Александр Снегирёв - Бил и целовал (сборник) Страница 22

Прокуроры вменили арестованным бесовское дрыгание, непотребное приплясывание и адское шевеление с целью возбуждения, разжигания и унижения. Тетеньки из комитетов этики, эстетики и общественной морали с глазами выброшенных кукол констатировали об атаке диавола на Третий Рим.

Курица кусал локти: соскам злополучным едва за двадцать, а он уже Христа пережил и до сих пор никому не известен. Курица страстно жаждал славы, испытывая одновременно парадоксальную неловкость от мысли, что надо выпячиваться, обдумывать и планировать скандал, а хорошо бы и родиной слегка торгануть, выставить напоказ какую-нибудь пакость, что-нибудь гнилое выискать, хоть сатанинские скачки в храме устроить, лишь бы иностранным кураторам и правозащитникам угодить. Одновременно он боялся боли, насмешек, избиений, ареста, срока, холодного осьминога, которого непременно придется куда-то засовывать. Курица продолжал сторониться остросоциального искусства, вдохновленного общественным протестом, продолжал отчаянно рисовать голых женщин, веря, за неимением идей, в силу собственной искренности.

Из всех сюжетов Курицу интересовал этот. Ничего другого в голову не приходило с тех пор, как малым дитем, ползая по полу, нарочно заглянул под подол родной тетке. Два столба ног, переходящие в огромные полушария. Затемнение между этими полушариями гипнотизировало, притягивало и с того дня затмило для Курицы все звезды и светила. Он и стал художником, чтобы иметь предлог снова и снова овладевать этой тенью. При такой зависимости рисование – единственный способ уберечься от погони за каждой юбкой. Все желание, страсть разгадки, томление, все в линии и пятна уходит.

Он старался рисовать одну блондинку. Чтоб в другую не влюбиться. А она всегда была готова. Любые позы принимала. Только в последнее время была сильно занята, и Курица подыскал натурщицу. К стене в гостиной был прислонен большой холст, на котором, опираясь на колени и ладони, выгибалась фигуристая деваха. С шеи до самого розового пушистого ковра свисал крупный золотой крест, голову венчала патриаршая митра. Кисти рук обматывали окровавленные тряпки. На зрителя дева смотрела так, что слюна в горло не сглатывалась и сердце с ритма сбивалось.

Душевая лейка треснула, вода била во все стороны.

– Ты обещал исправить! – крикнула блондинка.

– Сегодня исправлю!

– Я могу вызвать мастера.

– Я сам.

Очень сексуально, когда мужчина с руками. Курица знал, что умение чинить сантехнику делает мужчину сексуальным. Он хотел быть сексуальным и потому твердо решил исправить душ.

Сели завтракать. Курица суетился у холодильника, причитая: «Чего-то хочется, а чего, не знаю», и запихивал в рот все подряд. Фрукты, ягоды, бекон, сыр, салат, капсулы витаминов.

Блондинка чинно сидела за столиком на балконе и пила кофе маленькими глоточками. Пока она решала, что будет есть, он уже набил пузо и теперь кипел энергией.

– Как несправедливо, что нет бессмертия, – пожаловалась блондинка апельсиновому соку, который налила в стакан.

– Взболтала? – встрял Курица.

– Взболтала. – Блондинка встряхнула прозрачную бутылку.

– Видишь, сколько гущи на дне, – наставительно указал Курица.

– Отстань.

– Ты мой поросеночек. – Курица ущипнул блондинку за грудь.

От радостной новости и полного желудка Курица весь бурлил. Ему всегда нравилось лапать блондинку, называть поросеночком, а долгожданная новость совсем его взбудоражила.

Внизу, у бассейна, девица в купальнике облокотилась о парапет.

– Хороший город, как ни глянешь в окно, обязательно увидишь классную задницу!

– Хочешь сказать, я жирная свинья? На баб пялишься?!

Комплименты, которые он считал проявлением нежности, слова вроде «поросеночек» и «хрюшок» оскорбляли блондинку, щипки и шлепки она принимала за намек на свою полноту. Она недолюбливала свою женственность, бедра, грудь и особенно круглый животик, который любили режиссеры и зрители и который вызывал к ней абсолютное доверие учредителей фонда. В то утро грудь набухла, соски болели.

– Я люблю твое тело!

– Можно спокойно позавтракать?! – В ее голосе звякнули колюще-режущие столовые приборы.

Блондинка была смешная и трогательная, когда злилась. Это и подбивало Курицу на шутливое хулиганство. Чтобы вызвать визг, надутые губки, брань, звучащую по-детски. Чтобы она гонялась за ним, пытаясь заломить руки, повалить, защекотать до дикого хохота. Сейчас она обиделась иначе. Такая ее обида, помноженная на откуда ни возьмись взявшуюся скорбь по несуществующему бессмертию, служила предвестником слез, рассуждений о собственных страданиях и несправедливом устройстве мира. Сделав глоток плохо взболтанного сока, она сказала:

– Изобрели бы поскорее бессмертие, трудно, что ли! Только у меня появились деньги и возможность отдохнуть, когда можно не думать о пропитании и просто наслаждаться жизнью, я начала стареть и забеременела.

