она. Темные, с легкой, не по возрасту, сединой, вьющиеся волосы, тонкий, с почти незаметной горбинкой нос, красивые пухлые губы, большие голубые глаза на бледном лице, статная фигура – вот что сразу бросилось в глаза.

«Да, отхватил себе Женя супругу!» – подумал я безо всякой зависти, а даже с незнакомой мне прежде радостью. «Божие творение», – откуда-то появилась мысль.

– Танюша, – опустил глаза Женя, когда мы уселись за столом на кухне, – скрывать нам нечего. Виленыч «пошутил»! Помнишь, я тебе рассказывал о нем? Но в милиции мы пережили такой стресс!.. Налила бы ты нам чего-нибудь… Завтра же выходной… А я с утречка и по магазинам пробегусь, и квартиру пропылесосю… Да, чуть не забыл…

Он открыл окно и, свистнув, помахал рукой.

– Ну!? Так как насчет того, что снимает стресс? – повернулся он снова к жене.

Таня покачала головой:

– Ох, и хитер же ты, Журов! Ну да что с вами сделаешь?! Кстати у меня в ожидании и волнениях тоже и сердце, и голова разболелись. Андрюшка долго не засыпал… Так что и я с вами рюмочку выпью.

Через минуту она принесла откуда-то из комнат бутылку коньяку. Быстро порезала лимоны, яблоки, поставила на стол вазочку с конфетами и вдруг перекрестилась на угол, где только теперь, взглянув, я заметил иконку.

– Ох, Женя, пятница сегодня! Не надо бы… Ну да ладно, привод в милицию без пяти минут члена Союза писателей – действительно стресс.

– Таня, простите, а причем здесь пятница? – я недоумевал.

– Саша, давай на «ты», коли оказался в нашем доме. Даже к Богу мы на «Ты» обращаемся. Я когда слышу «вы», не понимаю, сколько меня, и ко мне ли или к тому, кто за левым плечом, обращаются.

– Ре-бя-та! – воскликнул Женя. – Хватит философий. Давайте за ваше знакомство и за Сашин визит к нам. А пятница, Саша, у православных христиан – постный день: не едят мяса, яиц, молочных продуктов…

– Женя! – как-то смешно, неестественно для ее лица, нахмурила брови Татиана, – не дави на человека… Сам предложил тост, а теперь отлыниваешь! Коньяку что ли жалко?

Теперь она уже не смогла сдержать улыбки. И пока шла эта добродушно-шутливая перепалка, я любовался ими. Мне было здесь хорошо, словно я знал Женю и Таню неведомо сколько.

– Ну, давайте! – Женя наконец-то поднял свою рюмку, и мы сдвинули свои.

После каких-то общих беспредметных разговоров Таня вдруг начала рассказывать:

– Папу посадили сразу после войны. Там он был военным переводчиком. Ему было всего двадцать два… Мама ждала его восемь лет. Ездила к нему, а в Москве ходила в Елоховский, молилась. Он приехал, но весь больной – поэтому и освободили досрочно… Они сразу поженились, но папа приходил в себя еще три года. Мама возила его по санаториям, в деревню… Потом он учился, потому что немецкий язык стал противен ему до аллергии на руках, груди, шее. Окончил технический ВУЗ, защитил диссертацию. А тут и я появилась… – глаза Тани почему-то погрустнели, Женя глядел в свою рюмку. А я молчал, потому что молчали они.