– Ты прекрасно выглядишь! – твердо заявил Курица с трудом скрывая: «Ну вот, опять началось». – Ты забеременела, потому что молода! Дети и есть бессмертие. Мы воплотимся в нашем ребенке. Не все же чужими заниматься! Кстати, если бы люди были бессмертны, у тебя бы не было фонда.

Блондинка пропустила мимо ушей формальные и возвышенные рассуждения Курицы, его шуточку про фонд, которой он сам же и рассмеялся. Ее не купишь на такое фуфло, как воплощение в своих детях.

– Я уже неинтересна молодым парням, со мной уже не так кокетничают на улице. Знаешь, как со мной раньше кокетничали?!

Недавно ей стукнуло сорок. И она на самом деле старела. По утрам мешки под глазами, несколько седых волос, узкие сапоги перестали застегиваться на пополневших икрах. Курица переживал, что стареет медленнее. Ему было всего тридцать четыре, и он старался нагнать блондинку: ел жирное, чтобы поправиться, жарился на солнце, мечтая иссушить кожу. Тщетно. Калории посмеивались над ним и отказывались откладываться в брюхе и щеках. Разве что это пятно на спинке кровати от избытка холестерина.

– Зачем тебе другие парни?

– После сорока женщина никому не нужна. Ее не замечают, жалеют. Через десять лет мне будет пятьдесят, а тебе сорок с мелочью. Женщина в пятьдесят – старуха. Никто не станет любить меня бесплатно, а ты будешь изменять и скрывать это из жалости!

Океан дул в лицо. Залив выстреливал белыми катерами. Виллы нежились в густой пене пальм. Небоскребы слепили стеклом. Блондинка смотрела на город. На дома и окна за жалюзи. Там люди. И всем этим людям плевать на нее.

– Зачем я родилась женщиной?! – с ненавистью спросила блондинка. – Зачем я рано старею и должна рожать?!

Курица вздохнул.

– Зачем ты со мной?! Зачем?! Зачем?! Чего прилип! Я бы на твоем месте трахала молодых баб. Всем бы детей делала. Чего ты со мной возишься?!

– Я люблю тебя, – ответил Курица и задумался: не соврал ли?

– Зачем жить в ожидании катастрофы? Давай расстанемся теперь!

Когда Курица голоден, он груб и нетерпелив. На пустой желудок он не желает выслушивать жалобы блондинки на жизнь, сочувствовать, успокаивать, ободрять. Теперь Курица был добр и великодушен, дожевывая, он поцеловал блондинку в шею. Она ощутила крошки на его губах. Она услышала, как тихонько щелкнули его челюсти, как он сглотнул остатки завтрака.

– Я же очень люблю тебя, глупая. Люблю такой, какая ты есть, – настаивал Курица, вычищая языком десны. – Давай помассирую тебе плечи.

– Ты меня бросишь, когда я рожу! – Она оттолкнула его. – Мне каждую ночь снится, что я все старше и старше! Что ты презираешь меня, трахаешь, морщась! Каждую ночь, каждую ночь! Трахаешь меня, а хочешь ее!

Блондинка ткнула в картину возле стены.

– Ты же не могла позировать! Я нашел натурщицу. Да, она привлекательная! Я не могу рисовать без страсти!

Блондинка набухла и прорвалась слезами.

Курице захотелось спрятаться, зажмуриться. Заткнуть уши, скрыть лицо, сжаться, исчезнуть, стечь струйкой по водосточному желобу. Он мог бы ударить ее, только бы не видеть этих плачущих болотно-джинсовых глаз.

– Слушай, если ты со мной так несчастлива, то… зачем нам тогда ребенок? – спросил он, выговаривая каждое слово.

Он очень обиделся, что предложение сделать массаж не встретило восторга. Каждый раз, когда блондинка позволяла себе быть несчастной, Курица воспринимал это как оскорбление. Ее несчастье было для него неблагодарностью, ножом в спину.

– Хочешь со мной расстаться?! Сейчас, когда я забеременела? Ищешь предлог, да?!

– Ничего я не ищу! Но если ты глубоко несчастна, то причина твоего несчастья – я!

– У тебя кто-то есть! Посмотри на меня! – Блондинка принялась ловить лицо Курицы.

– Нет у меня никого!

Его глаза избегали глаз блондинки, упирались, как скотина, которая поняла, что ее волокут на бойню.

– Посмотри на меня!

Курица скрытный. Не любит, когда ему в душу лезут. В такие моменты чувствует себя устрицей, которой нож между створками засунули и шуруют.